Голубая лента - Бернгард Келлерман

Кинский не сразу мог заговорить. Несколько раз беззвучно шевельнув губами, он произнес:

— Спроси у Евы, можно ли мне поговорить с ней, минуту, не больше.

Его голос звучал властно.

Марта склонила голову набок.

— Евы нет, господин барон, — холодно солгала она.

— Зачем ты лжешь? — злобно крикнул Кинский и шагнул к ней; она в ужасе отскочила. — Разве она приказала не принимать меня?

— Нет, нет! — пролепетала Марта.

— Тогда зачем же ты лжешь, негодная женщина?

В это мгновение Ева отворила дверь спальни.

— Что тут происходит? — спросила она, стоя в проеме двери. Увидев Кинского, она побледнела.

— А вот и Ева! — сказал Кинский и подошел к ней. — Ты велела Марте сказать, что тебя нет?

Ева испугалась. Она хорошо знала голос Кинского: только в минуты сильнейшего возбуждения говорил он так властно и злобно. Он опять пришел! Снова началась та же мука, что и в прошлые годы, когда он среди ночи нежданно-негаданно являлся к ней! О, она знала, что делала, когда вчера отклонила его предложение вместе с Гретой переехать в Вену.

— Что ты, отнюдь!

— Тогда почему она сказала, что тебя нет?

Ева нетерпеливо топнула ногой и приказала Марте уйти.

Марта, надувшись, ушла, но, уходя, зажгла все лампы. Резкий свет залил гостиную. Кинский был, пожалуй, еще бледнее вчерашнего. Его волосы и узкое лицо, худобу которого при ярком свете подчеркивали резкие тени, были мокрыми от дождя. И глаза, в которых отражался электрический свет, горели таким жутким огнем, какого Ева ни у кого не видела. Она вся содрогнулась, такими страшными и зловещими были эти глаза! Боже мой, подумала она, что он собирается сделать? Похоже, он способен на все!

— Пожалуйста, Феликс, садись, — робко и тихо сказала она.

— Благодарю, — ответил он, не двигаясь с места. — Я только хотел сказать тебе несколько слов. Я сейчас немного разволновался, но ты не обращай внимания.

Ева недоуменно подняла брови и села на подлокотник кресла.

— Что ты хочешь сказать? — спросила она и смело посмотрела ему в глаза. Но на самом деле ей было страшно. «Догадывается ли он о моих мыслях?» — подумала она, потом спокойно и холодно спросила: — Что тебе нужно? После нашего последнего разговора я, конечно, не ждала тебя к ужину.

Кинский презрительно улыбнулся.

— Об этом я, право, и думать забыл, — тихо произнес он. И, опустив глаза и помолчав, добавил: — Ева, я пришел проститься с тобой!

— Проститься? Но ведь до Нью-Йорка ехать еще почти два дня.

Кинский покачал головой:

— Ты не поняла меня, Ева. Мы никогда больше с тобой не увидимся, никогда! Я чувствовал неодолимую потребность сказать тебе последнее прости и потому пришел. — Взгляд его лихорадочно блестевших глаз еще раз скользнул по ее лицу, потом он поклонился и пошел к двери.

Ева вскочила с кресла.

— Послушай, Феликс, я, право, тебя на понимаю, — растерянно и беспомощно лепетала она. — Ты возбужден, ты болен. Ведь все это ты говоришь не всерьез?

Кинский улыбнулся доброй и ясной улыбкой.

— О нет, Ева. Все это всерьез. Я знаю, что говорю, только не хочу выражаться яснее. — И, немного помолчав, он продолжал: — Если ты потерпишь еще минуту, я расскажу тебе и о том, почему я оказался на этом пароходе. Я все тебе хочу рассказать сейчас, ведь мы с тобой видимся в последний раз на этом свете.

Однажды ночью, начал Кинский, он дошел до полного отчаяния и решил покинуть этот мир, ставший для него невыносимым. В эту минуту — очень нелегкую минуту — взгляд его случайно упал на газету, где значилось ее имя. Он прочел, что она собирается поехать в Америку на «Космосе». Это показалось ему фатальным, неким таинственным знамением судьбы. На следующее утро он позвонил в Вену и заказал каюту. В эту очень нелегкую минуту — Кинский снова употребил это выражение — в нем проснулось желание еще раз ее увидеть, прежде чем совершить последний шаг. Вероятно, в нем тогда уже зародилась мысль еще раз поговорить с ней, возможно, он даже питал насчет нее некие смутные надежды, совсем смутные, прямо-таки безнадежные надежды, если можно так выразиться. По-видимому, так оно и было, хотя сам он тогда этого не сознавал. Вот как оказался он на «Космосе». Ну, его желание исполнилось, он ее видел, больше того, говорил с ней. Несмотря на все, что между ними произошло, она была с ним любезна, даже добра, и он не устоял против искушения попытаться вновь сблизиться с ней. Но тут он убедился в том, что давно уже знал: надежды его беспочвенны.

— Теперь я готов, Ева, — закончил Кинский.

Ева закрыла руками лицо.

— Нет, нет, это невозможно! — воскликнула она.

— Ты же знаешь, что это не пустые слова.

— О, я знаю, знаю! Боже мой… Послушай, Феликс… Послушай же…

Кинский слабо улыбнулся.

— Есть только одна возможность, Ева, — сказал он.

— Какая?.. Какая?.. — Ева положила руки ему на плечи. Их взгляды встретились. Улыбка Кинского ясно говорила, что он больше не питает никакой надежды.

— Я вчера говорил тебе о ней.

Руки Евы мгновенно сползли с его плеч, лицо окаменело. Она отшатнулась и, не раздумывая ни секунды, сказала:

— Нет! Я не могу тебе лгать. Не могу лгать и себе!

— Прощай, Ева.

Кинский взялся уже за ручку двери. Ева бросилась к нему.

— Постой, Феликс, постой! — крикнула она, не помня себя от страха. — А Грета?.. Что будет с Гретой?..

Кинский вдруг совсем обессилел. Он боялся, что сейчас упадет.

— С Гретой? С Гретой? — бессмысленно лепетал он.

Он почувствовал, что снова обрел власть над Евиным сердцем. Снова! Но что он для нее значит? Пусть его погибает: о нем она не думала, все ее мысли только о Грете! Желтым смертоносным огнем вспыхнула в нем жажда мести. Им овладело искушение воспользоваться той властью, которую он снова обрел над ее сердцем.

— С Гретой? — повторил он, плохо соображая, что говорит. — Но ты же знаешь, что я не в силах расстаться с Гретой. Не станет меня, не станет и Греты!

Он открыл дверь.

С воплем горя и отчаяния Ева кинулась за ним.

— Послушай, Феликс… — Но дверь уже захлопнулась. Шатаясь, Ева поискала опоры, затем рухнула в кресло. — Грета! Грета! — крикнула она, не владея собой от страха.

Марта мигом очутилась возле нее.

— Я говорила, что он всем приносит несчастье, — бормотала она про себя. — Успокойся, Ева! Это одни только слова. Он никогда ничего не сделает с собой. И Грете ничего не сделает, успокойся, Ева!..

Ева поднялась. Ее все еще била дрожь.

— Позови Вайта, — попросила она, силясь взять себя в руки. — Мне страшно!

Когда Марта ушла за Вайтом, Ева заперла за нею дверь и выключила всюду свет. Она сидела в потемках, и сердце ее начинало тревожно биться при каждом звуке шагов в коридоре.