Весна Византии - Дороти Даннет

Тоби проследил, как он поднимается по ступеням. Как ни странно, Николас справился… Чуть погодя, они увидели его на балконе рядом с Амируцесом, который подвел его к императору и удалился. Лицо императора выказало чуть больше оживления, чем обычно: но был ли тому причиной гнев или иные чувства, на таком расстоянии угадать было невозможно. Этикет требовал уделить внимание очередному представлению: жонглерам с зажженными факелами… К концу его Николас присоединился к своим друзьям. Казалось, он был слегка пьян. Не присаживаясь, он объявил:

― Все в порядке. Асторре никто не тронет. Мне дозволено удалиться. Кто-нибудь мог бы…

Спинка скамьи затряслась под его рукой. Тоби вскочил, мгновенно оценив ситуацию.

― Я помогу. Годскалк?

Священник тоже поднялся.

― Погодите. Письмо. Я заберу его. ― И двинулся прочь.

Николас проводил его взглядом.

― Ты добился безопасности для Асторре? ― спросил Тоби. ― Это было сложно?

Фламандец покачал головой.

― Вон Дориа сам идет к нам. Сложно? Нет. Они только что узнали последние новости. Турецкое войско собирается в Бурсе, а сам султан прибыл в Анкару. Император нуждается в Асторре.

― Так турки нападут на Трапезунд?

― Сомневаюсь. Но император все же будет чувствовать себя увереннее с нашими наемниками. Я так понимаю, что мне наконец вернут письмо моей жены?

Пагано Дориа стоял перед ним в окружении прислужников. Годскалк подошел ближе, и генуэзец широко улыбнулся, показав великолепные зубы.

― У меня нет слов! Мой друг убит среди бела дня… Как видите, император прислал своих служителей, дабы я не набросился на вас с кулаками… Разумеется, ни о чем подобном я и не помышляю. Да, у меня здесь где-то было это письмо. Как скучно пишет ваш Грегорио…

Наступила пауза.

― Грегорио? ― переспросил Николас. ― Ты же говорил, что письмо от Марианы де Шаретти, моей жены.

Дориа кончиком указательного пальца постучал по переносице. Письмо, грязное и потрепанное, оказалось у него в другой руке.

― И ты поверил? Наивный Николлино! Нет, боюсь, что тебе еще долго не услышать ласковых слов от твоей дорогой Марианы… Возможно, она тебе их никогда не напишет. Письмо, о котором я вел речь, было послано вашим стряпчим Грегорио, и там нет ничего, кроме устаревших новостей из Брюгге и скверно зашифрованных рыночных цен. Все это совершенно бесполезно, поскольку писал он еще в январе.

Николас по-прежнему стоял неподвижно, одной рукой хватаясь за спинку скамьи.

― Так я могу получить письмо?

― Разумеется, ― кивнул Дориа. ― Но сперва еще одна новость… Погоди-ка… ― Он принялся листать потертые страницы… ― Ах, да, вот это вам всем должно прийтись по душе. Милорд Саймон Килмирренский наконец произвел на свет наследника. Его жена разродилась в январе.

Он тут же поспешил поднять глаза, но увидел лишь профиль Николаса, который о чем-то совещался с Лоппе.

― Я слышал вещи и поинтереснее, ― бросил Тоби небрежно. ― Так нам нужно это письмо, или нет?

― Думаю, что да, ― отозвался Годскалк. ― Поскольку оно стоило человеку жизни. И кто же у него родился, коли на то пошло?

― Сын. Они назвали мальчика Генри. Он унаследует все земли в Шотландии и во Франции… Как, должно быть, сейчас горд его отец! Бедняга Николас. В двадцать лет он по-прежнему бездетен и обречен на отсутствие наследников, по крайней мере, пока жива прелестная Мариана. Я мог бы пожалеть его, если бы это не было для меня так выгодно.

Николас с маской бесконечного терпения на лице выслушал эти слова.

― Благодарю, ― проронил он наконец. ― И если ты захочешь смерти еще кому-то из своих друзей, ― только дай нам знак. Иначе мы не будем знать, кого именно выбрать.

Взяв письмо, он бросил взгляд на почерк и подпись, прежде чем сунуть его в кошель на поясе, и отвернулся, вмиг позабыв о существовании Дориа. Тоби с Годскалком последовали за ним. Лоппе уже ушел вперед, чтобы приготовить лошадь. Пешком у них ушло бы на дорогу не меньше десяти минут… На вид Николас чувствовал себя вполне неплохо, ― но внешность, как и все остальное в нем, была обманчива. К примеру, без помощи Лоппе он никогда не смог бы сесть в седло, а затем поехал очень медленно, словно действительно был крепко пьян. Лоппе вел лошадь под уздцы, а Годскалк шагал с другой стороны. Перехватив взгляд священника, Тоби двинулся следом.

Так, значит, у Саймона Килмиррена, наконец, родился ребенок. Это не было нужды обсуждать вслух. Годскалк знал, что сам Николас считает себя непризнанным сыном этого шотландского лорда, но теперь вторая жена, Кателина, родила Саймону законного наследника, и тот со временем завладеет всем, на что мог бы надеяться Николас, включая и отцовскую любовь. С этим соперником бывший подмастерье ничего бы не смог поделать.

Дориа, судя по всему, не имел ни малейшего понятия об истинной значимости известий, которые преподнес с такой игривой легкостью. Слава Богу, истина насчет Саймона и Николаса была известна лишь узкому кругу посвященных. Дориа знал лишь то, что было известно Катерине: шотландский лорд Саймон ненавидел и всячески преследовал Николаса, вот почему он решил поддразнить их, поведав о его удаче. Ему это вполне удалось.

Да, Дориа добился желаемого. На полпути к дому Годскалк неожиданно обернулся:

― Тоби?

Лекарь кивнул.

― Знаю… Ладно, вы проследите за ним, а я побегу вперед и там все устрою. Он чувствует себя куда хуже, чем кажется. ― И, завидев тревогу на лице Лоппе, поспешил добавить: ― Можешь не беспокоиться, у него крепкое здоровье. Он поправится.

Лоппе ответил лекарю задумчивым взглядом.

― Я вижу, ты огорчен. Что он сказал насчет императора?

Тоби, уже собравшийся бежать, запнулся.

― Так это правда? ― спросил он.

― Их с мессером Пагано проводили в бани, ― ответил чернокожий. ― Да, это правда.

― А насчет императора? ― продолжил лекарь.

― Басилевс был там и высказал свое желание.

Годскалк выжидательно уставился на Лоппе, и лекарь тоже не сводил с него взгляда.

― Но он ничего не добился, ― закончил тот. ― Думаю, вам пора идти, мастер Тобиас.

Любопытный разговор, если только как следует над этим не задумываться… По мнению Тоби, чернокожий пытался подсластить доктору пилюлю, ― а вдруг, в противном случае, тот без должного тщания отнесется к своему пациенту… Подобное великодушие не могло не восхищать, но скрытый смысл его вызывал досаду, и потому Тоби не знал, верить или не верить заверениям Лоппе. Впрочем, он все равно сделал то, чего от него ожидали: подобрал полы длинного одеяния и пустился бегом.

События последующих дней напрочь выпали из памяти Николаса, поскольку это время он провел в собственном мире, порожденном лихорадочным бредом. Он то и дело вел беседы с какими-то людьми на темы, вспоминать о которых ему позже не хотелось. Часто он слышал собственный голос, кому-то объяснявший все это. Иногда приходил утешительный ответ: разумный, успокаивающий голос твердил, что нет смысла ни о чем думать сейчас, а лучше всего будет немного поспать. Порой голос этот словно бы принадлежал Годскалку, а иногда ― Лоппе или лекарю Тоби. Но Николас никогда не видел их лиц.

Те же лица, что являлись перед его мысленным взором, никак не способствовали крепкому сну. Им было наплевать, что он весь дрожал в лихорадке, обливался потом или корчился в судорогах. Но, впрочем, к безразличию он давно привык, ― и даже радовался этому. Он лишь досадовал, что они то и дело заявляют на него свои права.

Особенно женщина. Он пытался прогнать ее, объяснить, что ему нечего ей предложить, но она не желала слушать. Порой она даже усаживалась рядом с ним на постель, пропахшую болезнью, и рыдала безутешно, словно кто-то оскорбил ее до глубины души. Иногда она являлась обнаженной, и каштановые волосы рассыпались по белоснежным плечам. Иногда ― была одета как замужняя дама, прятала локоны под высоким бархатным чепцом… Но всегда в глазах ее стоял тот же вопрос: «Будь ты стряпчим, ты бы женился на мне?» «Нет, ― повторял он, ― Конечно, нет. Ведь я же в Трапезунде, и у меня болотная лихорадка». Но она не слушала, раз за разом все твердя о своем: «Ты смог бы добиться высокого положения благодаря браку…»

Однажды Николасу показалось, будто он стоит у постели, а она раскинулась перед ним, очаровательная и желанная, ― и он осознал, сколь сильно ее, должно быть, оскорбляет такое равнодушие…

Еще нередко случалось, что пар разъедал ему глаза, и тогда кто-нибудь должен был поспешить на помощь с полотенцем, чтобы вытереть Николасу лицо.

Но даже тогда в отдалении он по-прежнему видел ее обнаженное тело и слышал голос: «Может, порекомендуешь меня кому-нибудь из друзей?». На это он вслух выкрикивал ей: «Кателина!» Но больше ничего не мог добавить. А когда белый туман, наконец, развеялся, женщины больше не было рядом, и он так ничего и не сказал.