Птица малая - Мэри Дориа Расселл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вдруг понял, что Иоганн Фелькер что-то проговорил и в комнате воцарилась глубокая тишина. На сколько же минут я забылся? – подумал он.
Эмилио протянул руки к кофейной чашке и на сей раз аккуратно поставил ее.
– Прошу прощения, – проговорил он, не сразу поглядев на Фелькера. – Вы что-то сказали?
– Да. Я сказал, что интересно слышать, как аккуратно вы уводите разговор от ребенка, которого убили. И подумал, что у вас, конечно, тут же самым удобным образом разболится голова.
Чашка рассыпалась прямо в руке. Эдвард Бер поторопился принести тряпку, чтобы вытереть пролившийся кофе, а Джон Кандотти собрал осколки фарфора. Фелькер, сидя, не отводил глаз от Сандоса, лицо которого казалось вырезанным из камня.
Какие же они разные, подумал Винченцо Джулиани, глядя на сидевших друг напротив друга мужчин: одного, словно вырезанного из обсидиана и серебра, и другого – желтого, как смесь масла с песком. Интересно, а знает ли Эмилио, какую зависть в отношении к нему испытывает Фелькер? Да и знает ли о ней сам Фелькер?
– …энергетический прилив… – рассуждал Фелипе Рейес, объясняя всем оплошность Эмилио, чтобы загладить общее смущение. – В усталых мышцах возникают хаотические электрические потенциалы. Со мной часто случается подобное…
– Если у меня еще есть ноги, Фелипе, – негромко, с ядом, проговорил Сандос, – почему вы пытаетесь ходить за меня?
– Эмилио, я только…
После короткого и бурного диалога на площадном испанском, Отец-генерал непринужденно произнес:
– Я думаю, что на сегодня с нас хватит, сеньоры. Эмилио, я бы хотел обменяться с вами парой слов. Остальные могут идти.
Оставаясь на своем месте, Сандос бесстрастно следил за тем, как уходят Фелькер, Кандотти и побледневший Фелипе Рейес. Задержавшийся возле двери Эдвард Бер многозначительно посмотрел на Отца-генерала, не ответившего на этот взгляд.
Джулиани заговорил, когда они остались вдвоем:
– Похоже, вам больно. Это опять голова?
– Нет, Владыка. – Черные, холодные, как камень, глаза повернулись к главе Ордена.
– А если бы было больно, вы сказали бы мне об этом? – Бессмысленный вопрос. Джулиани еще до того, как эти слова сошли с его губ, знал, что Сандос никогда не признает этого. Тем более после только что сделанного Фелькером намека.
– Вашим коврам ничто не угрожает, – с нескрываемой надменностью заверил его Эмилио.
– Рад слышать это, – любезно проговорил Джулиани. – Но стол пострадал. Вы жестоко обходитесь с обстановкой. И были жестоки к Рейесу.
– Он не имел права говорить за меня, – отрезал Сандос, гнев которого медленно отступал.
– Он пытается помочь вам, Эмилио.
– Когда мне понадобится помощь, я сам попрошу о ней.
– В самом деле? Или, может быть, продолжите ночь за ночью поедать себя заживо? – Сандос моргнул. – Сегодня утром я говорил с доктором Кауфманн. И в расстроенных чувствах выслушал ее прогноз. Она не понимает, почему вы так долго терпели эти протезы… такие тяжелые и неуклюжие, по ее словам. Почему вы не попросили переделать их? Чтобы не задеть чувства отца Сингха, – предположил Джулиани, – или благодаря какой-нибудь извращенной разновидности латиноамериканской гордости?
Перемена произошла почти незаметно, но иногда можно сказать, что попал в цель. Дыхание изменилось. Стремление удержать себя в руках сделалось более очевидным.
И вдруг Джулиани обнаружил, что терпение его на мачизм Сандоса кончилось, и потребовал ответа:
– Так вам больно? Да или нет?
– Я должен отвечать, Владыка? – Издевка была очевидна; смысл ее – не совсем.
– Да, черт возьми, должен. Говорите.
– Болят ладони. – Последовала пауза. – И протез жжет мои руки.
Заметив мелкие, торопливые движения грудной клетки Эмилио, Джулиани подумал: «Боже мой, каких усилий стоит этому человеку признать, что он страдает!»
Резким движением Отец-генерал поднялся на ноги и отошел от стола, чтобы взять паузу на размышления. Холодный пот и дурнота Эмилио были ему знакомы, хрупкое тело его было безжалостно выставлено на всеобщее обозрение. Джулиани сам ухаживал за ним во время ночных кошмаров и с душевным смятением наблюдал за тем, как Сандос соединял себя воедино, увязывая отдельные фрагменты бог весть каким упаковочным шнуром. Забыть это все было совершенно невозможно, даже когда Сандос находился в самом худшем расположении духа. И воспринимал даже самую искреннюю попытку помочь себе как серьезное оскорбление и личную обиду.
И Отец-генерал задумался над тем, каково это человеку, находящемуся в расцвете сил, ощущать себя таким хрупким и слабым. Сам Винс Джулиани никогда не болел ничем более серьезным, чем простуда, не получал травм, более серьезных, чем перелом пальца. Как знать, подумал он, возможно, на месте Сандоса я бы тоже скрывал свою боль и огрызался на любые проявления сочувствия…
– Вот что, – проговорил он, смягчаясь и возвращаясь к столу. – Эмилио, вы вне всякой конкуренции самый крепкий сукин сын из всех, кого я встречал в жизни. Я восхищен вашей силой.
Сандос бросил на него яростный взгляд.
– Совершенно серьезно, без шуток! – воскликнул Джулиани. – Общеизвестно, что, порезавшись бумагой, я однажды требовал общий наркоз.
Смех. Искренний смех. И, вдохновленный небольшой победой, Джулиани рискнул попросить:
– Вы прошли через ад и всем нам с избытком доказали, что не являетесь слабаком. Но как мы можем помочь вам, Эмилио, если вы никому не говорите о том, что с вами не так?
Сандос ответил не сразу и едва слышным голосом:
– Я говорил Джону. О моих руках.
Джулиани вздохнул:
– Ну, можете принять за данность, что Кандотти сохранит тайну.
Идиот, укорил он себя. Подобные откровенности под разряд соблюдения тайны исповеди не попадают. Впрочем, Сандос, возможно, воспринимал свои слова иначе.
Поднявшись, Джулиани отправился в персональный туалет, примыкавший к его кабинету. Он вернулся оттуда со стаканом воды и парой таблеток, которые положил на стол перед Сандосом.
– Видите ли, я не принадлежу к людям, которые считают излишние страдания благородными, – сказал Джулиани. – Отныне принимайте лекарства, когда ваши руки будут болеть.
Он проследил за тем, как Эмилио с трудом подобрал их одну за другой, отправил в рот и запил водой.
– И если эти таблетки не будут помогать, вы скажете мне, понятно? И мы подберем вам что-нибудь посильнее. Я уже послал за Сингхом. И надеюсь, что вы расскажете ему, что именно не так с этими протезами. И если он не сумеет исправить, мы обратимся к кому-то другому.
Взяв стакан, Джулиани отнес его назад в туалет и задержался там на несколько минут. Когда он вернулся, Сандос, осунувшийся и бледный, еще сидел за столом. Воспользовавшись моментом, Отец-генерал вернулся за свой стол, взял планшет и набрал код, открывавший доступ к файлу, с которым были знакомы только он сам и еще двое людей, которых уже не было в живых.
– Эмилио, я пересматривал текстовые версии отчетов отца Ярброу. Я читал их в прошлом году, когда сотрудники Обаяси нас известили о вашем появлении, но сейчас, конечно, я отнесся к ним более внимательно, – проговорил Винченцо Джулиани. – Ярброу описывал ваш первый контакт с девочкой Аскамой и селянами руна примерно теми же словами. Но, должен сказать, что его описание оказалось куда более поэтичным, чем ваше. Более того, он был глубоко растроган этой встречей. Как и я сам, когда читал его описание.
Сандос не отреагировал, и Джулиани усомнился в том, что он слушал его.
– Эмилио? – Сандос посмотрел на него, и Джулиани продолжил: – Закончив свое описание первого контакта в шифрованном приложении, предназначенном только действующему генералу, отец Ярброу написал о вас следующее: «Я верю, что его вдохновлял Святой Дух. Возможно, что сегодня я смотрел в глаза святого».
– Прекратите.
– Простите? – Джулиани оторвался от текста, моргая; он не привык, чтобы к нему обращались в подобной манере, даже с глазу на глаз, даже из уст человека, чьи ночи теперь стали частью его собственных, чьи кошмары прерывали его собственный сон.
– Прекратите. Оставьте мне хоть что-то. – Сандоса трясло. – Не надо перебирать мои кости, Винс.
Наступила продолжительная пауза, Джулиани взирал в жуткие
