Наваждение Люмаса - Скарлетт Томас

Прежде я никогда в жизни не молилась. А сейчас, поставив зажженную свечу на одну из залитых светом полочек, вернулась к статуе Иуды и опустилась перед ней на колени. Впрочем, что делать дальше, я не знала. Повторять про себя что-нибудь вроде: «О, святой Иуда, прошу тебя, не дай этим людям меня найти» — казалось глупым. Что-то подсказывало мне, что не следует молиться за себя — нужно просить за кого-нибудь другого. Но за кого же мне попросить? Даже последний человек, с которым я спала, мало что значит для меня. Меня куда больше волнует судьба незнакомого сына с желтой бумажки, которого ждут с войны. Вместо того чтобы молиться за кого-нибудь, я просто принялась, не отрывая глаз, смотреть на статую — до тех пор, пока ее очертания не стали расплываться у меня перед глазами. «Кто ты? — думала я. — Что делаешь со всей этой энергией, которая собирается здесь? Ведь здесь и в самом деле сосредоточена энергия — воздух настолько заряжен ею, что и миллиону свечей с этим не сравниться. Что это такое? Моя надежда? Или надежда других людей? Или, может, просто сила молитвы?» Я чувствовала на себе взгляд святого Иуды и думала, что, будь он здесь на самом деле, он бы попросил меня перестать рассуждать и не задавать вопросов, на которые нет ответа.

Но идей получше у меня все равно нет.

В конце концов я стала молиться о смысле. О том, чтобы границы реальности стали отчетливыми. О мире, существование в котором, равно как и сам мир, имело бы какое-то значение. О такой жизни после смерти, которая не похожа на эту. О том, чтобы больше не было тайн. Что станет с жизнью, когда все загадки будут решены? Если не останется вопросов, не будет и историй. Не будет историй — не станет языка. А без языка не будет… чего? Я вспомнила Адама и его слова о том, что правда существует за пределами языка, — и в это самое мгновение на лестнице раздались голоса: один мужской и один женский. Я почувствовала себя неловко оттого, что стояла на коленях и молилась, поэтому я встала и сделала вид, что смотрю на свечи. Скоро пора идти. Я взглянула на часы — без четверти четыре. А я устала так, словно несколько суток не спала. И на улице холодно и темно…

— Да, нам удалось наконец-то снова открыть усыпальницу.

— Потрясающе. Если честно, после последнего пожара я думал, что все, ей конец.

Этот голос я узнала, но он показался мне измученным, каким-то даже надломленным.

— Святому Иуде конец не грозит. Ему предано так много людей.

Бедный Аполлон Сминфей — подумала я. С его шестью преданными приверженцами.

— Это… О, Эриел! С тобой все в порядке?

— Здравствуй, Адам.

— Мария, это Эриел Манто. Та, о которой я вам рассказывал.

Адам выглядел ужасно. Что случилось с его лицом? Правый глаз распух, и под ним синяк — как подгнивший бок у яблока. И одежда на нем та же, в которой я видела его во вторник. А сегодня у нас что? Четверг. Думаю, что четверг. Женщине, которая пришла с ним, под шестьдесят. На ней длинная коричневая юбка и блузка пурпурного цвета. Седые волосы почти полностью скрыты коричневым платком, но несколько седых прядей выбились из-под платка и спадают на лицо. А карие глаза удивительным образом выглядят моложе, чем его.

Она протянула мне руку.

— Здравствуйте, Эриел, — сказала она мягко. — Я рада, что вы добрались до нас в целости и сохранности. Адам рассказал нам о ваших злоключениях. Мы приготовили для вас постель в гостевом крыле монастыря на случай, если вы придете. Можете оставаться здесь столько, сколько потребуется.

Постель? В монастыре? Но я не могу здесь оставаться. Мне надо идти.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я, почему-то используя свой «вежливый» голос, которым разговариваю обычно со школьными учителями, дорожными инспекторами и прочими представителями власти. — Но, боюсь, я и в самом деле впуталась в большие неприятности, и мне бы не хотелось втягивать в них вас. — Взглянув на Адама, я слегка кивнула в сторону его избитого лица: — Все зашло слишком далеко. Это ведь они тебя так, да? — Адам кивнул, и я продолжила: — Эти люди… Я не очень хорошо понимаю, что происходит. Я просто пришла поблагодарить Адама. И попросить прощения.

— Может быть, чаю? — спросила Мария таким тоном, будто бы не слышала моего предупреждения о том, что все они в опасности до тех пор, пока я здесь. — Мы можем пойти в кухню монастыря.

Адам посмотрел на меня.

— Здесь они до тебя не доберутся, — сказал он.

Я вздохнула:

— Кто их знает, доберутся или нет.

Я теперь вообще ничего не знаю. Не знаю, например, стоит ли доверять Адаму. Что он такого сделал, чтобы я стала ему доверять? И вообще, есть на свете хоть кто-нибудь, кому я могла бы по-настоящему довериться? Я подумала о матери и о том, как пыталась рассказать ей, что режу себе руки. Я все тщательно спланировала. Сначала я собиралась признаться, что начала выщипывать брови, потому что все остальные девчонки в школе это делали, но обнаружила в этом такой кайф, что теперь не могла остановиться. И вот однажды вечером я сидела в ванной и вдруг поняла, что, если буду и дальше выщипывать брови, у меня их совсем не останется, но боли мне было еще недостаточно, недостаточно катарсиса. И тогда я взяла папину бритву и воткнула ее себе в ногу. «Не сейчас, Эриел, — сказала она, усаживаясь со своей портативной радиостанцией. — Мир не вращается вокруг тебя одной». Может быть, Берлем? Почему-то мне кажется, что ему я доверяю.

Мария стала подниматься по лестнице.

— Может быть, вы покажете ей секретный ход? — спросила она Адама. — Нет смысла выходить отсюда, если опасные люди где-то рядом. Увидимся там. — И она повернулась ко мне: — Мы проходили и не через такое, моя дорогая.

Как только ее шаги стихли, я снова посмотрела на Адама. Тени сотен свечей отскакивали от острых частей его лица, но оставались лежать там, где его черты казались мягче.

— Я чувствую себя такой виноватой, — сказала я. — Мне нужно идти.

— Эриел…

— Если я расскажу тебе хотя бы половину из того, что происходит, ты мне не поверишь. Но если коротко — они могут достать меня где угодно. Я понимаю, что это звучит безумно. — Я вздохнула от отчаяния, что нет никакой возможности это объяснить. — Суть в том, что, если они ко мне приблизятся, мне от них уже не уйти. Им достаточно всего лишь приблизиться ко мне. Да, это похоже на бред, и я сама не понимаю, как все это происходит… Но, по-моему, моя единственная надежда на спасение — это уехать далеко-далеко, так далеко, как только можно.

— Я уверен, что здесь ты в безопасности. Хотя бы останься выпить чаю. Я объясню.

— У меня мало времени, скоро они будут здесь.