Атлантическая премьера - Леонид Влодавец

— Ладно, — хмыкнула Соледад, — я помилую ее. Но в наказание ты будешь спать с нами обеими, так, как это было с Марселой… Нет, это уже было… Ба, это же так просто, надо позвать еще и Марселу.

Она открыла дверь, прошла по коридору несколько шагов и распахнула дверь. Через минуту она появилась оттуда, подталкивая впереди себя заспанную Марселу.

— Чего ты спать-то не даешь? — ворчала креолка. — Совсем сдурела! Другая бы к себе привела пять мужчин, а этой нужно трех женщин для одного…

Тем не менее она пришла к нам.

— Какое страшное социальное неравенство! — сказал я, еще раз решив сыграть в коммуниста. — Там внизу, в трюме, сорок здоровых мужчин вынуждены пользоваться одной-единственной тощей шведкой, а здесь у меня — целый гарем. Только Мэри не хватает…

— О, какие мы устроим любовные игры под свист урагана! — мечтательно закатила глаза Соледад.

— Мэри некогда, — сказала Синди, — она ремонтирует компьютеры, которые вы испортили.

— Как славно! — вырвалось у меня. Тем не менее Соледад была настроена решительно. Она начала наливать виски, бренди и водку, собираясь, видимо, напоить всех до свинского состояния. Это облегчило общение. Я медленно стал погружаться в некий голубоватый туман, из которого то и дело проглядывало одно из трех женских лиц, тоже хмельных и постепенно принимающих плотоядное выражение. Какие произносились слова — я не помню, вероятно, к счастью, потому что иначе умер бы от стыда. Много ли я говорил? Вероятно, много, но еще больше я действовал руками и ногами. Из воспоминаний слуховых хорошо сохранился в памяти визгливый хохот, который исторгался из женских глоток, из обонятельных — удушливо-приятный (бывает, очевидно, и такой), запах пота, духов, перегара, косметики и еще чего-то, сугубо женского. Наконец, осязательная память сохранила лишь одно — кожу, гладкую, голую, влажную и горячую. И еще волосы — светленькие, принадлежавшие Синди, мягкие и шелковистые, а также жесткие, шуршащие, а в некоторых местах и колючие — Марселы и Соледад. Кожи и волос, как мне казалось, было так много, что временами чудилось — весь мир только из них и состоит. Я вообще и по сей день не могу точно определить, где проходила грань между пьяным бредом, сном и явью. Три пары грудок, различавшихся объемом и цветом кожи, три пары ног, неутомимых и жадных, три живота, шесть ягодиц — вся эта масса весьма приятных и полезных вещей с ужасающей простотой и откровенностью была предоставлена мне в пользование. Впрочем, скорее всего, чтобы описать мое положение, нужно изобразить человека, скачущего сразу на трех лошадях. Это было грандиозное родео! Вероятно, если бы в каюте стояла видеокамера, последовательно запечатлевавшая все чудеса, которые происходили в эту ночь под вой урагана в скалах и снастях, то назавтра мы бы смотрели этот фильм с величайшим интересом, удивляясь и восхищаясь. По-моему, Соледад подсыпала мне какие-то таблетки, от которых я приобрел фантастическую потенцию, но тем не менее пальцы обеих рук все время куда-то лезли, что-то гладили, чесали, дергали, щипали… Губы и зубы партнерш рвали меня на куски, их ладошки и ногти терзали меня со всех сторон. Можно было видеть, и не раз, как Соледад начинала ласкать Синди, Синди — Марселу, Марсела — Соледад. Этот копошащийся клубок змей, в который затянули меня, тихого и мирного удава, перемял все белье, заляпал его пятнами поплывшей туши, помадой, вином, сигаретным пеплом, а также всякими иными веществами. Видения паровой машины, отбойного молотка, шомпола, прочищающего ствол оружия, постоянно носились у меня в голове…

В общем, счастье великое, что я остался жив и здоров.

Очнулся я, когда белесый свет проник сквозь иллюминатор. Я оглядел помещение, выбрался из-под груды тел, невнятно проворчавших что-то и вновь захрапевших. По полу катались в такт легкой качке судна пять или шесть разных бутылок, белели осколки расколотой тарелки, маслянисто блестели рваные куски фольги от плиток шоколада и использованные презервативы. Я насчитал восемь штук, а девятый снял чуть позже.

За иллюминатором, покрытым водяными каплями, было мрачно и сыро. Низко, едва не цепляясь за скалы, окружавшие лагуну, неслись облака, серые и рваные, словно вата, которой протерли грязную кожу. По лагуне ходили заметные волны, бились о скалы, качали пришвартованные друг к другу «Орион» и «Дороти». Однако эти волны были совсем ничтожными, если сравнивать их с теми, что с ревом и пушечным грохотом бились в берег с внешней стороны, там, где океану не было преград. Водяная пыль клубилась над скалами, ветер нес ее над лагуной, обрушивал на джунгли, на палубы и надстройки яхт. На горе, открытой ветру, деревья пригнулись, словно трава, с них срывало листья и целые ветки, а те, что стояли отдельно, были повалены и выворочены с корнем.

Я хлебнул стаканчик бренди, прополоскал рот остатком содовой. Можно было продолжать спать, но тут зашевелилась Марсела, лежавшая с краю, похлопала глазами, встала, почесала себя между ногами и, сонно пошатываясь, зашлепала босиком в туалет. Оттуда она переместилась в душ, долго мылась, затем вытиралась полотенцем Соледад и наконец выбралась обратно, чистенькая и посвежевшая.

— Ну, мы вчера и дали… Прямо фак-сейшн какой-то, — сказала Марсела, сдирая за колечко крышку с пивной банки. — Такое я только с Хорхе дель Браво помню, да и Соледад, наверно, тоже. Как уж тебя хватило? Смотри, у тебя даже вон тут помада…

Помада была на том месте, которое мусульмане и иудеи предпочитают удалять по религиозному обычаю. Там же прилипли два волоска, черный и золотистый.

— Опять прицепились! — проворчал я, вспомнив, как Марсела позавчера чуть-чуть не перестреляла всех из-за такого же приставшего золотистого волоска. На сей раз Марсела была терпимее.

— Это не мой, — сказала она, смахивая черный волосок, — у меня такие еще не выросли… Это Соледад себе метелку нарастила. Смотри, наловим мы с нее чего-нибудь… Хорхе рассказывал, что ему пришлось однажды выводить насекомых из-за этой канальи.

— Кстати, — отгоняя от себя неприятные предположения, спросил я, — интересно, как там сейчас на Хайди?

— Я вчера слушала транзистор у Варгаса, — сообщила Марсела. — Гран-Кальмаро передавало, что партизаны уже окружили Сан-Исидро. Может, только ураган им помешает взять столицу.

— Интересно, Лопес уже удрал с острова или нет?

— Он будет держаться до конца, и дель Браво не уйдет, — сказала Марсела уверенно.

— Почему? Что же они, жить не хотят? Их ведь растерзают, даже если суд оправдает…

— Просто я их очень хорошо знаю. Ну, Лопеса, конечно, нет, а вот Хорхе… Впрочем, Лопес и Хорхе дель Браво — это одно и то же, это два пальца на одной руке. Понимаешь, я никак не могла понять, откуда у них столько денег. Я, конечно, не бизнесмен, но кое-что знаю о ценах, курсах и так далее. Я думаю, что всего бюджета острова не хватило бы на то, чтобы, оборудовать хотя бы одну асиенду, такую, как «Лопес-23». Все, что понастроено там, под землей, это слишком дорого, намного дороже, чем могли бы себе позволить правители такой маленькой страны. К тому же из-за нашей диктаторской власти мало кто делает вложения, а кредиты нам и вовсе почти не давали.

— Но кто-то же делал вложения? — спросил я. — Ведь деньги откуда-то пришли, верно?

— И мне кажется, что теперь я знаю, откуда. Хотя и не уверена… — Марсела замялась.

— Ладно, скажи хотя бы, что ты предполагаешь! — потребовал я, чувствуя, что эта смугляночка поможет мне понять, во имя чего завертелась вся эта карусель.

— По-моему, где-нибудь там, в зоне «Зеро», какой-то супербанк мафии, наркобаронов, нацистов или еще кого-нибудь. Причем не просто банк, а хранилище золота и драгоценностей. Может быть, это они про запас положили, может — на черный день, но только положили, а Лопеса поставили сторожем. Я думаю, что они, эти боссы, потому и понастроили под землей все эти дворцы, что приберегают их для себя на случай атомной войны.

— Хм, — сказал я, ощутив легкий озноб, несмотря на жару, царившую в каюте. — А не слишком ли мы фантазируем?

— Не знаю, — пожала плечами Марсела, — только я знаю точно, что Хорхе и Лопес — это только пальцы, а рука, которая ими двигает, очень далеко. Если тебе не очень противно, я расскажу один случай… Только ты не будешь ругаться?

— С чего я должен ругаться?

— Ну, потому, что я не хочу, чтобы ты подумал, будто я совсем уж бесстыжая. Мужчины — народ ревнивый…

— Можно подумать, что я не знаю, какие у тебя отношения были с дель Браво!

— Дело не в этом… Когда речь ид сто работе, я ничего не стесняюсь. Я — шлюха, это моя профессия. Я могу спокойно рассказать тебе, кто и как меня трахал, сколько платил и какие слова говорил. А тут получилось вот что. Хорхе, всего за несколько дней до того как решил меня выставить, почему-то был очень нежный, добрый и вообще сам на себя не похожий. Несколько ночей… в общем, мне показалось, что он меня любит, потому что мне с ним было очень хорошо. Вот этого я и стесняюсь…