Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Кажется, в это время, около нового 1922 г., в полк прибыло некоторое химическое имущество: около 200 противогазов и 5 баллонов с хлором для камерного и полевого окуривания. Я потребовал устройства особого, химического склада, который и был построен под землей в новом расположении полка в казармах около Богоявленского монастыря.

Командиром полка, насколько мне вспоминается, был тогда очень хороший парень, Владимир Никанорович Коптевский. Он нисколько не забыл наш последний разговор и однажды, вызвав меня, он сказал: «Завтра соберется весь командный состав полка, и вы прочитаете нам лекцию по военно-химическому делу». Я по легкомыслию не придал этому особого значения, и думалось мне, что такую лекцию я вполне свободно прочитаю, так как что-что, а военно-химическое дело мне превосходно известно.

На другой день в положенное время я явился в полк. В одном из помещений был действительно собран весь свободный от нарядов командный состав. Впереди сидели сам Коптевский и комиссар. Я же умудрился даже не написать конспекта лекции, а выступал перед таким собранием в первый раз в жизни.

Итак, после краткого вступления командира полка, я начал, конечно, с истории газовых атак и изобретения средств защиты от газов. По неопытности, я рассказал об этом бегло в течение минут 5. Заодно я рассказал и об основных отравляющих веществах и их свойствах. Весь запас сведений, предназначенных для лекции, был полностью исчерпан. Я в полном недоумении, что так скоро все выложилось, плел какую-то околесицу и лихорадочно думал, что же делать, чтобы избежать скандала.

О, вы, начинающие лекторы! Хотя у нас сейчас каждый мальчишка из 7-го класса средней школы может оторвать речь чуть ли не на полчаса и без шпаргалки, он, да и его старшие товарищи-студенты, оказываются беспомощными, когда им надо выступать с лекцией на конкретную тему, например, об интерференции света. Те, кто в первый раз в жизни отваживаются на такую лекцию без тщательной подготовки, кончают плохо.

Итак, материал лекции был исчерпан. Я вспотел, пытаясь вспомнить еще что-либо такое, о чем я забыл сказать. Но, как назло, на память не приходило ничего дельного. Меня спасло снова шестое чувство. Я решил про себя, что мое выступление, закончившееся тем, что за 5 минут было высказано все, что нужно, следует рассматривать лишь как интродукцию к настоящей лекции. Хотя я и подумал, что мое смущение и мой фортель будет, несомненно, замечен, я начал с начала, теперь уже останавливаясь на разных деталях, которые ранее мне казались несущественными.

Лекция моя прошла, конечно, не блестяще, она была первой в жизни лекцией, но, по крайней мере, к концу часа у меня еще оставалось кое-что сказать. Ровно через час командир полка объявил об окончании лекции и спросил, не имеются ли у кого-либо вопросы. Таковых не было. Я с важным видом вышел вместе со всеми и закурил. Так началась моя многолетняя лекторская работа.

Вскоре (а может быть, перед этой злополучной лекцией) у нас в полку произошла реорганизация. После полного окончания гражданской войны произошло, естественно, численное сокращение армии, личного состава для частей, развернутых на время гражданской войны, недоставало. Поэтому «пружина» была сжата. Бригады были ликвидированы в дивизиях, вместо них были организованы новые полки. Наш 159 с.п. стал основой нового 53-го полка. Мы приняли пополнение из других полков и с 26 июля 1922 г. я был назначен Завхимобороной 53-го с.п. Мы переехали в лагерь в Ярославле. Начались занятия. Я теперь проводил некоторые занятия в ротах, обучая красноармейцев пользованию противогазами.

Мы стояли лагерем на берегу Волги. Недалеко, напротив нас за Волгой виднелся какой-то старинный монастырь, кажется, Толгский (?). По несколько раз в день мы купались в Волге. Штаб наш был дружен, в частности, я подружился и с командиром полка Коптевским, с которым теперь можно было разговаривать не только в официальном порядке.

Но ничего на свете нет постоянного. К нам вскоре был назначен новый командир полка Шенк. Хотя он был доступным и вполне приличным человеком, но уже не было с ним таких установленных отношений, как с Коптевским. Я продолжал занятия в ротах и в штабе полка и каждые 10 дней ездил в Кострому, где находился мой склад противогазов и хлора.

Казалось, все шло вполне благополучно и в перспективе думалось, что с наступлением осени я снова перееду в Кострому и буду продолжать учебу в Политехникуме. Но «судьба играет человеком».

Примерно 20 августа пришел приказ из округа о назначении меня заведующим химобороной 19 с.д. Я был вызван к командиру полка и получил приказ срочно собираться на новое место службы. Так как было лето, а я не пользовался отпуском, я обратился к командиру с просьбой дать мне двухнедельный отпуск и получил согласие. 25 августа (согласно послужному списку) я получил предписание и отпускное удостоверение и, не глядя на них, сунул в карман. Попрощавшись наскоро с товарищами, особенно с начальником штаба полка П.П.Богородским, с которым я успел подружиться, я отправился в Кострому, сдал склад, попрощался с ребятами, которые еще не успели уехать, и пошел пешком к Пречистому, в 17 верстах от Судиславля, где жил мой отец с семьей.

Летом в дремучих лесах в районе Мезы исключительно хорошо. Масса грибов, в речке Шахоче еще водились в те времена хариусы, неподалеку была небольшая речка Сендега («Я на Сендеге гулял, свою милку потерял, думал в кофте розовой, а это пень березовой»). Приехав к отцу, я целиком предался занятиям разными делами, шатался по лесам, удил рыбу, помогал в хозяйстве и т. д. Было страшно хорошо и беззаботно, давно я так не живал. В огороде масса овощей, был уже и хлеб, так что все было на высоте. Я и не заметил в такой обстановке, как пролетели две недели. Накануне предполагаемого отъезда я полюбопытствовал, целы ли у меня документы, и, развернув впервые отпускное удостоверение, с ужасом обнаружил, что отпуск у меня всего лишь на 3 дня!

Мороз по коже продрал меня. Я ведь уже дезертир! Хотя по плану я хотел еще пару дней провести в Пречистом, я тут же лихорадочно собрался, попрощался и двинулся в Кострому. Ужас! Что теперь мне дадут?

Ехал я до Тамбова дня два по тем временам, наконец, приехал. Отыскал штаб артиллерии 19 с.д., размещавшийся на теперешней Советской улице, и с трепетом вошел. И опять пресловутый адъютант! Это был прилизанный бывший прапорщик с двумя кубиками на петлицах с нашивками на гимнастерке. Он был полон сознания своего величия и относился с полнейшим презрением к своим подчиненным — писарям штаба, которые его страшно не любили за это.

Итак, этот адъютант, у которого в голове было явно недостаточно мозгового вещества, прежде всего потребовал, чтобы я отдал ему рапорт о прибытии по всей форме. Я сказал ему, что такой рапорт я отдам начарту. Тогда он, разозленный, взял мои документы и, познакомившись с ними, строго спросил, почему я опоздал с прибытием почти на месяц. Я сослался на случайные обстоятельства. Впрочем, ему, очевидно, было совершенно не интересно узнать подлинные причины опоздания, и, взяв документ, он сам отправился докладывать начарту о моем прибытии и опоздании. Минуты через 4 он вернулся и весьма злорадно сообщил мне, что за опоздание без уважительной причины я наказываюсь месячным арестом. Вот, подумал я, попал я в часть, где даже не надо писать рапорта с объяснением причин опоздания. Пытаясь сохранить спокойствие, я спросил, где бы я мог разместиться, и получил в ответ: «Где хотите, вон у нас напротив живут писаря. С ними и размещайтесь». Он решил, видимо, насладиться властью и поиздеваться при возможности.

В подавленном настроении я ушел из его маленького кабинетика и направился во двор, где напротив стояло длинное двухэтажное здание. Второй этаж его состоял из длинного коридора, из которого был вход в десяток маленьких комнат — «камер». Скоро я выяснил, что это здание служило тюрьмой для особо опасных бандитов-антоновцев, пойманных, вероятно, не без нашего участия. В этом здании сидели эти бандиты в ожидании окончания следствия и приговора. По-видимому, отсюда некоторые из них отправлялись на расстрел. Я сразу же обратил внимание, что стены камер были исписаны многочисленными сентенциями сидевших здесь преступников. Сентенции были самыми различными, злобными, но чаще всего прощальными. Когда я попал в Тамбов много лет спустя, вероятно, году в 1958, я не смог найти этого здания (Советская, 33, если мне не изменяет память). Оно, вероятно, было уже снесено.