Пария - Грэхэм Мастертон

Я смог выдавить улыбку.

— Тебе не надо извиняться. Я измучен, это все. В последнее время у меня одни неприятности, и к тому же я постоянно не высыпаюсь…

— Знаю, что я сделаю, — заявила Лаура. — Зайди ко мне сегодня вечером. Приготовлю тебе особое итальянские блюдо. Ты любишь итальянскую кухню?

— Лаура, это ни к чему. Со мной же ничего не случилось.

— Так ты хочешь заглянуть ко мне или нет? И надеюсь, что ты принесешь какое-нибудь вино.

Я поднял обе руки вверх.

— Лады. Сдаюсь. Приду с удовольствием. Во сколько?

— Ровно в восемь. Может, я не буду очень голодна в восемь-ноль-ноль, но в восемь-ноль-пять я точно буду умирать с голоду.

— Даже работая здесь?

— Брат, когда съешь одно пирожное, это все равно что съел все.

Послеобеденное время в лавке тянулось неимоверно долго. Солнечный свет продвигался по стене, освещая корабельные хронометры, бронзовые якоря и картины парусников. Я пытался дозвониться до Эдварда в музей, но мне сказали, что он ушел на лекцию. Потом я позвонил Джилли, но она была занята в салоне и сказала, что подаст признак жизни позже. Я даже позвонил матери в Сент-Луис, но никто не поднял трубку. Я уселся за столик и стал читать журнал о строительстве, который мне этим утром подсунули под двери лавки. У меня было такое впечатление, что я совершенно один на какой-то далекой и чужой планете.

В пять часов, заперев лавку, я направился в бар „Харбор Лайт“, сел там один в угловой кабине и выпил две порции шотландского. Сам не знаю, зачем я пил, наверно, по привычке. У меня был такой клубок мыслей в голове, что я никак не мог напиться, только тупел и злился. Я как раз думал, а не глотнуть ли еще на посошок, прежде чем я сяду в машину, когда рядом с моей кабиной прошла какая-то девушка в коричневом широком платье. Прежде чем она исчезла, она обернулась и посмотрела на меня. Невольно я нервно вздрогнул, как человек, неожиданно разбуженный от сладкого сна. Я мог бы поклясться, что это была та самая девушка, которую я видел на шоссе в Грейнитхед в ту ночь, когда миссис Саймонс отвозила меня домой. Та же самая, которая наблюдала за мной в баре Реда в Салеме. Я вылетел из кабины, ударившись бедром о прикрепленный к полу столик, но прежде чем я добрался до двери, девушка уже исчезла.

— Вы видели девушку, которая только что прошла? — спросил я Реда Санборна, стоявшего за стойкой. — Одета в коричневый широкий плащ, очень бледное лицо, но приятное.

Ред, вытряхивая шейкер, состроил соболезнующую мину. Но Грейс, одна из кельнерш, сказала:

— Высокая девушка, да? Вернее, довольно высокая. Темные волосы и глаза и бледное лицо?

— Вы тоже ее видели?

— Конечно, видела. Она вышла из одной из комнат, и я не могла понять, как она туда попала. Я не видела, как она входила, и она ничего не заказывала.

— Наверно, хиппи, — заметил Ред. Для Реда любая девушка, которая не носила уродливые блузки и подметающие пол юбки, ходившая в туфлях на высоком каблуке и не читавшая „Редбук“, была хиппи. — Видимо, дело идет к лету. Первая хиппи в этом году.

При обычных обстоятельствах я намылил бы шею Реду за неверное и чрезмерно частое употребление слова „хиппи“, но этим вечером я был слишком взволнован и обеспокоен. Если влияние демона, погруженного в воды пролива Грейнитхед, растет с каждой минутой, то как знать, кто из окружающих меня людей служит ему? Может, эта девушка была призраком, более материальным, чем другие? Может, и другие люди, которых я не подозревал, тоже были призраками: может, Ред был призраком, и Лаура, и Джордж Маркхем. Откуда же мне знать, кто упырь, а кто обычный человек? Предположим, Микцанцикатли уже захватил их всех? Я чувствовал себя как врач из кинофильма „Вторжение похитителей тел“, который не знал, кто из его родственников и друзей пришелец космоса.

Я вышел из бара „Харбор Лайт“ и направился к своей машине, запаркованной посреди площади. Под дворником на переднем стекле торчал кусок бумаги, на котором было намалевано губной помадой: „Ровно в 8:00. Не забудь. Л.“ Я сел в машину и поехал от центра, направившись в сторону Холма Квакеров. Я хотел проверить, все ли в порядке дома, и купить какое-нибудь вино в магазине в Грейнитхед.

Дом ждал меня у выезда из Аллеи Квакеров. Он казался мне старым и покинутым, более заброшенным, чем когда-либо. До сих пор я еще не исправил ставень на втором этаже, и когда я вылез из машины, он приветствовал меня протяжным скрипом. Я подошел к главным дверям и вынул ключ. Я почти ожидал услышать знакомый шепот: „Джон?“, но вокруг царила тишина, было слышно лишь меланхолическое бурчание океана и шелест листьев живой изгороди.

Внутри дома было очень холодно и чувствовалась сырость. Напольные часы в холле встали — я забыл их завести. Я вошел в гостиную и довольно долго стоял, желая услышать шепот, шум, звуки шагов, но здесь царила тишина. Может, Джейн перестала посещать этот дом с тех пор как убедилась, что ей нельзя забрать меня в Страну Мертвых. Может, вчера я видел ее в последний раз. Я вошел в кухню и проверил холодильник, чтобы узнать, не испортились ли продукты, но не нашел ни зеленой плесени на сосисках, ни содержимого взорвавшихся консервных банок на стенках. Я вынул минеральную воду „Перье“ и сделал четыре или пять больших глотков прямо из бутылки. Потом скривился, ощутив холод во рту и движение пузырьков газа, почти вечность ползущих по моему пищеводу.

Я возвратился в гостиную, чтобы разжечь огонь, когда мне почудилось, что наверху что-то скрипнуло. Я застыл в холле и прислушался. Звук не повторился, но я был уверен, что в одной из спален кто-то есть. Я взял со стола зонтик и начал подниматься по темным ступеням. На середине пути я задержался, крепко сжимая остроконечный зонтик. Невольно я дышал все громче и чаще.

Я сказал себе: не паникуй. Знаешь же, что Джейн уже не имеет над тобой никакой власти. Ты встретил орду духов на Кладбище Над Водой, но ты все еще жив и в своем уме. Там, наверху, тебя вряд ли ждет что-то худшее. Тебе наверняка не грозит большая опасность.

Однако тишина пугала меня больше, чем скрип качелей, больше, чем шепот и неожиданный холод. В этом доме никогда не бывало совершенно тихо. Старые дома обычно скрипят и трещат, как будто двигаются во сне. В них никогда не бывает такой тишины, такой абсолютной тишины, какая теперь воцарилась в моем доме.

Я добрался до верхней ступеньки лестницы и прошел по темному коридору к последней спальне. Ни звука, ни шепота, ни шороха шагов. Я осторожно, через щель, сунул руку в комнату, зажег свет и потом пинком открыл дверь. Спальня была пуста. Я увидел только раскрашенный сосновый стол и узкую кровать, прикрытую обычным домотканым покрывалом. На стене напротив висела вышивка с надписью: „ЛЮБИ ГОСПОДА СВОЕГО“. Я огляделся, инстинктивно поднял зонтик, как копье, а затем потушил свет и закрыл за собой дверь.