Ради безопасности страны - Вильям Козлов

Серж Ростоцки, раздосадованный и взволнованный, будто разговор касался лично его, взял Горелова под локоть, и они вновь медленно пошли по коридору.

— Но это почти ничего не изменило. Если быть точнее, то совсем ничего, запомни, парень, и это. Да, вуаль сброшена, но под ней строгое лицо, которое смотрит противнику в глаза. Мы открыто и честно заявляем, что будем бороться до конца с коммунистической идеологией, и оставляем за собой право называться радиостанцией эмигрантов, а значит, выходить в эфир от имени соотечественников...

Ростоцки, видно, не на шутку распалился и, зло глядя на Горелова, словно тот был виноват в бедах радиостанции, завыговаривал:

— И нам плевать на этих недоносков-либералов, которые в своих газетишках гундят, что мы, мол, пережитки «холодной войны» и нас надо вышвырнуть из Европы. Черта с два! Скорее вылетят отсюда сами! В мире крепко пахнет порохом, пора слюнявчики снять и надеть латы!..

С того запомнившегося Довлату разговора прошло месяца три, а работа в отделе перехватов уже наскучила. Каждое утро он проходил неширокой аллеей, обсаженной розовыми кустами, к длинному белому зданию, укрытому со всех сторон высокими и развесистыми липами мюнхенского Английского сада. В киоске, что напротив стеклянного вестибюля радиостанции, покупал свежие газеты и входил в дверь. В проходной его встречал осточертевший всем хмурый и сосредоточенный немец-вахтер, ветеран прошлой войны, хромой и злой, как цербер, — доверенное лицо отдела безопасности. На Довлата, как и на всех сотрудников — выходцев из Советского Союза, смотрел с почти неприкрытым презрением:

С утра Горелов надевал наушники и прослушивал передачи советских радиостанций, выбирал из сообщений цифры и факты, которые потом можно было бы соответствующим образом «обработать» и передать в русскую или другие национальные редакции. Радости от этой нудной работы было мало, но Довлат понимал, что проявлять инициативу в попытках переменить работу на «Свободе» не только не разумно, но и просто опасно. Такие инициативы тут наказуемы вдвойне — могут организовать такую тотальную проверку, что в постели с женой будешь чувствовать себя, как мышь под колпаком, или, того хуже, объявят «красным агентом» и вышвырнут с работы. Наоборот, он старался как мог и ни на что не жаловался.

Мало-помалу Ростоцки начал привлекать его к более тонкой работе — подслушиванию межведомственных переговоров на территории стран Восточной Европы и Советского Союза. Теперь наушники Горелова улавливали перехваченные мощными, высокочувствительными антеннами переговоры польских, чешских, советских диспетчерских служб, аэродромов, радиообмен судов дальнего плавания... Львиная доля такой информации от Горелова уходила уже не в службы пропаганды, а в отдел исследований и анализа, продукция которого — материалы для американской разведки.

Особенно Довлат старался, когда СССР начал работы по закладке нефтегазопровода в Западную Европу. Перехваченная Гореловым информация оказалась полезной при заключении контрактов с русскими на поставку технологического оборудования. Тогда коллектив отдела поблагодарил сам европейский директор радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» мистер Уолтер Скотт, он же вице-президент «Совета международного радиовещания», он же, естественно, и кадровый сотрудник ЦРУ.

Серж Ростоцки на радостях прибавил Горелову жалованье и стал доверять наиболее ответственную работу, как, например, подмену ушедших в отпуск сотрудников «сикрет мониторинг» — службы перехвата телефонных переговоров, ведущихся между иностранными посольствами, которые расположены на территории ФРГ, и торговыми судами социалистических стран, стоящими в западных портах. Такое доверие оказывается не каждому, и Горелов не жалел ни сил, ни времени, чтобы показать всем, а в особенности руководству, что он из тех надежных парней, на которых можно делать ставку. Наверное, это у него получалось — Ростоцки теперь не пропускал ни одной «летучки» или крупного совещания, чтобы не похвалить молодого сотрудника, не поставить его в пример.

Оставаясь с Гореловым наедине, он выказывал свою расположенность к нему тем, что дружелюбно оттягивал у него кожу на скуле, трепал ее и заговорщически приговаривал:

— Ох и лиса же ты, парень! Чую, толковый шпион из тебя получится!

В такие минуты Горелов чувствовал себя волчонком, которого ободряюще полизал матерый вожак, и слово «шпион» звучало как самая большая похвала.

Довлат знал, что ему завидуют. Зачастую, болтая с сотрудниками своего отдела о футболе, о налогах или открывшемся новом кафе, видел, как из-за беспечной и легкой улыбки, что в глазах собеседника, пучится на него белая, ядовитая ненависть... Но моральные аспекты волновали Горелова меньше всего. Среди волков жить — по-волчьи выть. Еще понравился ему афоризм шефа, сформулированный, не исключено, им самим: «Работать в доме терпимости и сохранять целомудрие невозможно». Не дурак он, Серж Ростоцки, старый бабник и садист. Не верит никому, и бесконечно в этом прав.

Верить здесь нельзя никому. В этом Горелов начал убеждаться с первого дня работы на радиостанции. Буквально с первого, потому что именно в тот день его поразили два обстоятельства.

Когда в отделе безопасности он получил новенький, оформленный по всем правилам пропуск и был представлен сотрудникам, первая сплетня, которую Довлат услышал, сразила его наповал.

Ральф Петерсон, руководитель отдела безопасности, матерый разведчик из ЦРУ, опростоволосился. На ленче он сидел за чашечкой кофе и по старой привычке проглядывал полученные им свежие материалы. Кофе кончился, и он побежал за второй чашкой, а документы забыл на столе. В это время за столик случайно присели два сотрудника радиостанции, и перед носом одного из них оказался донос на него самого. Причем автором доноса оказался его напарник по столу. Разразился скандал, и Петерсону пришлось срочно покинуть занимаемую должность.

Второй факт тоже заставил Горелова сразу трезво оценить обстановку в заведении, куда он попал работать. Разбирая свои стол, он обнаружил потайную полочку, на которой была ловко смонтирована, подставка для портативного магнитофона. Предшественник Довлата, престарелый Вихельсон, выходец из семьи бывших российских промышленных магнатов, видно, не брезговал подрабатывать на записи разговоров своих коллег.

Ближе узнавая людей, которые в разное время попали работать на радиостанцию, Горелов все больше убеждался в том, что людей с чистым прошлым тут почти нет. Строгая засекреченность каждого, псевдонимы вместо подлинных имен скрывали, конечно, многое, но люди есть люди — кто-то с кем-то поделился, тот перепил и сболтнул лишнее, и маски постепенно сползали. А за ними открывались порочные лица, гнилые души. Один — бывший уголовник, другой — вор и враль, третий — патологический доносчик, четвертый — пьяница, растленный тип, от пятого жди провокации... У Горелова сложилось впечатление, что вокруг него паноптикум из болезненно ущербных людей — алкоголиков, скрытых шизофреников, жуликов, корыстолюбцев. Особый интерес среди них представляли старички. Их осталось не так уж много, но зато за плечами примерно каждого второго служба в полиции, гестапо, расстрелы, кровь. Ведут они себя подчеркнуто тихо, рассказывают о себе мало, усердно скрипят перышками — пишут доносы в службу безопасности, чем резервируют для себя возможность получения более высокой, нежели у другого, пенсии. Иногда, правда, и с ними получаются недоразумения, как, например, с редактором отдела по имени Андрей Зарубик. Этот беленький, сухонький старикашечка недавно буквально взорвался, когда два молодых эмигранта из СССР начали изъясняться меж собой на иврите.

— Заткнитесь! — закричал вдруг Зарубик почему-то на немецком языке: — Я все-таки гауптштурмфюрер СС!

Но подобное случается крайне редко. Года два назад тихое болотце мирка ветеранов слегка взболтнулось, когда Роберт Редлих, бывший руководитель отдела печати и работы с общественностью, офицер ЦРУ, заявил в интервью корреспонденту одной из влиятельных газет, что на радиостанции «Свобода» нет военных преступников, а если таковые проникнут в ее штат, то будут привлечены к уголовной ответственности. Дернуло его ляпнуть такую очевидную даже для людей, не изощренных в политике, чушь. Ведь прицепись «красные» к этому, расковыряй чью-нибудь не совсем прикрытую биографию и пойдет по цепочке, полетят головы... Обошлось.

Довлату Горелову обстановка на радиостанции представлялась теплой, но грязной лагуной, мутную воду которой населяют разные по размерам хищные рыбы. Все они стремятся проглотить друг друга, а если не могут, то кусаются исподтишка.

Такая обстановка Горелову нравилась, потому что он с детства постиг для себя главное: в жизни людей, как и в джунглях, где водятся сильные и слабые звери, выживают всегда сильнейшие. А к слабым он себя не относил.