Мятежный Карабах. Из дневника офицера МВД СССР. - Виктор Кривопусков

Тема недавнего освобождения от азербайджанцев трех армянских сен Манашид, Бузлух и Эркедж была самой животрепещущей, на устах каждого шаумяновца. Первая боевая и масштабная победа над врагом была действительно невероятной. Это была не просто стычка вооруженных групп местных мужчин против очередной азербайджанской банды, каких было сотни, а грамотно спланированная и хорошо исполненная боевая задача отмобилизованных шаумяновских сил самообороны. Немудрено, что азербайджанцы до сих пор пребывают в шоковом состоянии. Но особо шаумяновцы восхищались группам самообороны, состоящих, в основном из выходцев из этих мест и приехавших сюда из других городов и районов Союза, чтобы защитить своих родителей, братьев и сестер, а некоторые лишь могилы родных и близких. Соблюдая конспирацию, героев называли только по именам. Чаще других в рассказах о победе звучали имена Арабо, Карота, Манвела, Смбата и отряд имени Тиграна Великого.

На моих глазах происходило народное осмысление события, которое стало не только достоянием шаумяновцев и Карабаха, но и всех армян, всех людей здравого смысла и доброй воли. Шаумяновцы понимали, что эту победу им не простят ни в Баку, ни, видимо, в горбачевской Москве, но она окрылила, пополнила силы людей, веру в себя, в свою правоту. Любой разговор с шаумяновцами обязательно касался предстоящего визита в Степанакерт Бориса Ельцина и Нурсултана Назарбаева и возможным новым поворотом в судьбе Карабаха. Тут уже каждый мои собеседник становился политическим аналитиком, непременно подчеркивая многовековую российскую ориентацию армян,

— Мы добровольно присоединились к России, — говорили мне шаумяновцы, — когда азербайджанской государственности тут и духу не было. А теперь Советская Армия служит у турков-азербайджанцев в наемниках, отнимает у нас кровные земли, освобожденные русскими войсками 180 лет назад. Не может же быть, чтобы Ельцин этого не понимал и не прекратил оккупацию земель армянского Карабаха.

Бузлух

В недавно освобожденное от азербайджанцев село Бузлух мы с Романом Арустамяном приехали золотым солнечным утром. Осень в том году наступила рано, и на полях крестьяне уже вовсю убирали картофель. Но в ближайших окрестностях фронтовых сел людей было почти не видно, а неубранные поля смотрелись сиротливо. Роман с горечью заметил, что убирать урожай стало некому. Большинство жителей депортировано еще в мае — июле, а тех, кто остался в Шаумяновске или других селах района, единицы.

Старинное армянское село Бузлух появилось на склоне пологой горы. Сразу же за мостком над высохшим ручьем, мы увидели обгоревший остов грузового автомобиля. На улице, по которой мы ехали, тянулись разрушенные взрывами и сожженные дома. А то, что уцелело, зияло пустыми окнами и дверными проемами, стены же были щедро испещрены пулями, осколками снарядов и гранат. На опаленных яблоневых и грушевых деревьях еще держались кое-где сочные плоды. Улицы пустынны. Ни живой души, ни живности. В начале крутого подъема мы остановились. Здесь в одном из сохранившихся домов разместился штаб отряда самообороны.

К нашей машине сразу вышло с десяток вооруженных мужчин в камуфляжной одежде без знаков различия. Все были бородаты, у некоторых на голове — повязки. Глаза воспалены, видимо, от усталости и бессонницы. Они радостно приветствовали Романа, некоторые даже обняли его. Он представил меня, передал привет от Шатена. Все как-то сразу подтянулись, посуровели. Заговорили по-армянски. Роман тут же сказал, что невежливо говорить в присутствии русского гостя на языке, которого он не знает. В ответ на замечание один из стоявших рядом со мной заявил:

— Ничего себе гость, да тут же целый подполковник милиции! Не разведчик ли часом?

Роман с укором пояснил, что Шатен не мог прислать к ним чужого человека. Опять заулыбались. Стали спрашивать, когда Шатен приедет, а то, мол, соскучились. Роман взял за руку самого высокого и широкоплечего, отвел в сторону, коротко что-то сказал. Тот согласно кивнул головой. Как позже выяснилось, это был командир отряда. По-армянски прозвучала короткая команда. Разговор сразу прервался. Рядом с командиром осталось два бойца, остальные пошли выполнять его поручение. Фамилии командира, как, впрочем, и других бойцов самообороны, у меня в дневнике нет. Не потому, что не запивал. Хотел. Намеревался. Но командир вежливо сказал, что достаточно того, что знает, как меня зовут, и где я служу. Живыми будем, может, встретимся, тогда, товарищ подполковник, по «Сей форме представлюсь. Л ведь мог своим именем гордиться. По рассказам Романа, парень — герой, один из талантливых сподвижников Шатена. За плечами был не один бой и впечатляющие победы, освобожденные от азербайджанцев армянские села. Но время было очень уж суровое. Так и остался у меня командир без фамилии.

Мне показали село и боевые укрепления вокруг него, скупо, но обстоятельно рассказали о последних событиях. На каждом доме остались следы недавнего боя. И не только боя — недоброй рукой хозяйничали здесь захватчики. Дома внутри разграблены, разрушены. В центре села старинный, вросший в землю одноэтажный кирпичный дом. Вырванная входная дверь лежала невдалеке, окна разбиты. Но самое впечатляющее: книги! Они свалены и разбросаны вокруг. Большинство обгорелые, облитые какой-то желтой жидкостью, засыпаны аммиачной селитрой. В дальнем углу устроено отхожее место. Поднимаю с земли одну из растерзанных книг. Надо же! Аркадий Гайдар. «Тимур и его команда». Другая — на армянском языке, от нее осталась треть обугленных страниц. Отчетливо виден год: 1928. Книги на армянском, русском, азербайджанском, фарси, английском. Всё! Библиотеки нет!

Десятки, а может, и больше лет в этом маленьком горном селе скрупулезно собирались богатства человеческой мысли, а восторжествовала в одночасье — разрушительная тупость конца XX века. И где? В одной из самых просвещенных и читающих стран мира. Кто сделал это? Чей приказ? Где воспитывались и учились эти люди? Неужели с кем-то из них мы встречались, обменивались дружескими словами, делили хлеб-соль? Невозможно представить!

Почему же невозможно? В моей памяти январь 1986 года и десятидневная война в Адене — столице Йеменской Народно-Демократической республики? Там за моим новогодним столом сидели лидеры социалистической молодежной организации молодые офицеры-политработники армейских и правоохранительных структур вместе со своими многодетными семьями. В праздничном порыве они клялись друг другу в вечной дружбе, призывая в свидетели самого Аллаха. Но через тринадцать дней в разгоревшейся войне за власть родоплеменная принадлежность и клановость развели их по разные стороны баррикад. Недавние друзья в отношении друг к другу отличались животной жестокостью, изощренностью в пытках и надругательствах над ранеными и погибшими, вандализмом к культурным ценностям. Как же все похоже.

Идем дальше вдоль добротной ограды. За ней — воронка от снаряда и большой дом без крыши. Снесло взрывной волной. А на металлических воротах зеленой краской крупная надпись: «Абдурахманов Мамед. Дом продан, просьба не входить!» Надпись практически каллиграфическая, даже со знаками препинания.

Чуть выше домов вправо уходит дорога на кладбище. Взгляд упирается в сплошные развалины. Большинство погребений разорено, свежие могилы вскрыты и обобраны, вокруг — обломки от гробов, гробницы разбиты, надгробных плит нет. Всюду следы надругательства и вандализма. Сердце буквально леденеет при виде этой картины. Останавливаемся у подножья горы, пьем родниковую воду. Вкусная, благодатная, бодрит. Говорят, она очищает. Вспоминается вода из трех кранов в Степанакерте. Очень похожее состояние. Командир ведет в боевые порядки. На небольшом плато у горного обрыва здание сельской школы с большим садом. Половины крыши нет, снесена артснарядом. Идем по окопам, отрытым в скальном грунте в полный рост. Бойцы при виде нас молча встают, мы жмем им руки. Настоящая передовая. Огневые точки. Командир просит меня снять очки. Я снимаю, протираю платком и вновь водружаю их на свое место.

— Да вы что, товарищ подполковник, не поняли меня, — с укором говорит командир, — здесь же стреляют.

— При чем тут мои очки, командир, сейчас-то не стреляют? — удивляюсь я.

За спиной слышу смешок бойцов самообороны.

— Да снайпер азеровский на соседней сопке. Можно, командир, покажу подполковнику эксперимент? — спросил молодой боец лет не более восемнадцати.

— Давай, показывай, — согласился командир.

Парень легко выпрыгнул на внутреннюю сторону окопа, быстро нашел яблоневый сук с привязанным к нему бутылочным стеклышком, вернулся в окоп. Командир усмехнулся: домашняя заготовка. А еще безусый парень, чувствовалось, подражая кому-то, стал отдавать нам распоряжения. Приказал отойти в правую часть окопа, пригнуть от греха подальше головы, следить за стеклышком на палке. Сам прошел несколько метров влево, чуть присев, поднял над окопом палку со стеклышком. На солнце стеклышко стало давать блики. Не успел юноша сделать второго движения, как мы услышали негромкий треск стекла и увидели осколки, посыпавшиеся на плечи экспериментатора, который с довольным видом, пригнувшись, подошел к нам.