По образу Его - Брэнд Пол

15–летнему еврейскому мальчику по имени Эли Визель пришлось пройти через все ужасы концлагерей Буны и Освенцима. На всю жизнь ему запомнился один случай. Это было не массовое убийство и не пытки, а наказание одного ребенка. Жертва, мальчик лет двенадцати, помогал голландцу пронести оружие в лагерь. Его приговорили к смерти.

У мальчика было тонкое красивое лицо, резко отличающееся от изможденных, обезображенных лиц остальных заключенных. Визель говорил, что это было лицо печального ангела. Казнить такого ребенка перед тысячами пленных было нелегко даже эсэсовцам. Лагерные «добровольцы» отказались на этот раз помогать, и эсэсовцам пришлось приводить приговор в исполнение самим. Они соорудили три виселицы: одну для ребенка и две для двух других осужденных.

Три жертвы забрались на табуретки, и эсэсовцы надели им петли на шеи. «Да здравствует свобода!» — закричали двое взрослых заключенных. Ребенок не проронил ни слова.

Вдруг из рядов потрясенных зрителей раздался крик: «Где же Бог? Где Он?»

Табуретки были выбиты из–под ног, тела задергались на веревках и вскоре обмякли. Охранники приказали всем заключенным пройти мимо повешенных. Зрелище было ужасным. Двое взрослых были мертвы. Языки торчали изо ртов. Они уже опухли и посинели. Но ребенок был таким легким, что умер не сразу.

Умирал он в течение получаса. Заключенные проходили рядом с ним, наблюдая за его лицом, лицом человека, который расстается с жизнью.

«За мной, — рассказывает Визель, — шел человек, задававший вопрос: «Где Бог?» И вдруг внутри себя я услышал голос, ответивший ему: «Где Он? Да вот Он висит на виселице…

Вечером суп отдавал мертвечиной»[77].

Вопрос «Где Бог?» преследовал Визеля и тысячи других людей, которые выжили в этом аду, которые кричали и не слышали ни звука в ответ. Визель хотел, чтобы эти его слова были поняты буквально, по–атеистически: мол, молчание Бога доказывает, что Он повешен, Он мертв, беспомощен. Он не может ответить и помочь. Другие люди используют те же слова, но придают им другое значение: Бог страдал вместе с ребенком. Он страдает и скорбит, когда больно каждому из Его детей. Но если Бог был там, висел на виселице, если Он видел, как тысячи невинных вели в печи, то почему Он не вмешался? Почему они не смогли почувствовать Божье присутствие? Никогда Бог не казался более далеким, чем в те дни.

За всю свою долгую жизнь в медицине я не переставал думать о боли. Я видел ее красоту и удивительно тонкие механизмы, изучил ее физиологию и видел результаты «безболезненной» жизни моих пациентов–прокаженных. Я видел жестокость смерти, когда пациенты умирали в страшной агонии. Я выслушивал родителей искалеченных детей. Что бы ни было отправной точкой в моих размышлениях о богословии, я всегда возвращаюсь к вопросу о боли.

Поэтому я просто не могу закончить главу о боли, да и всю книгу о Теле Христовом, не затронув Божьего отношения к человеческой боли.

Если болевой сигнал имеет четкую направленность, если он призывает нас с состраданием откликнуться на зов болящего, то как должен на него реагировать сам Глава Тела? Что Он испытывает к жертвам насилия, разведенным, алкоголикам, безработным, гомосексуалистам, голодающим? Тема книги не позволяет отвечать на вопрос «почему?» Но мы с вами должны подумать, как относится Бог к страданию Своих тварей. Влияет ли на Него наше страдание?

Через всю книгу проходит одна мысль: Бог прошел через ряд самосмирений. Смирением было сотворение мира, заветы с патриархами, израильские цари–неудачники, вавилонский плен, вочеловечение, казнь на кресте и, наконец, роль Главы Церкви. Я уже сказал: в роли Главы Церкви Он может на деле — не фигурально и не по аналогии — чувствовать боль. Но, выдвинув подобную предпосылку, я не могу опустить еще несколько важных вопросов о природе вечного Бога. Возможно, эти вопросы уже промелькнули в вашем разуме, когда я обронил слова об ограничениях, добровольно наложенных Богом на Себя. Бог неизменен и вечен, не так ли? Может ли наша боль хоть как–то затронуть неизменного по сути Бога? Может ли Он вообще чувствовать боль? Отождествлял ли Он Себя со страданиями ребенка, висящего на виселице? Это правильные вопросы. Не задать их себе невозможно.

В столь тщательно продуманных документах, как англиканский катехизис и Вестминстерский катехизис сказано, что Бог «не имеет тела, частей тела и страстей». Может ли не обладающий страстями Бог чувствовать боль? За долгие века богословы пришли, очевидно, к общему мнению, что Бог не может испытывать страсти и страдания. Раннехристианское богословие, развивавшееся в атмосфере греческой философской мысли, считало, что такие свойства, как движение, изменение и страдание, присущи лишь человеку и что они как раз и отличают Бога от человека. Бог должен быть апатичным, не иметь никаких тревожных чувств[78]. Отрывки из Библии, в которых Бог описывается гневающимся, скорбящим, радующимся, были сочтены антропоморфизмами или простыми сравнениями.

Но существует очень странная вещь. Когда Библию берет в руки человек, не имеющий специальных философских или богословских познаний, у него складывается совсем другое впечатление о Боге. Библия очень много говорит о страстном внимании Бога к Своей твари. Библия — каталог Божьих эмоций, тех самых, которые Он испытывал по отношению к людям. С момента сотворения мира Бог играет роль отзывчивого Отца, отпустившего Своих детей в самостоятельную жизнь.

Каждое событие ветхозаветной истории показывает, как Бог разделяет боль (или, зачастую, торжество) Своего народа. Он слышал плач рабов в Египте. 38 лет Он был среди палаток скитальцев в пустыне: на время наказания Он присоединился к Своему народу. «Во всякой скорби их Он не оставлял их», — говорит Исайя (63:9).

Пророки словно соревнуются: кто из них лучше покажет глубину эмоциональной привязанности Бога к Своему народу. В книгах пророков Иеремии и Осии мы слышим крик раненого Бога. «Не дорогой ли у Меня сын Ефрем? — спрашивает Бог. — Ибо, как только заговорю о нем, всегда с любовью воспоминаю о нем; внутренность Моя возмущается за него; умилосержусь над ним» (Иер. 31:20). (Лютер переводит эту последнюю фразу «Сердце мое разбито».)

В книге Осии Бог провозглашает: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя» (11:8). «Почему ты покинул Меня? — часто спрашивает Он. — Мой народ покинул Меня», — рыдает Он. В книге пророка Исайи есть очень смелый поворот, когда пророк сравнивает Бога с роженицей:

Совершенно очевидно: земные события вызывают в Боге радость, грусть, удовольствие, гнев. Ветхий Завет рисует нам Бога, Который не является неким «далеким святым», но активно участвует в жизни мира. Он вместе со Своим народом отправляется в изгнание, плен, огненную печь, могилу.

Слова типа «мое сердце разбито» — это сравнения, которые могут быть употреблены по отношению и к человеку, и к Богу. Но автор использует сравнения, чтобы показать нам истину, а не скрыть ее. Еврейский богослов Авраам Гешель делает вывод: «Слова о страстях Бога — это не компромисс, не способ совместить высший смысл вещей с низшим человеческим разумением. Скорее эти слова нужны для того, чтобы возвысить разумение до смысла».

Могло ли случиться, что отцы церкви, столь яро старавшиеся спасти Бога от принижения до человеческого уровня, упустили очевидную вещь: Бог добровольно поставил Себя в такие условия, когда тварь может причинить Ему боль. Любовь невозможна без жертвы. И Бог, совершенный Сам в Себе, может отдать лишь Себя. Он страдает не от недостатков Своего бытия, как это происходит с людьми, а от любви, которая переполняет все Его естество. Именно так Евангелия и говорят о любви: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного».