Северная Аврора - Николай Никитин

Слушали Драницына до тех пор, пока хозяйка не вытащила из печи чугунный котел со щами.

На стол поставили маленькую керосиновую лампу. Гости стали рассаживаться, продолжая начатую беседу. Драницын сел рядом с учительницей. Лицо девушки сохраняло задумчиво-сосредоточенное выражение. Чем чаще Драницын посматривал на свою соседку, тем больше она ему нравилась.

Было жарко. Учительница сняла свою толстую вязаную кофту и осталась в простенькой ситцевой блузке с цветочками. Тоненькая, как тростиночка, она показалась ему еще милее. Он молчал, не зная, как с ней заговорить. Будто пропала в нем та грубая простота в отношениях с женщинами, к которой он уже привык за годы войны.

Напротив Драницына сидел седой старик с удивительно яркими и живыми глазами. Он ни разу не вступил в разговор, видимо не желая мешать молодежи.

– Кто это? – шепнул своей соседке Драницын, желая завязать с ней разговор, и незаметно кивнул в сторону старика.

– Савков, – тоже шепотом ответила учительница. – Он еще из ссыльных, с девятьсот пятого года здесь… Отец мой очень уважал его.

– А ваш отец умер?

– Мой отец – Егоров, бывший работник Шенкурского совета, – еле слышно сказала девушка. – Я ничего не знаю о его судьбе.

Увидев, что Драницын не понимает ее, она прибавила:

– Он сейчас на Мудьюге. Я не знаю, жив ли он… Папу арестовали здесь, около Шенкурска, еще в первые дни оккупации…

– С кем же вы здесь? Одна?

– Я здесь с мамой и братишкой. Братишке только девять лет. После взятия Шенкурска вернемся домой. Я ведь там буду работать в отделе народного образования.

Драницына удивила та уверенность, с которой учительница говорила о своей будущей работе в Шенкурске. Но, прислушиваясь к разговору, не утихавшему за столом, он убедился, что все были точно так же уверены в том, что Шенкурск через несколько дней будет освобожден от врага. Раньше это, может быть, показалось бы Драницыну легкомысленным. Но теперь он чувствовал, что люди, сидящие за столом – Фролов, Черепанов, Крайнев, юный Касьян Терентьев, – не могут думать иначе. Теперь он уже понимал, что именно эта нерушимая вера в победу и дает большевикам силу побеждать врага даже в том случае, если он сильнее их.

Весь вечер Драницын не отходил от Лели, и потом он пошел ее проводить.

По дороге Леля рассказала Драницыну, что до революции она жила в Петрограде, училась на курсах.

– Но это продолжалось только один год… Незадолго до революции папу арестовали. Я должна была вернуться в Шенкурск и помогать семье… Без папы было очень тяжело! И даже не столько материально… Я страшно скучала.

– Вы очень любили своего отца?

– Я и сейчас люблю.

– Простите, я не то хотел сказать.

– У меня был замечательный отец… Да, конечно, был, – договорила она очень тихо. – Вряд ли он жив.

Леля шла, так доверчиво и просто опираясь на его руку, будто они давно были знакомы. Драницын испытывал все возрастающую нежность к этой девушке.

Они подошли к маленькой, утонувшей в сугробах избушке. Леля остановилась.

– Вот я и дома, – сказала она.

Драницын осторожно пожал ее маленькие холодные пальцы.

– Вы попадете в полк, которым командует Бородин, – негромко сказал он. – Как будут распределены мобилизованные коммунисты, я не знаю… Неизвестно, когда мы теперь увидимся. Я ведь буду мотаться по разным участкам фронта. Такова уж моя должность…

– Да, да, конечно, – сказала Леля, и Драницыну показалось, что голос ее прозвучал грустно.

«Что же мне сказать? – подумал он. – Не то я говорю, совсем не то!..»

Но все привычные слова куда-то исчезли, и он стоял, с растерянной улыбкой глядя на Лелю. Девушка тоже молчала.

– Теперь уж мы встретимся только в Шенкурске, – наконец сказал Драницын.

– Видимо, так, – тихо ответила Леля.

– Значит, до Шенкурска?

В оконцах избушки мелькнул огонь. Леля стиснула руку Драницына, и через мгновение ее легкая фигура растаяла в темноте.

Драницын тряхнул головой, словно освобождаясь от охватившего его оцепенения, и быстро зашагал по дороге.

«Вот дела!.. Кажется, я влюбился, – усмехаясь, сказал он себе. – Судьба, что ли?…»

Дойдя до главной улицы села, он встретил Крайнева, Касьяна Терентьева и еще нескольких коммунистов, ужинавших вместе с ним у Черепанова. Люди расходились по домам. Рано утром отряд коммунистов должен был двинуться по направлению к деревне Березник.[5] Там сосредоточивались перед штурмом все части центральной колонны.

3

«В Шенкурске тихо», – гласила сводка городского коменданта капитана Роджерса, которого крестьяне называли Оджером или Отжаром.

Установление в городе этой тишины потребовало от Роджерса немалых усилий. Начиная с осени 1918 года он только и занимался тем, что вылавливал большевиков и подозреваемых в большевизме. Затем, в связи с распоряжением из Архангельска, его рвение удвоилось. Любой житель города, вплоть до старого монаха из шенкурского монастыря, выразившего недовольство бесчинствами интервентов, попадал в арестный дом и либо высылался в Архангельск, в губернскую тюрьму, либо расстреливался на месте.

Немало хлопот доставили ему рыбаки. Они то и дело вылавливали трупы людей, замученных в контрразведке и спущенных в реку. В общей сложности они выловили таким образом почти двести трупов. Роджерс приказал арестовать рыбаков и выслать их на Мудьюг.

Много неприятностей доставил ему и набор в миллеровские войска. Молодых людей пришлось разыскивать по всему городу с патрульными. Когда новобранцев загнали на монастырский двор, из толпы раздались выкрики: «Не желаем устилать вам дорогу своими костями!.. Мы русские!.. Вон из России!.. Грабители, убийцы!»

Капитан распорядился окружить двор пулеметами, выстроил мобилизованных и объявил им:

– Через пять минут выдать бунтовщиков. В противном случае все будете уничтожены! Кто кричал?

Прошло две минуты. Новобранцы молчали.

– Кто кричал? – поглядывая на часы, повторил Роджерс.

В рядах было по-прежнему тихо.

– Осталась последняя минута! Полминуты!

Когда назначенное время истекло, Роджерс скомандовал пулеметчикам, чтобы они приготовились к открытию огня.

Это было понято новобранцами даже без знания языка.

– Кто кричал? В последний раз спрашиваю! – с угрозой сказал комендант.

Новобранцы по-прежнему молчали.

Тогда разъяренный Роджерс выхватил из толпы несколько юношей, подвернувшихся ему под руку, и расстрелял тут же, перед строем. Остальных под караулом повели в казармы.

…Рынок пустовал. Жители окрестных деревень перестали ездить в город. Под видом реквизиции интервенты грабили их как на заставах, так и в самом Шенкурске. Старые запасы леса были давно вывезены и отправлены за границу. Лесорубов и корьевщиков таскали на зимние заготовки силком.

В городе царил произвол. Часовщик Апрельский был арестован в парикмахерской за то, что сказал кому-то в очереди: «Лучше нам не видать бы таких демократов! В чем выражается их демократия?» – И, по мнению присутствовавшего при этом офицера, нахально усмехнулся.

Часовщика пытали, водили на Вагу, опускали в прорубь, требуя, чтобы он раскрыл подпольную организацию, в которой якобы состоял. Апрельский ничего не мог сказать, он цеплялся за лед, но конвоиры били его по пальцам прикладами. В конце концов его утопили.

…Однажды Роджерс, напевая веселую песенку, возвращался к себе домой из офицерского бара.

Чуть потеплело, снег светился на солнце, и Роджерс думал, что Россия – совсем не такая плохая страна… Товар, за который он не заплатил ни копейки, нашел покупателя. Комиссионер Роджерса в Архангельске, лейтенант Мэрстон, недавно сообщил, что вся партия дегтя и смолы продана на вывоз. «Надо будет позаботиться о новых запасах…»

У входа в комендатуру его остановил дежурный адъютант и доложил, что в приемной сидит Абрамов. Роджерс поморщился.

Инспектора городского училища Абрамова знал весь Шенкурск. Роджерсу несколько раз приходилось вызывать его в комендатуру по делам школы.

У Абрамова пропала шестнадцатилетняя дочь. Три недели тому назад труп ее нашли – в лесу за Спасской горой. Труп девушки был в таком состоянии, что отец опознал свою дочь только по нательному серебряному крестику. Роджерс официально заявил, что девушка убита партизанами. Надо же было что-нибудь придумать! Кто мог знать, что дело так скверно обернется!..

Недавно в гости к Роджерсу приехали с Важских позиций два офицера. Приятели решили повеселиться. Они погрузили в сани вино и поехали кататься. Дорогой много выпили и порядком охмелели. На обратном пути им встретилась миловидная девушка. Офицеры потащили ее в сани. Девушка сопротивлялась отчаянно, но ей заломили руки за спину и заткнули рот платком. В квартире ей пригрозили пистолетом, затем напоили до бессознательного состояния. Дальше все происходило так, как уже не раз бывало у Роджерса.