Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Командир, очень гордившийся тем, что он кавалерист (вероятно, из буденновцев), был явно удивлен той легкостью, с которой я, выполняя приказания, гарцевал. Он тут же еще раз спросил, не набил ли я себе заднее место? «Никак нет», — отвечал я. «А мог бы ты сейчас еще раз съездить километров за 5?» — «Готов, — сказал я, — куда прикажете?». Однако он сказал: «Не надо, можете быть свободным». Я пошел к кухням, поел, что осталось от ужина, и стал разыскивать своих товарищей. У них не все оказалось благополучно. Оба они получили подобные же приказания, правда, не такие жесткие, и оба были не в себе от поездок.

Эта история, так благополучно закончившаяся, еще раз напомнила мне 21-й год и замечательного венского кавалериста Кендру. Какой он был замечательный человек, сумевший привить мне любовь к верховой езде «с одного разу». Кроме того, история эта имела и последствия. На разборе маневров я был назван как выполнивший образцово ряд приказаний. Когда мы демобилизовались после сбора, я, уже вполне штатский, вдруг был вызван в полк в Кремлевский кадетский корпус (Н. Новгород), и командир полка весьма любезно спросил меня, где я обучался верховой езде. Я рассказал ему все откровенно, и после обмена всякими любезностями мне был вручен в награду комплект обмундирования, который для меня очень пригодился.

Впоследствии мне эпизодически несколько раз приходилось ездить верхом, и всегда я ощущал настоящее удовольствие.

В 1921 г., обнаружив, что я могу свободно ездить верхом, без осложнений, обычных для начинающих, я каждодневно стал пользоваться возможностью куда-нибудь съездить. После того, как в нашем, да и в соседних районах банды были ликвидированы и несколько сотен пойманных бандитов были отправлены в лагери под Тамбовом, стало возможным ездить по району без особых опасений. К этому времени (август) условия жизни у нас резко улучшились. Мы стали питаться усиленно. Было много птицы, которая была собрана в крупные стада, много овец, коров и прочей живности, конфискованной у бандитов, пойманных с оружием в руках. Наша хозяйка — попадья прилагала все усилия для того, чтобы мы получали вполне полноценный и вкусный обед. Тамбовская губерния когда-то славилась своей пшеницей, и ее у попа было довольно много (по-видимому). Поэтому, помимо жареных куриц, мясных супов, мы получали еще и прекрасные пироги.

Наевшись за утренним чаем вчерашней курицей и яйцами, я отправлялся теперь на выполнение совершенно других заданий. Было приказано развернуть культурно-политическую работу, опираясь на учителей школ и другую сельскую интеллигенцию. И вот я ехал в какую-нибудь деревню, выступал здесь с коротким сообщением, затем разрабатывал с учителем план мероприятий по культурно-политической работе. После выполнения намеченного плана я отправлялся к своему другу, курсанту наших командных курсов А.Жукоборскому, который работал в соседнем районе. Легкость передвижения верхом позволила теперь нам встречаться раза два в неделю: то он ко мне приезжал на пироги, то я к нему на жаркое.

Признаться сказать, ужасы войны, все эти исполосованные трупы и всякие грустные картины и события военных дней быстро забываются, особенно в молодости. Последний месяц нашей командировки в «Особый лагерный сбор курсантов» в Тамбовской губернии мы провели уже, собственно, отдыхая, без постоянных тревог, без опасений, что мы можем всыпаться в плен. И мы пользовались таким отдыхом, пока нас не вызвали обратно в свой курсантский отряд в Инжавино. Это произошло в первых числах сентября. Мы сразу же уехали в Тамбов и там ожидали несколько дней погрузки в эшелон.

Прежде чем расстаться с Тамбовской эпопеей, я не могу не рассказать о паре случаев, крепко врезавшихся в память, происшедших в это примечательное лето 1921 г.

Первый случай, о котором неприятно вспоминать, касался жестокостей, с которыми приходилось встречаться. Среди командных курсов, собранных на сбор в Тамбовской губернии, были так называемые «Польские кавалерийские курсы». Они, вероятно, были скомплектованы из молодых поляков, живших в Белоруссии и на Украине. Курсанты этих курсов были прекрасно обмундированы. Они, однако, как-то сторонились нас, курсантов русских командных курсов. Когда в целях полной ликвидации бандитизма вся губерния была разбита на районы, поляки также были прикреплены к определенному району. Как они там вели себя, я не знаю, но однажды я увидел в одном селе зрелище, которое возмущало до глубины души. Курсанты вели большую колонну захваченных бандитов. Была жарища. Все бандиты были без шапок. И вдруг я увидел, что у каждого из них на лбу выжжено (видимо, шомполом) слово «Банда», написанное польскими буквами. Это было ужасно. Я ясно видел, какие невероятные мучения испытывали пленные бандиты. Из ран на лбу тек у всех гной, попадая в глаза. А конвоиры кричали, грозя отстававшим. Вот вам и курсы «Красных коммунаров» (их так называли). Конечно, не наше дело было вмешиваться, но об этих курсантах у меня сложилось самое плохое мнение.

Через год, вероятно, а может быть и раньше, в те времена, когда в Польше управлял Пилсудский, эти курсанты решили в полном составе уехать в Польшу. Мне рассказывали, что они доехали уже до Белоруссии, и уже недалеко была граница. Оказался лишь один верный советской власти человек. Это был Владислав Викентьевич Корчиц22, впоследствии командир корпуса и один из видных военачальников, отличившихся в Отечественной войне. Почему-то обе эти истории вспоминаются у меня в связи друг с другом.

Второе воспоминание касается бригады Котовского. Уже в июне мы знали, что эта бригада действует где-то поблизости. Вскоре мне удалось встретиться в каком-то селе с несколькими эскадронами котовцев. Это были молодые, красивые ребята, сидевшие лихо на прекрасных лошадях, одетые в черные гимнастерки (суконные) и черные галифе. На вид это было дисциплинированное войско. У каждого около пояса висел разноцветный вышитый кисет — подарок девиц, вероятно, полученный еще где-нибудь на Украине.

Первое столкновение с ребятами из бригады Котовского произошло по одному случаю. Когда мы прочесывали свой район и задержали несколько сот бандитов, то по приговору суда (суды эти организовались, когда большинство районов было очищено от банд) несколько человек подлежали расстрелу. Винокуров как-то обратился к котовцам по соседству, не возьмутся ли они за такое дело, и получил ответ: «Зачем тратить пули на эту сволочь, давайте нам, мы на них поупражняемся в рубке, вместо лозы». Помню, даже Винокуров, участник гражданской войны, был удивлен таким предложением.

Но больше всего впечатлений у меня оставило посещение вместе с Винокуровым самого Котовского. В разгар операций по очистке от банд районов вдруг пронеслось известие, что на помощь бандитам идет сюда большая армия казаков. Бандиты, естественно, воспрянули духом и объявили сбор своих банд, рассеянных до этого по районам. В селе Медное (от нас было, вероятно, километров за 20) расположилась бригада Котовского. Командир бригады, видимо, не особенно считался с приказами высшего начальства и воевал по собственной инициативе. Бригада была полноценной и в таком виде бандитские отряды, даже крупные, ей были не страшны. Котовский решил проявить инициативу и решился на шаг, который не мог не удивлять своей смелостью и даже, я бы сказал, авантюристичностью.

Итак, бригада прибыла в село Медное. Но это не была обычная бригада Красной Армии. У каждого бойца на фуражке был прицеплен значок солдата старой армии, у командиров на плечах погоны! Откуда они все это достали, одному богу известно. Вероятно, захватив где-нибудь на Украине белогвардейский склад, они взяли все это обмундирование. Был распущен слух, что в село Медное прибыл казачий отряд, специально для помощи бандитам. Вели себя котовцы как белогвардейцы, устроили в деревне грандиозную гулянку с выпивкой. Это оказалось приманкой для большого отряда антоновцев. Вскоре к Котовскому, которого бандиты не знали в лицо, прибыли посланцы от бандитского командования. Штаб бандитского командования был приглашен вечером на совещание с «казачьим» штабом, т. е. со штабом Котовского.