H2O - Яна Дубинянская

— Как ты приедешь? — зачем-то спросила она. — На чем?

— Я взял машину.

— Дорого?

— Дорого. Но будет еще дороже. А я должен быть в своем доме.

Он отключился, и Анна опустила телефон. Мобильная связь еще была; но уже не было ни стационарного телефона, ни сети, ни радио. Скоро вообще ничего не останется, кроме запаса консервов, свечей и дров, монолитной стены комбината за окном да мужчины в доме, который вот-вот приедет и примет на себя все тяжести и невзгоды.

Только видеть его, говорить с ним, находиться рядом — так же невозможно, как все вернуть и исправить.

Он приедет, суровый северянин, наконец-то поставленный в правильные условия для мужчины: когда нужно чему-то противостоять, понятному и конкретному, что-то взваливать на плечи, укреплять свой дом навстречу затяжной зиме. Он не знает, что мы знаем; а впрочем, тут и знать-то не о чем, мимолетная мелочь, сущий эпизод — в сравнении со всем этим. Встретить его, ни о чем не вспоминая и не напоминая: у нас есть общие дела поважнее. Ободряюще улыбнуться и встать рядом плечом к плечу. Мудрая женщина на нашем месте именно так бы и поступила.

Никогда у нас не было достаточно мудрости. Только ледяная дрожь вдоль спины: нет. Невозможно. Невыносимо.

Так тихо. Интересно, чем заняты наши бандиты, что уже с четверть часа не слышно ни звука. Где они — в детской или в гостиной, возле камина? Впрочем, неважно. Какой смысл разыскивать их по всему дому, заявиться с ревизией, вмешаться в игру, запущенную без нашего участия, сорвать, застопорить, навредить?.. А что касается традиционных родительских страхов из оперы «не подожгли бы дом» — так ведь с мальчиками госпожа Йенс, и Олаф, конечно, оплатит ее услуги со всеми надбавками по курсу неизбежной инфляции. Микроэкономика его собственного дома — последнее, что рухнет в этом мире.

Тихо и уже ощутимо холодно. Анна прошла в прихожую, набросила на плечи меховую безрукавку. Закрыла стенной шкаф и обернулась: коридор уходил вперед, в бесконечность, в зазеркалье, откуда смотрела маленькая, затерянная в иллюзорной дали женщина, которая могла быть кем угодно, но не хозяйкой этого дома. Стены коридора сходились в перспективе за ее спиной, будто примеряясь схлопнуться, раздавить. Еще немного, и мы запустим туда чем-нибудь, разобьем в мелкие осколки чужое, неизвестно откуда взявшееся зеркало.

Свернула вбок, взялась за ручку входной двери и, впуская в холодный дом еще немного мороза, вышла на крыльцо.

На снегу перед домом виднелись узорчатые следы от шин. Много, полно работы для следопыта. Уже смазанные, осыпавшиеся колеи от громадных колес грузовиков и экскаваторов, сделавших свое строительное дело. Странный, ни на что не похожий орнамент покрышек черной машины Химика. А поверх них самые свежие: тут разворачивался, уезжая, службист на казенной тачке. У этих в любой кризис достаточно топлива, чтобы съездить на доверительную беседу к давнему, но не слишком надежному агенту. «Вас просили позвонить».

Догадался ли он, что это звонил Олег? Ничего не было сказано вслух, но ведь они перманентно ведут двойные-тройные игры. Даже если допустить, что наш мобильный до сих пор не прослушивается — все равно не может быть, чтобы профессионала убедила наша наивная хитрость с экзальтированной болтовней и обращением в женском роде, годящаяся разве что для серийного обмана рогатого мужа… Бррр, холодно. Не надо об этом. Не имеет смысла.

Но мы обязаны его предупредить.

Мысль, возникшая только что, в моменте, чувствовала себя в сознании органично и естественно, словно гнездилась там уже давно, всегда. Очень просто. Машина Олафа в гараже, в ней наверняка достаточно горючего, он запасливый, наш северянин, он никогда не оставил бы автомобиль с пустым баком. По идее, должно хватить съездить туда и обратно…

…или только туда.

По обстоятельствам, думала Анна, выстукивая не глядя код замка: никогда у нас не было памяти на цифры, и единственный способ правильно набрать код — довериться механической памяти пальцев, влажные подушечки которых чуть прихватывает на морозном металле. Щелк. Ничего нельзя продумать заранее сейчас, когда летит в преисподнюю уже не только наша жизнь, но и весь мир целиком. Нас не окажется дома, когда вернется Олаф, и это ценно само по себе. Может, потом будет легче. А может, и не будет никакого «потом».

Вошла в гараж. Автомобиль Олафа, экономичный, на недорогой альтернативе, казался совсем маленьким в просторном строении; эта машина всегда производила впечатление недостаточной для такого огромного мужчины. Зато потребляет вдвое меньше топлива, чем какой-нибудь понтовый внедорожник, со сдержанной гордостью пояснял наш муж, и он был прав. На самое главное должно хватить.

Села, запустила двигатель. Порядок.

— Мам, ты куда?

Она вздрогнула всем телом, словно застигнутая при попытке к бегству первым выстрелом в воздух. А ведь так оно и есть. Бегство. Из собственного дома. От собственных детей.

Иган стоял в проеме выезда из гаража, в одном свитере, без шапки — куда она смотрит, наша дорогостоящая госпожа Йенс?! — смотрел спокойно, разве что с легким любопытством. Мало ли куда собралась его мама, ее все время где-то носит, и такое положение дел всех устраивает. Сыновья давно не скучают без нас. Наше отсутствие — дополнительный взнос в копилку их свободы.

Не останавливать мотор. Не открывать дверцу. Только чуть-чуть приспустить стекло:

— Иган, сейчас вернется отец, скажешь ему, что я могу задержаться. И марш домой, чего ты выскочил раздетый?

— Ага, — он шмыгнул носом. — А куда ты?

— Есть одно дело. Не стой на морозе!

Сын кивнул, попятился на несколько шагов, развернулся и побежал в дом. Последнее, что он запомнит о матери — как она орала на него по мелочам. А с Недом вообще не попрощалась, даже и так… стоп. Кто сказал, что мы не собираемся возвращаться?

Никто не сказал. Сейчас никто ничего не знает точно.

Никто и нигде. Во всем рушащемся мире.

Анна ни разу не видела столько машин одновременно на этом шоссе. Она и не думала, что во всем городе и близлежащих поселках — по нынешним временам, когда автомобиль еще не перестал считаться предметом роскоши — найдется столько средств передвижения на колесах. Но, оказывается, они были, и все их владельцы посрывались с мест, влекомые каким-то общим безумием. Все куда-то ехали. Туда, где могло быть лучше, или туда, где не могли без них обойтись. Все равно куда: просто потому что движение как таковое творит иллюзию действия и перемен. Даже если любое действие априори бессмысленно, а перемены возможны только к худшему.

Автомобили ползли сплошными потоками в обоих направлениях, словно две встречные реки, готовых взяться льдом. Анна с трудом встроилась во второй ряд, где скорость была вроде бы немного выше. Вглядываясь вперед, она никак не могла понять: то ли это перспектива скрадывает движение, то ли там, впереди, и в самом деле уже образовалась глухая пробка. Главное — прорваться мимо города, дальше на шоссе должно быть посвободнее. Если, конечно, нигде не перекрыли дорогу.

Она напряженно всматривалась в окна встречных машин — они двигались достаточно медленно, чтобы успеть увидеть водителя. А если Олаф не сумеет добраться домой? Кто ж знал, что простое перемещение на несколько километров не только в разы вздорожало, но и превратилось в почти неразрешимую проблему? Получается, мы так и оставили детей одних… ну, все равно что одних. И уже не сможем вернуться.

Несколько раз Анна протягивала руку к мобильному, но в последний момент останавливало что-то мерзкое и липкое, как гнилая слизь, и несокрушимое, как стена. Нет. Звонить нашему уже бывшему мужу мы не будем. Больше никогда в жизни. Но если б хотя бы знать, на какой он машине…

Надо сориентироваться, сколько еще осталось до города. Она посмотрела в противоположную сторону — узкие, ненастоящие фрагменты заснеженного леса за гладкими спинами замедленных, как в рапиде, автомобилей первого ряда — а когда повернула голову назад, уловила тень, отпечаток, воспоминание четкого профиля, полузнакомого без бороды. Кажется, увидела даже белый крест пластыря на щеке… да нет, таких деталей мы не успели бы заметить, да и пластыри ему, скорее всего, уже сняли. А может, кто-нибудь отдаленно похожий или непохожий даже, просто мы пытаемся найти моральное оправдание своему безумству, очистить его от оттенка предательства. Ну что ж, хотя бы так. Позволить себе маленькое, шаткое облегчение.

Последние десять минут в первом ряду, почти окно в окно с ней, двигался здоровенный джип с толстым дядькой за рулем: сбоку было хорошо видно, как дрожат желеобразно два его подбородка над воротом свитера. А ведь это значит, что скорость сравнялась, подумала Анна. И не в нашу пользу.

Опустила стекло:

— Вы не знаете, далеко ли до города?