Убю король и другие произведения - Альфред Жарри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выйдя на этот широкий балкон, девушки почувствовали себя почти свободно, точно и не в гостях — ведь больше никого здесь не было.
Словно позабытые хозяином попугайчики, они принялись оживленно болтать, рассыпая под тяжелыми сводами звонкие и очаровательно фальшивые возгласы — казалось, это инструменты самой любви отлаживали тон перед ответственным концертом. Внизу меж тем настраивались скрипки.
Говорили они, разумеется, обо всем на свете — только не о том, что действительно занимало в тот момент их прелестные головки: только не об Индейце.
— Милые мои, — говорила Бланш, — поверьте, на свете не придумали еще ничего волшебнее моды двадцатилетней давности: помните, этот корсет о четырех резинках для чулок, две спереди, две сзади…
— Те, что спереди, занимают слишком много места… и времени, — заметила Ирэн.
— Так что ж, — не сдавалась Бланш, — я могу сколько угодно говорить о них, поскольку… сама не ношу.
И приподняла юбку, обнажив высокие черные носки с розовыми стрелками — впрочем, подтянула она ее куда больше, чем того требовала высота носков.
— Так ты на носки перешла? — спросила Модеста. — Этот дикарь… не знаю, что там у него, но выглядит, будто бахилы у золотаря, только с колючками.
— Ну вот мы и до него добрались, — протянула Бланш. — Уж вы надо мной не смейтесь, девочки, но он до ужаса хорош.
— А по мне так слишком уж раскрашенный, — сказала Виргиния. — Его бы отбелить как следует.
— Ты смотри, как она по прачечной скучает! — сказала Эрминия. — Милочка, у вас вскоре появится прекрасная возможность оттереть его в свое удовольствие.
— Негров не ототрешь, — вставила Эвпура.
— Как это «вскоре»? Только после вас, — выпалила Виргиния, — и то, коли останется на нашу долю! Генерал-то мне сказал, что мы «пойдем» по алфавиту.
— Чего останется? — не поняла Адель. — Краски?
— Я вторая, — сказала Бланш, — и то, боюсь, придется прохлаждаться.
— Вот потеха! Только, боюсь, вряд ли все так удачно выйдет, — сказала Ирэн.
— Ну что ж, поздравим нашу первую избранницу, — нестройно проговорили остальные девушки, картинно раскланиваясь перед Аделью.
На лестнице послышался какой-то шум.
— Тсс! Сюда идут, — шепотом одернула их Адель.
— Наверное, это он, — сказала Виргиния. — Пора бы ему уже оттаять — за ужином рта даже не открыл, только и делал, что жевал.
— Но зато какой это был рот, какие зубы, — мечтательно протянула Эрминия, — наверное, обычно он одно битое стекло жует.
— Тогда уж толченое, если он и вправду ходок по своей части, — поправила ее Ирэн.
— Да тише вы, — не успокаивалась Адель.
К двери приблизились шаги — такие же легкие и быстрые, как и те, что предваряли появление Индейца, только еще легче и поспешнее. С той стороны о дверь как будто чем-то терлись — то ли шелковым платьем, то ли обнаженным телом.
— Эта медвежья шкура шелестит, точно кринолин, — сказала Бланш.
— Да они и кутаются там у него на родине, точно женщины…
— Только вырез пониже, — шепнул кто-то.
В замочной скважине зашуршало. Женщины притихли.
Но дверь так и не открылась. Шаги проворно сбежали вниз по лестнице. Мелкой дробью стукнули каблучки, и раздался сдавленный смешок — звонкий и точно детский.
— Это еще что такое? — недоуменно обернулась одна из дам. — Ну и невежа этот ваш дикарь.
— Точнее, скромник… Эге, Иосиф! Вы забыли вашу шкуру!
— Это он просто с непривычки, — пояснила Виргиния, кичившаяся своим воспитанием.
— Однако заплатил он нам, точно арабский принц! — воскликнул кто-то. — Ну, или это дрессировщик его раскошелился, не знаю…
— Что он себе позволяет! — послышалось со всех сторон. — Впрочем, вел он себя действительно шикарно.
— Он, наверное, подал нам знак — ведь скоро полночь. Может, пора спускаться, как по-вашему?
— И в самом деле… Пойдемте вниз! — заговорили они все разом, подбирая разбросанные шляпки.
— Помоги-ка, Виргиния, — попросила Адель. — Ну и тугие же здесь двери…
Попробовав сладить с замком по очереди, в конце концов они навалились на тяжелую панель все вместе…
Невероятно, но их попросту заперли!
— Вот так номер! — воскликнула Виргиния. — Мало того, что этот дикарь и по-людски-то изъясняться не умеет, так он еще в глаза не видел, как работает замок… Он думал, будто открывает нам, а на самом деле сделал все наоборот.
— Нужно позвать на помощь, — нашлась Модеста.
И в тишине раздались голоса, пока еще уверенные и твердые:
— Эй, там! Мсье! Дикарь! Ирокез! Милый!
Пробило полночь. Часы, наверное, располагались прямо над галереей — их раскатистый гул немедленно заполнил комнату; люстра угрожающе закачалась, дрогнули тяжелые рамки картин и жалобно звякнул где-то под потолком одинокий витраж.
— Наверное, скоро сами придут, — предположила Адель. — Запасемся терпением.
— Это ты у нас торопишься, тебе начинать: у нас времени хоть отбавляй, — язвительно ответила Бланш.
В напряженной тишине, которую нарушали только судорожные всхлипывания, пробило четверть часа, половина, без пятнадцати и, наконец, час ночи.
— Чем это они там так заняты? — не выдержала Модеста. — Не может быть, чтобы они нас не слышали. У самих-то музыка играет!
И в самом деле, до слуха время от времени, точно треньканье колокольчика сквозь ватный туман, долетали пронзительные трели квинты.
Они снова принялись звать изо всех сил, пока не побагровели от натуги, а голос не стал прерываться рыданиями.
— Надо как-то занять время, — сказала Адель, пытавшаяся казаться спокойной, и шагнула к картинам. — Дорогие мои, представьте — мы с вами в Лувре. Вот этот важный господин в напудренном парике и с длинной шпагой изображает…
— Так-так, изображает… — подбодрила замешкавшуюся подругу Ирэн.
— Сама не знаю! — и Адель расплакалась.
У лиц на портретах было такое слащавое выражение, как будто с высоты своих лет — и положения на стене — они решили по-отечески проучить расшалившихся школьниц. Им было не к спеху; торопиться в таком возрасте противопоказано.
Одна из девушек с размаху бросилась на дверь и принялась барабанить по железным листам обшивки, уходившим под самый потолок.
И точно какая-то пружина стронулась под напором этих маленьких кулачков — часы немедленно рассыпались мелодичным перезвоном; было уже два пополуночи.
— А, черт с ним! — выпалила Виргиния. — Я ложусь спать!
Она вытянулась на позолоченном столике, подогнув свисавшие ноги и заломив руки за голову, так, что грудь выпятилась вверх.
Бланш смотрела на нее со стороны, усевшись на поручень балюстрады и свесив ноги, а руки тайком запустив под юбку.
— Мои милые дамы, — начала Бланш и неуверенно замолкла, — мне кажется… там прекрасно обходятся без нас. Ему, наверное, нужны другие… Они, поди, уже давно как начали!
— Попридержи-ка язычок, детка! — прогремела необъятная Ирэн, в ярости позабывшая об этикете. И как-то так получилось, что вскоре, пытаясь заставить ее замолчать, она уже сама придерживала язычок Бланш своими губами.
Модеста, вдоволь наплакавшись и накружившись по галерее, спрятала печальное личико на груди Виргинии. Когда же она приподнялась, на корсаже расплывалось влажное пятно — а под прозрачной тканью ему вторил пунцовый кружок, оставленный явно не слезами.
— Тут слишком жарко, — произнесла Ирэн, и кружева полетели в стороны. — Если мужчины постучат, не открывайте сразу — я в одной сорочке.
— Так снимай и ее, — сказала Эвпура.
И притянула ее к себе за голову.
Постепенно рыдания переросли в страстные вздохи, а зубки принялись терзать совсем иные материи, нежели помятый батист заплаканных платочков. Шаги, нетерпеливо мерявшие комнату вдоль и поперек, вскоре утонули в мягкой нежности ковра — ведь и ступни теперь лишились подошв и каблуков.
Виргиния забыла всякий стыд — а что поделать, если дверь закрыта — и, примостившись в уголке, дополняла журчанием невинного ручейка выписанные на верблюжьей шерсти идиллические сценки.
Освещение погасло только ближе к трем часам, и старики с семейных портретов, как по команде, растаяли в воздухе… но как они покинули комнату? — слепые руки, шарившие по стене, дверей, увы, не находили!
Единственным отверстием, в высшей насмешке поддававшимся их напору, становился то чей-то рот, то распаленная вагина.
В галерею постепенно проникал голубоватый рассвет, топорща холодом лихорадочно подрагивавшие влажные тела.
Затем с высоты одинокого витража сырой ковер залило ослепительное солнце.
В полдень бой часов, открывший некогда срок их заточения, вновь напомнил о себе.
Девушки, голодные, с пересохшими губами, начали ссориться.