Версальский утопленник - Жан-Франсуа Паро

У входа в старинную крепость его поджидал рассыльный с запиской от Бурдо. Инспектор до рассвета отбыл в Версаль, дабы организовать там поиски Симона. Николя велел незамедлительно проводить его в одиночку, где содержалась госпожа Ренар. Та сидела на охапке соломы; испытания нисколько не смирили ее надменности. Увидев Николя, она вскинула голову и, скрестив на груди руки, окинула его презрительным взором.

— Что ж, сударь, можете смеяться над своей жертвой. Но предупреждаю вас, как только Ее Величество узнает, как вы со мной обошлись, она восстановит справедливость. И, поверьте, я не стану вас жалеть, когда вы окажетесь в немилости.

— Довольно, сударыня. Перестаньте пускать пыль в глаза. Никто не знает, где вы находитесь. А если Ее Величество и узнает, то, ознакомившись с вашими проступками, она потребует наказать вас, и как можно строже.

Передернувшись, Ренар уперлась обеими руками в пол, словно собираясь вскочить и броситься на него.

— Что?! О чем это вы? — вдруг взвилась она, трепеща от ярости. — Меня хотят погубить? Интересно, в чем это смеют меня обвинять?

— О, сударыня, не делайте вид, что вам ничего не известно. У нас имеются доказательства того, что вы воровали белье и платья королевы и подпольно торговали ими у себя в комнате, точнее, в комнате вашего дружка, что служит водоносом во дворце. Вас вывели на чистую воду. Вы также обвиняетесь в преступлениях, которые вполне можно определить как оскорбление величеств. Поэтому предлагаю вам подумать и прекратить запираться; чистосердечное признание облегчит вашу участь.

— Я протестую, сударь, да, протестую.

— И совершенно напрасно. Неужели вы станете отрицать, что вашим любовником был Жак Госсе? Отрицать, что вы променяли его на другого? У нас есть свидетели.

— А, знаю! Та маленькая шлюха.

— Что ж, я был уверен, что вам прекрасно известны все обстоятельства, свидетельствующие не в вашу пользу. Видимо, дальнейшие разговоры бесполезны, и мне придется кое-что вам показать.

Вошел тюремщик и, отвязав сопротивляющуюся госпожу Ренар, повел ее по извилистым тюремным коридорам в Мертвецкую. Комиссар решил показать ей труп мужа, дабы посмотреть на ее реакцию. Он не любил жестоких экспериментов, но сейчас иного выхода у него не было. Едва вступив в сырой подвал, где лежали трупы, выставленные для опознания, госпожа Ренар, дрожа всем телом, устремила взор не на выложенных шеренгой мертвецов, а на ремни и баклаги, сложенные в ногах одного из тел. Внезапно она вскрикнула и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Достав табакерку и взяв понюшку, дабы заглушить запах разложения, отравлявший воздух, несмотря на рассыпанную всюду соль, Николя не торопился отдать приказ снять простыню с трупа, пытаясь сообразить, какие преимущества можно извлечь из перемены настроения госпожи Ренар, наконец-то утратившей свой надменный вид.

— Так, значит, это он? — холодно произнес комиссар.

Переведя на него невидящий взор, она неожиданно сделала резкое движение и, вырвавшись из рук державшего ее тюремщика, бросилась к трупу и сорвала прикрывавшую его простыню. При виде обескровленного лица покойника физиономия госпожи Ренар мгновенно изменилась. Казалось, наряду с облегчением она ощутила какую-то дикую, первобытную радость, мгновенно пришедшую на смену бурному горю, охватившему ее при мысли, что под простыней скрыто тело кого-то иного. Поняв, что он снова ничего от нее не добьется, Николя решил хотя бы формально продолжить допрос.

— Сударыня, вы узнаете инспектора Ренара, вашего супруга?

— Зачем вы меня об этом спрашиваете? Это и так ясно.

— Он был убит в вашей комнате в Доме для прислуги. Я не обвиняю вас в убийстве, вы в это время находились здесь, но, быть может, вы знаете, кто мог это сделать?

— Не знаю, и не мое это дело — строить догадки.

— И вас нисколько не волнует убийство супруга? Неужели вам все равно?

— А вы всерьез считаете, что может быть иначе? — вызывающим тоном произнесла она.

— Когда мы вошли сюда, я заметил, что зрелище ремней и жестяных сосудов взволновало вас. Возможно, вы полагали, что под простыней находится тело кого-то иного.

— Он еще и претендует на чтение моих мыслей! Да от здешней вони и неприглядного зрелища выложенных, словно по линейке, трупов, можно с ума сойти!

— Вижу, сударыня, вы упорно не желаете оказывать содействие полиции короля. В таком случае мне придется проститься с вами… ну, скажем, до воскресенья, чтобы у вас было время подумать о своей участи. После вас переведут в Бисетр, где, как вам известно, вас поместят в одиночную камеру и забудут о вас.

— Сударь!.. В Бисетр! — воскликнула она, заламывая руки. — Вы не посмеете!

— Посмею, сударыня. Впрочем, вы можете помочь себе, сообщив мне имя человека, чье тело в жестокую для вас минуту почудилось вам под этим ветхим покровом. Вполне понятная жалость. Нет? Тогда не взыщите. Уведите ее в камеру и проследите, чтобы ей как следует связали ноги и руки. Полагаю, у мошенницы осталось еще немало сил.

Печальное воспоминание о старом солдате, ветеране битвы при Фонтенуа, повесившемся здесь, в одиночной камере Шатле, снова пробудило в нем угрызения совести. Быстро покинув мрачный подвал, он вышел из крепости и быстро зашагал по улице. Сейчас его присутствие в Версале не требовалось, и он решил заняться иными делами. В надежде найти новую зацепку он хотел осмотреть жилище Ренара. Не помешало бы также посетить печатника, которого отыскал Бурдо. Печатник жил ближе всего, на острове Сите, поэтому сначала он решил отправиться туда.

Проехав по мосту Менял, экипаж свернул в улицу Вьей Драпри. Типография находилась в самом конце улицы, возле церкви Сен-Пьер дез Арси. Николя любил готический Париж с его высокими домами, просевшими и покосившимися за несколько веков своего существования; высокие крыши домов соприкасались друг с другом, напоминая ему старинные города Бретани. В нише над дверью лавки печатника стояла небольшая статуя святого Людовика Евангелиста, покровителя печатников. Толкнув дверь, он оказался в темной маленькой конторке; шавка, удобно развалившаяся в плетеном кресле, завидев его, принялась звонко лаять, иногда прерывая лай протяжным воем. Через пару минут в конторку, задыхаясь, вкатился пузатый коротышка, ужасно похожий на Франклина, точнее, на половинку Франклина. Он вытирал тряпкой испачканные типографской краской руки. Успокоив цербера, он поднял на лоб очки и подозрительно оглядел Николя.

— Господин Ратино?

— Он самый, к вашим услугам.

— Николя Ле Флок, комиссар полиции Шатле. У меня к вам несколько вопросов.

— Один из ваших собратьев уже приходил ко мне, расспрашивал о каких-то пустяках.

— М-да, пустяки. Хорошо, пусть будут пустяки. Однако без дозволения инспектора и понимания с вашей стороны… Впрочем, решайте сами.

Кусая губы, коротышка тяжело дышал; потом он снял очки и грязной тряпкой принялся утирать струящийся по лицу пот.

— Сударь, мне бы хотелось поговорить с вами о партитурах, напечатанных в вашей типографии. До недавнего времени я простодушно полагал, что ноты размножают посредством переписывания от руки.

— Разумеется, когда речь идет о коротких произведениях и малом числе экземпляров. В типографию приносят объемные сочинения, особенно когда хотят получить много экземпляров. Или же сделать оттиск с листа оригинала.

— Такие случаи, полагаю, не слишком часты.

— Увы, нет! Композиторы редко к нам приходят. Однако…

— Что однако?

— Недавно мы напечатали оперу.

— Оперу? И кто же автор?

— Это был безымянный заказ. Какой-то человек принес рукопись, а потом пришел сверить оттиски. Когда все было готово, он забрал экземпляры и расплатился. Разговорчивостью он не отличался.

— И давно это было?

— Вскоре после карнавала.

— Как бы вы описали этого человека?

— Нелепая фигура, довольно красивое лицо и поразительная худоба.

— А как называлась опера?

— Что-то из мифологии. Троя… Троянский…

— «Падение Трои»?

— Да, именно так.

Николя поблагодарил типографа; с ним все ясно. Заказчик же по описанию походил на Винченцо Бальбо. Однако его не в чем упрекнуть. И все же в его теперешнем деле с неистребимым упорством возникал то один, то другой кастрат из королевской часовни. Мелочи, совпадения и сопоставления тревожили его интуицию, заставляли беспрестанно бросать жребий. Размышления о Бальбо или о Барбекано ни к чему не приводили: оба имели безусловное алиби. Неужели он о чем-то забыл? С каждым днем картина становится все сложнее, а он до сих пор не мог понять, какую из улик считать главной.

Пока он добирался до улицы Пан, ему в голову пришла новая идея. Несмотря на тщательный обыск, в карманах Ренара не нашли ни одного ключа. Подъезжая к жилищу инспектора, он вновь столкнулся с этой проблемой. Выйдя из экипажа возле дома и увидев калитку, о которой говорил Ретиф, он подошел и, убедившись, что среди резных украшений скрыт деревянный кругляш, надавил его. Калитка отворилась. За воротами начинался маленький, вымощенный камнем двор. Дом стоял в глубине, дверь была открыта. Он вошел и направился к лестнице, как вдруг, грозно потрясая метлой, навстречу ему выскочила старуха.