Злые песни Гийома дю Вентре : Прозаический комментарий к поэтической биографии. - Яков Харон

Не получая долго писем от Юры, обеспокоенные молчанием и всем происходящим вокруг, мы отправляли телеграммы, писали к начальнику воинской части — все оставалось без ответа. Наконец мы получили пачку наших семейных фотографий, с которыми Юра не расставался, и узнали, что мальчик опять арестован. О времени пребывания в псковской тюрьме он не любил рассказывать. Говорил только, что было очень тяжело… Зато много рассказывал о сказочно прекрасной жизни в Дмитрове и Москве, конечно, о Люсе и друге Славе, которому был обязан самой братской дружбой, возможностью спорить по всяким серьезным вопросам философии, искусства, литературы, чтобы прийти к тому же выводу! Самое ценное в жизни — музыка и вообще искусство, а Люся — воплощение прекрасного.

Начался третий этап Юриных страданий. На этот раз Восток: Абакан, Комсомольск и др. К счастью для всех нас, Юра не был лишен права переписки — самая болезненная мера, совершенно отрезающая человека от родины и близких, обрекающая его на вечное одиночество.

После долгого молчания мы получили письмо сначала с пути, потом из Комсомольска и продолжали получать более или менее регулярно то от него непосредственно, то через Люсю, с которой переписывались и в этот период до нашего ареста, и в то время, когда я — сначала одна, а потом с Тусей — жила в Якутске.

Если предыдущие ссылки носили характер «свободных», когда давалось право поступать на работу, если тебя брали, устраивать свой домашний быт по материальным своим возможностям — с уведомлением об адресе соответствующих властей, с полной возможностью и постоянным ожиданием обыска, приглашения в «учреждения», ежечасным ожиданием неожиданных репрессий и обязательной периодической отметкой (иногда каждые 2—3 недели, месяц), то лагеря были связаны с постоянным конвоем (собаки-ищейки) при выходе за территорию лагеря-тюрьмы, с полным подчинением порой даже капризам далеко не всегда культурного начальства, каковым является любой конвоир.

Правда, не надо было заботиться о пище, но в этот период она была далеко не достаточной, и неоднократно Юра в письмах с восторгом изображал «Лукуллов пир», когда он с товарищами дополнительно к обеду жарил картошку на касторке или техническом жиру, «который иногда сильно отдавал керосином». Тяжелее всего было от недостатка «махры». К курению он пристрастился в первую сидку свою в тюрьме и потом постоянно прибегал к нему, когда становилось особенно одиноко.

К сожалению, мы редко могли ему помочь деньгами, на которые, как он писал, купить было нечего, или посылками: нам тоже очень трудно жилось. Чаще посылали Люся и ее родители, которые в этот период очень хорошо относились к Юре.

Большим утешением Юры в этот период была дружба с Яшей X. и начатые совместно с ним «переводы» дю Вентре.

Первым толчком к выбору сюжета и формы послужил Мериме своей «Хроникой времен Карла IX». Отсюда же заимствованы иллюстрации. Кстати, Юра мог быть незаурядным графиком, если б специализировался в этом художественном жанре. Вообще, подобно отцу, он отличался исключительной многогранностью дарований. А техникой графической был обязан своим друзьям-художникам, товарищам по Мариинской ссылке. Его проекты книжных знаков, миниатюрки и др. отличались точностью графической линии, простотой и вместе утонченным изяществом, стихи свои он также шлифовал с тщательностью и придирчивостью художника, много раз переделывая отдельные строфы, образы. Быть может, именно многогранность дарований помешала ему избрать один определенный вид художественной формы и усовершенствовать его, а жизнь, как и отцу его, делала все, чтобы отвлечь его от этого стремления. Только в одном случае помехой служила астма, в другом — ссылки…

Сблизившись с Люсей в дмитровский период, Юра не только не охладел к ней во время ссылки, но любовь его, несмотря на мучительные переживания разлуки, крепла. Люся стала для него всем: моральной поддержкой, строгим критиком, другом, любовью.

Все лучшее в жизни и в мечтах сосредоточивалось в ней. Он писал ей обо всем, не исключая своих случайных любовных похождений в ссылке, и она, страдая от них, тем не менее понимала, плакала, но прощала, больше всего ценя в нем искренность и зная, что любовь к ней неизменна, что она сметет, уничтожит все препятствия.

Люся пользовалась огромным успехом в писательских, актерских и других столь же высоких кругах. Время шло, ждать конца Юриных странствий становилось все труднее. И тем не менее ей даже в голову не приходила возможность какого-то иного устройства жизни, хотя Юра, отчаиваясь в своем освобождении, неоднократно предлагал ей не считаться с ним, с ужасом вместе с тем от возможности такого решения.

Как-то раз после объяснения с одним «блестящим» во многих отношениях молодым человеком, умолявшим ее стать его женой, она ответила: «Милый мой, я вас очень люблю, но ведь у меня же есть Юра». И у претендента поникла голова, опустились руки: Юру он знал и такой довод был слишком убедительным, чтобы на что-нибудь надеяться…

В это время Люся, окончив аспирантуру, писала диссертацию о драматургии Словацкого. Нетрудно угадать, почему она взяла такую тему: Юра почитал этого поэта так же, как и я.

Я откликнулась на призыв Люси помочь ей и в сорок седьмом году провела у Хотимских три или четыре месяца. Не знаю, какую пользу принесла я ей, хоть она и уверяла, что без моей помощи ей совсем бы не справиться. Но она так владела языком, так понимала все тончайшие оттенки мысли поэта, что, конечно, и без меня бы чудесно справилась.

Общество мое было ей ценно больше всего тем, что можно было говорить о Юре, о том, что он любит, о чем она не могла говорить с родными, которых она очень любила, но которые во многом были ей чужды. Недаром она меня называла своей «ленинградской мамой».

Но вот кончилась война, все чаще говорилось о том, что освободят окончивших срок ссылки…

В 1947 году Юра выехал в Москву. Все мы трое с нетерпением ждали и вместе с тем боялись их встречи. Как-никак прошло десять лет. Письма — письмами, но оба они изменились прежде всего физически. Будут ли они чувствовать при встрече ту же близость, какую чувствовали и о какой мечтали в разлуке?

На этот вопрос ответил мне Юра письмом. «Меня встретила Люся. Я думал, что не дождусь этой минуты, когда смогу обнять ее. Мы сели в машину… и тут я почувствовал, что Люся, правда, моя жена».

Нельзя было и мечтать о том, чтобы Юре устроиться в Москве или Ленинграде. Нашлись знакомые, которые посоветовали Юре оставить неосуществимые мечты о литературном заработке, как они ни восхищались его стихами, его дальнейшими планами. Юрию пришлось опять взяться за «железку». После месяцев ожидания он получил работу инженера-конструктора на вагоностроительном заводе в Калинине.