Авалон-2314 - Евгений Гаркушев

– Наверное. А в чем проблема?

– Нужно научить парня стрелять и драться. Тебе пока заняться все равно нечем будет. Помуштруешь его?

– Сами почему не хотите?

– Мы для него проходим по другой линии. А ты, мы слышали, крутой боец.

– Когда это было… А кто он такой, этот парень?

Зигфрид и Карл весело переглянулись, после чего негр расхохотался, а Карл сообщил:

– Певец.

– Певец? – изумился Хонгр. – Рок-музыкант, что ли?

– Нет. Попсу всякую поет.

– И что же? В организации?

– Да нет, – протянул Зигфрид. – Мерлин планирует приспособить его для одного дела…

Хонгр кивнул. Хотелось бы ему расспросить о Мерлине подробнее. Но показывать себя некомпетентным перед соратниками он не собирался, да и сам вроде бы прибыл по поручению Мерлина. Наводить о нем справки было глупо.

– Надо – позанимаюсь.

– Начнешь прямо сегодня? Мы его к тебе пришлем.

– А зал?

– Да у нас при штабе все есть. И ты здесь остановишься, если захочешь. Тут, кроме этого кабинета, и кухня, и спортзал. Даже бассейн есть. Ну и несколько жилых комнат, понятное дело. Удобно.

– И певец ваш здесь живет?

– Певец – в отеле. Он ведь не совсем наш. Точнее, совсем не наш. Много ему знать не положено. Ну да ты поймешь потом, когда познакомишься с ним поближе.

– Сочувствующий?

– Хочет заработать на революции.

Такой тип людей был Хонгру известен. Да только мало кому удавалось использовать революцию по-настоящему. В основном именно она пережевывала человека без остатка, так или иначе…

Я плавал после парной в ледяном бассейне – Николай Степанович оказался крепче и все еще хлестал себя веником, – когда комм у меня на руке резко завибрировал. Не знаю, почему я не снял его, наверное, лень было отключать от имплантатов. Или подсознательно я хотел посмотреть, как поведет себя техника будущего при экстремальных нагрузках. Перепад температур и пар, вода и мыло…

– Принято пакетное сообщение, – сообщил комм. – Срочное.

– Воспроизведи, – попросил я, вылезая на бортик. В воде стало слишком холодно.

Над коммом вспыхнул голографический экран – полностью черный. Голос, на удивление глумливый, вкрадчиво произнес:

– Ну что, понял теперь, кто в тебя стрелял у озера? У кого с собой всегда винтовка? Кто порешил твою полицейскую подружку? Мечтатель…

Последнее слово было произнесено с жалостливой интонацией и оттого прозвучало особенно противно.

Сначала меня прямо-таки обожгло – не от пара и не от воды, а от мерзкого ощущения. Неужели в меня стрелял сам Гумилев? Не прошло и мгновения, как я отогнал эту мысль как абсурдную, дикую. Поэт-романтик стреляет в спину, из-за кустов? Взрывает мобиль с беззащитной девушкой и убегает, прячась среди китайцев? Вздор, дикий вздор!

Но винтовка у него есть, и он всюду ее с собой носит…

Тьфу, ну и что? Гумилев просто не мог стрелять в спину! Хотя никто не видел, как был убит Крушинин. Может быть, ему как раз выстрелили в грудь…

Я схватился за голову. Нет! Нет и еще раз нет! Такого не могло быть в принципе. Гумилев не виноват, но о том, могут ли стоять за убийством моего одноклассника и за взрывом мобиля какие-нибудь монархические организации, подумать стоило. Хотя почему не подумать о чем-то другом? По большому счету, что изменило бы мое устранение?

А кто прислал мне сообщение сейчас? Вопрос интересный…

Я вызвал Галахада. Передал ему сообщение.

– Личность отправителя установить не удалось, – сразу же сообщил он. Огромное быстродействие давало о себе знать – я не успел спросить, а искусственный интеллект моего куратора мгновенно произвел проверку и сделал необходимые выводы. – Заброшено из «черного ящика», адреса стерты, интонации принадлежат герою фильма-комикса двадцать второго века. Злодею, конечно же. Но хочу тебя успокоить: у Гумилева есть стопроцентное алиби.

– Подозревать его я и не думал, – сказал я, слегка покривив душой.

В это время с полотенцем на бедрах к бассейну вышел Николай Степанович.

– Работа? – спросил он, кивая на комм.

– Почти. – Мне стало неловко. Как будто бы я шпионил за ним и передавал какие-то данные нанимателю почти в реальном времени. – Меня на днях пытались убить. А сейчас передали анонимное сообщение.

– Мир не так упорядочен, доброжелателен и дисциплинирован, как его представляют, – заметил Николай Степанович. – Именно поэтому я ношу с собой винтовку.

– Почему не револьвер? – я наконец осмелился задать этот вопрос.

– Надежнее, – ответил поэт. – Винтовку всем видно. К тому же я неплохо из нее стреляю.

Соловей в очередной раз перекувыркнулся и упал на спину. Попытался перекатиться на живот, но Хонгр уже приземлился рядом и обозначил удар по горлу. Хорошо хоть на самом деле не ударил – с него станется…

Дима встал на четвереньки, отряхнулся, льстиво улыбнулся наставнику и спросил:

– Хватит на сегодня?

– Драться хватит. Но нужно еще пострелять.

– Может, я лучше в вирте?

– Вирт не даст нужной координации движений. Полученные в вирте навыки нужно закреплять в реальности, – занудливо проговорил китаец. Видно было, что ему объяснения надоели, но отступать он не намерен. – Кстати, ты давно был на Земле, Соловей?

– Дней пять как прилетел.

– Странно. Движения у тебя такие, словно ты вырос при малой силе тяжести. Здесь, на Луне, я просто летаю. А ты?

– И я, – вздохнул Дима, вспоминая все броски и подсечки, которые применил к нему наставник за последние пару дней.

Дверь в спортзал открылась, на пороге появился темноволосый лохматый парень не слишком внушительной наружности. Скорее, хиппи. Тоже, наверное, певец.

Через плечо парня был перекинут автомат с длинной ручкой, точнее с длинным магазином. После занятий в тире Соловей научился различать такие вещи. Да и Хонгр вдалбливал ему, что нажимают на спусковой крючок, а не на курок, автомат держат не за магазин, а за ложе, а дуло – никакое не дуло, а ствол. Хиппи с автоматом, конечно, зрелище странное, но на Луне Дима и не такого навидался.

Парень на Соловья особого впечатления не произвел. Только лицо казалось смутно знакомым – может, встречались здесь же, у продюсеров? А вот Хонгр словно бы потерял дар речи и глазел на вошедшего так, словно бы в дверях непостижимым образом нарисовался сам Элвис Пресли.

– Здравствуйте! – с акцентом произнес парень. – Занимаетесь?

– Уже закончили, – опережая наставника, заявил Соловей. Идти в тир ему совсем не хотелось. Вдруг удастся отвязаться, вернуться в номер, поваляться на кровати и посмотреть стерео?

– Вот и отлично. Ты Дима, верно?

– Ну да, – кивнул Соловей.

– Держи, – парень протянул ему автомат. – Пришла пора поработать. Завтра на Землю.

Соловей взял протянутое оружие, взвесил в руке. Могли бы, прямо скажем, найти и что-то посовременнее. С тяжеленным автоматом завалить кого-то не так просто. Но чего не сделаешь ради крутого перформанса!

– Инструкции получишь у Зигфрида, – продолжил парень. – Иди, времени мало. А мне нужно потолковать с Хонгром.

Китаец так и стоял навытяжку, словно увидел призрака.

– Ты не против, Хонгр? – парень тронул его за плечо.

– Конечно, Че, – отозвался Хонгр.

Стало быть, они все же были знакомы? Но отчего китаец так разволновался? Этот Че не выглядел мегазвездой. Когда они встречались – вот вопрос. Лицо гостя было Соловью определенно знакомо. Кажется, он видел парня в берете… А здесь, в туннелях, почти никто не носил головных уборов.

Мы долго разговаривали о жизни. Беспорядочно, в чем-то бестолково, то бродя по улицам, то сидя у меня в номере, а то и вовсе погрузившись в вирт. Гумилеву нужно было решить какие-то свои вопросы, потом он показывал мне Африку – свою Африку, континент начала двадцатого века. Картины завораживали. Что там озеро Чад с грациозным жирафом – дороги Эфиопии, луга которой походили на райские поляны, были куда ярче!

Ближе к вечеру мы отправились к палатке Гумилева. Он стоял на том, что хочет жить, как в походе, что в гостинице ему тесно и душно. Смеясь, предлагал мне купить палатку и поселиться неподалеку, чтобы мы могли обмениваться визитами вежливости, которые в конце концов окончательно свели бы с ума Фридриха Вильгельма. О Ницше Гумилев отзывался с легкой усмешкой, но без ерничанья. Когда-то его идеи вдохновляли поэта, и он этого не забыл. Нельзя полностью вычеркнуть из жизни прошлое, отречься от него, если ты хочешь остаться самим собой.

Стемнело рано, но сумерки рассеивал свет орбитального зеркала. Мы брели к свалке, почти не встречая на улице людей. Улицы теперь вообще были немноголюдны. Наверное, привычка двадцатого и двадцать первого веков – шататься меж чужих домов без дела – осталась в прошлом. Сейчас дела решались в вирте, на работу ездили в мобилях по прямым струнам, гуляли в специально отведенных для этого местах, но никак не в окрестностях полигона утилизации бытовых отходов.