Один на дороге - Владимир Михайлов

— Может быть, — сказала она нехотя, — может быть. Не знаю. В конце концов, это не самое важное…

— У вас связано с армией что-нибудь… личное?

— У меня было много знакомых военных, — без интонации, словно во сне, ответила она.

— Хорошо, допустим. Пусть кто-то из них, ну… не оправдал ваших надежд, скажем прямо — обманул вас. Это же не причина, чтобы не любить всех военных вообще!

Она взглянула на меня с уже знакомым высокомерным видом.

— Обмануть меня? Такого мне переживать не приходилось и, думаю, не придется. Вы вот меня не обманывали, просто проявили недостаточное внимание, и то мне трудно было заставить себя еще раз встретиться с вами.

— Простите, но не вы, это я встретился с вами сегодня!

Она пропустила мои слова мимо ушей.

— Нет, просто мой муж был военным. Лейтенантом.

Господи, подумал я, она уже успела побывать замужем. Сходить замуж кажется, так теперь принято говорить? Я слишком долго находился в изоляции от того, что называется обществом: сначала — батальон и дом, потом лаборатория и дом, обиталище холостяка. Десять лет — срок немалый… Да и раньше — много ли я думал о таких проблемах?

Она угадала мои мысли.

— Я вышла замуж, едва кончив школу, — чуть улыбнувшись, сказала она. За мальчика… он тоже только успел окончить училище. Так хотелось поскорее стать самостоятельной! Я думала, что люблю его, а может быть, что-то такое и было, сейчас уже трудно сказать. Да и что в восемнадцать лет понимаешь в любви? Хотя думаешь, что — все… Наверное, то, что он стал военным, как раз помогло мне решиться: в восемнадцатом веке любили военных. Ну и вот…

— Рай в шалаше не состоялся? — попробовал угадать я.

Она покачала головой:

— Дело не в этом… Меня и родители не баловали чрезмерно. Однако дома было интересно. Я привыкла к интересной жизни, пусть и не роскошной. Много читала… А потом мы попали на Дальний Восток. Военный городок, гарнизон. До настоящего города не добраться — далеко, жены старших офицеров держатся особняком, мы — сами по себе, у женщин все время разговоры о том, кто получил звание (и кто-нибудь обязательно скажет, что рановато получил, что офицер он слабый — позавидует, одним словом), кто повышен в должности и кто — нет, какую на кого написали характеристику, как отдыхали прошлым летом на юге, что привезли в магазин, тот потихоньку стал пить, у жены другого роман со старшиной-писарем из ОВС, надо бы выписать новую обстановку, но может быть, и не стоит — скоро должны перевести куда-нибудь западнее, а может, и за границу… Послушаешь один раз — и можешь больше не ходить и не слушать. Но ведь и одной вечно невозможно быть… Муж почти всегда от подъема до отбоя в части, занятия, занятия, к концу недели еле таскает ноги, разговаривать ему не хочется, просит: "Оля, помолчим, я за день и наслушался, и накомандовался…" Куда денешься? Самодеятельность… Солдаты и мы, офицерские жены. Бедные ребята, месяцами, годами не прикасавшиеся к женщине, изголодавшиеся до помрачения ума. В каждом прикосновении — просьба или даже требование, в каждом взгляде — желание, ходишь, словно голая. И ты ведь тоже человек… Одним словом, терпела-терпела, но не выдержала. Пусть и не в шалаше, а в доме офицерского состава — все равно, рая не получилось. Уехала и написала: больше не вернусь…

— Послушайте, Оля…

— Вы, конечно, осуждаете. Не выдержала, испугалась… Не знаю, может быть, сейчас бы я…

— Погодите. Ну, уехали, — наверное, было это не так просто, может быть, для вас по какой-то причине стало невозможно там остаться, — можно понять… (Она вспыхнула, хотела перебить меня, я протестующе поднял руку, и она отвернулась; стала смотреть сквозь широкие ворота в темноту — там все так же лило…) Возможно, вы уехали не в одиночку…

— Какое ваше дело…

— Есть дело. Потому что, Оля, все это решается наверняка куда проще, чем вы представляете и, наверное, чем сами верите. Ведь в шалаше-то рай с милым! А если не мил, то ни шалаш, ни гарнизон, ни кооператив в столице ничего не спасает. Вы просто не любили, и значит, главной точки в жизни не было, чтобы на ней сосредоточиться, не было человека, ради которого можно и нужно не только переносить, но и так делать, чтобы ему легче было жить. Ведь все, о чем вы тут сказали — не вся жизнь, и не главное в ней. Пусть даже вы оказались в такой обстановке — вы, насколько я успел вас понять, человек достаточно интересный, чтобы попытаться там, на месте, что-то изменить, чтобы пошли другие разговоры, а не те, что были, чтоб возникли иные темы, иные интересы… Но на деле вы очень быстро все поняли и стали жалеть, и все, что было, принимали с заранее для себя установленным отрицанием, несогласием. И причина была не в том, в какой мир вы попали, а в том почему вы в него попали, вот что… Иными словами, настоящая причина и вина была в вас — а вы обвиняете сразу множество людей, которые, если разобраться, может быть, виноваты только в том, что в какой-то момент отнеслись к вам без должного внимания, не помогли — да могли ли они помочь? Но ведь им тоже нелегко, Оля. Вы думаете, им такая жизнь нравится? Или вы одна — такая тонкая натура, а все остальные — бабы, у кого в жизни вовсе и нет других интересов? Молоды вы были, конечно, слишком молоды…

— Я и сейчас молода, — резко перебила она меня, — и не могу так спокойно рассуждать с высот своего возраста, как вы (это был ответный удар относительно возраста, но я перенес его спокойно: мне вовсе и не хотелось казаться моложе, чем на самом деле). Я легкомысленна, и так далее, и тому подобное, недостойна чего-то там, и вообще не понимаю, как это вы еще снисходите до разговора со мной… Но я могу уйти, я уйду, сейчас же, немедленно!

Она вскочила. Я удержал ее, хотя она вырывала руку не для приличия, а по-настоящему — изо всех сил. Я старался говорить спокойно, именно так, как, по моим соображениям, человек вполне взрослый должен разговаривать с молодым: без эмоций.

— Перестаньте, Оля, дело совсем не в этом. Просто вы вместо того, чтобы признаться в собственной ошибке, ополчились на великое множество людей, ни в, чем не виноватых. Вы все это увидели не с того конца. В армии место службы не выбирают. Войска стоят не в столицах. И в дальнем гарнизоне не найти, конечно, ни Большого, ни Третьяковки. Но ведь военная служба всегда была одной из самых трудных профессий, и то, о чем вы говорили — одна из трудностей. Человек, становясь профессиональным военным, от многого отказывается. От права выбора, от права оспаривать распоряжения начальника, от права свободно располагать даже личным временем: тревога может начаться в любой миг… Конечно, в какой-то мере вы приносили бы в жертву себя; но зато как же вам были бы благодарны! В наше время поспешных браков и быстрых разводов мало какие семьи так устойчивы, как семьи людей военных. И не только потому, что развод мог бы отрицательно повлиять на прохождение службы. Как бы ни банально это звучало, но трудности, пережитые вместе, сближают, как ничто другое, как не сблизят никакие райские условия…