Написано кровью - Грэм Кэролайн

— Я думаю, проделывал он это примерно так: наряжался, потом шел в гараж через кухню и выезжал.

— А сначала открывал дверь в гараж.

— Ну да, Гевин. Поскольку требовалось не привлекать к себе внимания, думаю, мы вполне можем предположить, что сначала он открывал дверь в гараж.

— То есть когда машину украли, он оказался в полной заднице.

— Вот почему в Аксбридже он не пошел в участок заявлять о пропаже.

— Но разве Лора Хаттон не говорила, что женщина постучала в дверь и ей открыли?

— Он так подстраховался. Хотя было поздно и такси подвезло Хедли к самому дому, попав в освещенную зону, он, вероятно, почувствовал себя уязвимым. Эти галогеновые лампы такие яркие! А если бы кто-то в этот момент проходил мимо? Или выглянул бы из окна своего дома в щелочку между портьерами?

— Или, как случилось на самом деле, прятался в кустах?

— Здравый смысл подсказывает нам, что если кто-то стучится в дверь, а потом входит в дом, стало быть, ему открыли изнутри. Но мы теперь знаем, что миссис Хаттон сама этого не видела.

— Но погодите, погодите… — Трой опять скроил рожу. На сей раз так выразилась его попытка максимально сконцентрироваться. — Разве она не видела эту женщину и Хедли в окно? Как они пили вино — или что там они делали?

— Нет. Она видела только женщину.

— Но вряд ли Хедли стал бы поднимать бокал сам за себя, выпивать сам с собой…

— Я думаю, именно это он и делал. Там зеркало висит над камином. Почему бы ему и не поднять бокал, поздравляя себя с благополучным возвращением?

— Ну да… Как бы… — Трой не договорил, но кивнул, сигнализируя, что теперь понял все до конца. Сказать по правде, он и сам не однажды, облизывая свой подержанный «форд сьерра косси», салютовал крутому жеребцу в зеркале заднего вида ледяной банкой «карлинга». Но тут одна мысль потеснила это приятное воспоминание: — Неудивительно, что Лоре Хаттон эта женщина кое-кого напомнила. Она напомнила ей Хедли, а не картину. Но если все это случилось в ночь перед убийством, где же его маскарадная экипировка?

— Полагаю, в чемодане.

— Ух ты! — Трой с трудом издал даже это короткое восклицание, потому что его мысли просто пустились взапуски. — Так вот почему комод был все время заперт.

— Видимо, да.

— Но не в момент убийства?

— Есть одна вещь, которую я тоже узнал от Калли: потребность в переодевании у таких людей часто совпадает с сильным стрессом. А мы знаем, что Хедли перед смертью находился именно в таком состоянии.

— Значит, его прервали, когда он хотел напялить белье с кружевами. — Слова норовили перегнать друг друга, Трой даже встал и заходил по комнате туда-сюда. Трудно было поверить, что еще несколько минут назад сержант чувствовал себя утомленным, настолько теперь новый поворот сюжета захватил его. — Вот почему он разделся, а пижаму не надел. Хотя погодите… а разве стал бы он такое делать, пока кто-то оставался в доме?

— Скорее всего, не стал бы. Но мы должны помнить, что они с Дженнингсом давно знакомы. И «размолвка в прошлом» могла быть связана как раз с этой странностью Хедли.

— Может быть, Дженнингс угрожал раскрыть всем его тайну?

— Вряд ли. Какой в этом смысл? Хедли не нарушал закона.

— Да, верно. Самое неприятное, что его ожидало, это косые взгляды соседей. Всего-то и дел — собрать манатки и опять свалить в туман. Там хоть трахай золотую рыбку по выходным — всем наплевать. — Трой перестал шагать и опять сел. — Наверно, они тут очень важны, все эти тряпки. Иначе с какой стати убийце забирать их?

— Если их забрал убийца.

Трой ошалело уставился на босса:

— А кто еще их мог забрать, скажите на милость?

— Кто-то, кто, возможно, любил его…

— Не понял.

— И не хотел, чтобы над ним издевались или подшучивали, даже после смерти.

— Лора?

— Это единственное, что сразу приходит на ум. Нельзя исключить, что, увидев, как странно он вел себя весь вечер, она могла, несмотря на свои обиды, вернуться, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.

— И обнаружила его мертвым, а вокруг разбросано это тряпье… Да, это могло быть. Господи Иисусе!

Трой запустил пальцы в свою шевелюру и с силой провел ими несколько раз, так что волосы встали дыбом.

— Когда в этом чертовом деле выплывает что-то новое, ты только еще больше запутываешься. Теперь мы имеем, самое меньшее, двух Хедли, и оба какие-то ненастоящие. Как думаете, он псих?

— Честное слово, не знаю.

— Такое случается. Я смотрел кино, так там у женщины было три личности. И ни одна из них не знала, что в следующий момент учудят две другие.

— Я, кстати, очень хорошо понимаю, как они себя при этом чувствовали, — заметил Барнаби.

Когда Сью вернулась домой из детского сада, на коврике перед дверью лежал конверт, не очень чистый, с отклеенным уже когда-то клапаном, вновь прилепленным изолентой. На конверте было нацарапано «Брайану». Она положила его на кухонный стол, вернее, прислонила к его кружке, чтобы Брайан уж точно его заметил.

Мэнди возвратилась первая. Когда-то, в те далекие дни, когда была папочкиной любимицей, она ждала его после занятий и домой они приезжали вместе. Теперь, хотя Мэнди и ненавидела чувствовать себя лишней, она предпочитала возвращаться на школьном автобусе. Ребята набивались туда, как сельди в бочку: протискивались, расталкивая друг друга, орали, ржали, курили, сидели друг у друга на коленях. Мэнди, которая всегда оказывалась на периферии стаи, смеялась всем шуткам, неважно, понимала она их или нет, пока не заболят губы и горло. Иногда смех вырывался у нее слишком рано, и все понимали, что она притворяется.

Сегодня не она смеялась с ними, а они смеялись над ней. Три старшие девочки на нижней ступеньке то и дело бросали взгляды в ее сторону и прыскали. Заводилой была Эди Картер.

Эту самую Эди Мэнди ненавидела больше всех прочих. Ненавидела ее наглое белое треугольное личико, хвост ярко полыхающих волос и чуть раскосые глаза. А Том был еще хуже. Вечно отпускает грязные шуточки этаким тихим, вкрадчивым голосом, отчего они кажутся еще грязнее.

Прежний статус Мэнди в классе был восстановлен. Из ее соседства с убитым выдоили все, что можно, и теперь она опять никого не интересовала. Даже самые непопулярные девочки в классе едва разговаривали с ней, а Хейз Стичли предпочитала и вовсе ее не замечать.

Дюжина школьников высыпала из автобуса на Зеленом лугу. Они тут же разбились на пары или тройки и разбежались. Было всего четыре часа, но уже стемнело, и холодный ветер резал, как ножом. Пробежавшись по садовой дорожке, Мэнди ворвалась в дом, дверь за ней громко хлопнула. Бросив сумку и пальто на пол в гостиной, она включила телек. В камине удручающе тлела бумага и тонкие веточки поверх колеблющейся пирамидки угля.

Мэнди вспомнила, как вчера, в это самое время, сидела в большом мягком кресле у бабули. Едва она успела упасть в его глубокие объятия, как ей на колени был поставлен поднос с гигантским стаканом колы, сдобными маслеными оладьями и швейцарским рулетом под шоколадной глазурью, а вслед за тем — положен пульт от телевизора.

Бабуля с дедулей не зудели про школу, не задавали скучных вопросов о том, как прошел день и каковы ее успехи. Они просто давали ей возможность есть, пить и щелкать пультом, перебирая программы, сколько влезет. В отличие от родителей, они, похоже, действительно желали ей счастья. Мэнди пожалела, что сейчас она не с ними.

Забредя на кухню, она спросила:

— А что это с огнем?

— У него плохое настроение.

— Но ты же знаешь, что я прихожу домой в четыре.

— Я-то знаю, Аманда, — Сью опустила «Гардиан», которую читала, — но не думаю, что огонь в курсе.

Мэнди смотрела на мать во все глаза. Вместо того чтобы по обыкновению проворно и неслышно сновать между плитой, раковиной и кухонным столом, Сью сидела около плиты, вытянув перед собой ноги. Ее лодыжки были вызывающе скрещены, а ступни в толстых валяных рыбацких носках торчали кверху.