Зоопарк доктора Менгеле - Герт Нюгордсхауг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дело шло к закрытию, а дискуссия все продолжалась, и сеньор Торпедо ушел спать, оставив ключи Маурисио Лаксейро, своему любимому племяннику, заканчивающему медицинский факультет.
– Районы бедняков растут, – утверждал Хуан Манило.
– Да, у них даже нет воды и асфальта, не говоря уж о машинах и телевизорах, – социалист Камилло Ордо обратил внимание на отсутствие основных удобств.
– Мы живем, возможно, в самой богатой стране Латинской Америки. Так не должно быть. Паразиты высасывают соки из бедняков. Но разве, если раздать деньги тем, кто не умеет писать и читать, это как-то поможет?
– Но они же могут слушать и говорить.
– Многие из них – индейцы.
– Надо начать с нуля. Мы запланируем настоящую оккупацию. Забаррикадируем все входы и выбросим всех провокаторов и реакционеров. Завтра я сделаю листовки.
– Это самоубийство.
– Мы продолжим дело Боливара, Морелоса, братьев Каррера, Порфирио Диаса и Бенито Хуареса. Не говоря уж о Фиделе, Че и братьях Ортега. Patria libre y muerto![30] Лозунг Аугусто Сесара Сандино. Пусть он станет и нашим лозунгом!
Под конец все начали говорить одновременно, не слушая никого, кроме собственного голоса, и ничего, кроме своих аргументов. Орландо нашел себе место возле Ховины Понс, с которой постоянно чокался чем-то зеленым. Мино пошел домой.
Он прошел по темным улицам, в это время почти свободным от машин и шума. Голова все еще гудела от разных голосов. Он улыбался. Мино больше не был одинок. И все же чего-то не хватало. Или скорее так: было кое-что, чего не понимали другие. Кое-что, чем должен был помочь именно он. Он и Орландо. Но сначала нужно было послушать и разузнать.
Он пошел в самый большой парк. Небольшим зеленым холмом он возвышался между двумя большими зданиями, офисными центрами из стали и стекла. Мино отыскал себе скамейку почти в центре парка под бледным светом фонаря, покачивающегося на дереве. Он услышал кваканье лягушек в озере, а над ним стрекотали свои ночные серенады большие кузнечики.
Ничто, подумал он, ничто не заставит меня предать Марию Эстреллу. Он ужасно сожалел, что не отправился домой давным-давно, ведь он мог бы предотвратить трагедию. Вместо этого он счастливо проводил дни вместе с Орландо, пел и танцевал, занимался любовью с Ильдебрандой и ее подружками. Он вел себя по-свински. Четыре года. Четыре года – это так долго.
Они сказали, что он умер. То есть власти в этой стране считали его умершим. Прекрасно, значит, он был в безопасности. Но он никогда больше не сможет снова стать Мино. Никогда больше его не будут звать Мино Ахиллес Португеза. Единственное оставшееся на свете существо по фамилии Португеза – бабочка. Мино очень надеялся, что в джунглях их осталось еще много.
Мимо него, обнимаясь, прошла влюбленная пара. Он посмотрел в другую сторону и увидел на скамейке в глубине парка худую оборванную фигуру. Мино встал и осторожно подошел к скамейке. Он услышал глубокий храп. Не разбудив спящего, Мино засунул ему в карман купюру в сто боливаров.
– От Изидоро, от папы Маджико, – прошептал он еле слышно.
Через несколько недель Мино и Орландо стали зрителями весьма неприглядного спектакля, главными действующими лицами которого были специальные войска правительства. Среди студентов ходили слухи о том, что CCPR, нелегальная революционная партия, ведет секретную радиотрансляцию прямо возле кампуса. Автомобили с тайными агентами и разными прослушивающими устройствами прочесывали университетский район, но все было тщетно. Вещатель CCPR найден не был, студенты были взбудоражены. Но однажды все закончилось. В ряды посвященных затесался доносчик. Грузовики с вооруженными солдатами на борту, танки и минометы окружили двухэтажный кирпичный домик неподалеку от того места, где жили Мино и Орландо. Так они стали непосредственными зрителями разыгравшейся драмы.
Совершенно случайно именно в этот день к ним зашли студент юридического факультета Томбо Эстувиан и Ховина Понс. Томбо был членом CCPR, и когда он понял, что происходит, то сильно побледнел.
– В этом доме, – сказал он, – сидит Хуан Пескаль. Он ведет радиотрансляцию. Он самый смелый человек, который когда-либо входил в CCPR. Теперь все пропало. Они нашли радиостанцию, – он вцепился руками в оконную раму и чуть не потерял сознание.
Войска окружили здание. Выставили пушки, снайперы заняли свои позиции. Во всем районе наступила зловещая тишина, и вдруг ее пронзил громыхающий голос команданте:
– У тебя три минуты, чтобы выйти из здания с поднятыми руками! Сдавайся во имя демократии!
Демократия получила хороший ответ. Мино и его трое товарищей увидели, как окно на втором этаже внезапно распахнулось, мелькнула сталь и вспыхнули желтые язычки пламени. В ту же секунду команданте получил пулю в лоб, еще три солдата упали на землю, дрыгая испещренными пулями телами. Солдаты тут же обстреляли дом из автоматов. Они лежали по четверо за деревьями и кустами, у стены и за другими домами. Поднялся страшный шум, в воздухе засвистели пули, с дома посыпались камни, стекло, дерево и краска – не осталось ни одного целого окна. А потом все стихло.
– Йезус Мария! – простонала Ховина. – Он наверняка мертв.
Томбо Эстувиан сжал зубы так, что побелели челюсти, и вонзился ногтями в подоконник.
Вдруг они заметили какую-то тень, в этот раз на первом этаже, за которой раздались выстрелы. Попали ли выстрелы в кого-нибудь из солдат, неизвестно, но они вызвали новый круг бомбардировок: куски железа, кирпичной кладки и целые бревна отлетали от стен. С крыши покатилась черепица. Воздух вокруг дома стал плотным от порохового дыма. И тут выехал танк. На улицу упала целая стена. И снова наступила мертвая тишина.
В этот раз она длилась дольше. Все понимали, что от бедного Хуана Пескаля остались лишь мелкие кусочки. Орландо собирался уже принести бутылку кактусового ликера, чтобы они могли помянуть геройски погибшего Пескаля, как вдруг Ховина ухватила его за руку.
– Смотрите! – закричала она.
Наполовину разрушенная входная дверь распахнулась, и из дома вышел Хуан Пескаль. Согнувшись в три погибели, он бежал зигзагом, отстреливаясь от солдат. Потом в него попали; он весь сжался, но продолжал бежать до тех пор, пока его ноги не подогнулись под весом свинца от пуль в его теле. Он остался лежать в полуметре от коричнево-красного танка. Сидящие за панцирной броней заметили это, и страшная машина медленно двинулась вперед. То, что осталось от Хуана Пескаля, с трудом напоминало
