Книгоедство - Александр Етоев

Но главное у Носова, пожалуй, не трилогия о Незнайке. Главное у него – рассказы. «Огурцы», «Фантазеры», «Живая шляпа» – все это помнишь настолько живо, словно бы сочинил сам. Или же это происходило с тобой самим, ну, на худой конец, с приятелем-одноклассником или соседом из квартиры этажом выше. Я и теперь, когда вижу упавшую на пол шапку, смотрю на нее и думаю, когда же она оживет и начнет двигаться А знаменитое «колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь» из рассказа «Шурик у дедушки» считаю едва ли не вершиной устной народной поэзии и, чего там греха таить, повторяю эти слова всякий раз, когда вижу на Неве рыболова. И заплатки я научился пришивать благодаря писателю Носову, и кашу варить, и на огороде выкорчевывать пни, и много чего другого И, наверно, не я один Потому что писатель Носов не какой-то там зануда-учитель, вычерчивающий на доске графики и тычущий унылой указкой в чучело сушеного крокодила Потому что он писатель веселый, а значит, и настоящий, и только таким, как он, мы можем доверить детство – свое и своих детей.

Ближе всего из нравов и обычаев народов земли для сердца русского человека, конечно же, нравы и обычаи его же, то есть русского человека

Жил, к примеру, в прошлом один солдат, любивший людей морочить. По прошествии пяти лет, когда служба солдата кончилась, вызывает служивого государь и говорит ему следующие слова: представь мне, говорит, какую-нибудь историю и ступай тогда на четыре стороны, а не расскажешь – не отпущу Солдату что: раз царь приказал, то рассказывай, никуда не денешься.

Вот вы, говорит солдат, заприте, ваше величество, эту дверь (показывает на дверь) и поставьте при дверях часовых, чтобы те три минуты никого сюда не пускали. Император сделал, как было велено. А в это время на столе стоял самовар, шумя и закипая все более Вот валит из самовара пар и собирается над столом в облачко Облако тучнеет и водянеет, и пролился вдруг из него дождь И столько его тут набралось, что сделалось от дождя озеро. Смотрят государь и солдат и видят – на берегу лодочка. Прыгают они в лодку и направляются прямиком к острову (был там остров). Подъезжают к берегу, и выходит к ним старичок-рыбачок с уловом. Купили они карасика небольшого и возвращаются на лодке обратно А на берегу уже народу – толпа Все кричат, волнуются, ропщут, потому что перед ними на берегу обезглавленное мертвое тело И идет промеж людей обыск – кто отрубленную голову спрятал Подходят к императору, просят открыть мешок, в котором карась лежит А там уже не карась, там отрубленная голова, что ищут Тащат царя на виселицу, уже голову в петлю сунули, а он мотнул башкой напоследок, перед тем как с жизнью проститься, да и носом угодил в блюдце с чаем. Нос обжег, а солдат смеется Вот такие, мол, у нас нравы

Еще о нравах. Уже в более поздние времена, чтобы отделить русские национальные нравы от таких же не русских, бытовало характерное выражение «их нравы», особенно популярное в советской журналистской среде (см журналы «Крокодил», «Огонек», практически любые газеты, тележурнал «Фитиль»).

Теперь обычаи Знаете такую загадку: «Бедный бросит, богатый носит»? Ответ правильный: носовой платок В смысле, бедный сморкается себе под ноги, а богатый складывает в платок Есть у русских и другие обычаи, но обо всех говорить долго А долго говорить об обычаях – не в обычаях русского человека.

О

В Пекине очень мрачная погода,У нас в Тамбове на заводе перекурМы пишем вам с тамбовского завода,Любители опасных авантюр…

Не было бы доклада товарища Суслова на февральском Пленуме 1964 года, не было бы и знаменитого письма тамбовских рабочих, озвученного в свое время Владимиром Высоцким. Потому как простому рабочему в общем-то было по фигу, что там происходит в Китае Главное, чтобы в магазинах продавались пельмени и водка да вовремя выдавалась зарплата.

Китайцы же тогда и вправду нам показали большую фигу Даже наша атомная бомба на них не подействовала – они назвали ее «бумажным тигром», которым мы сознательно запугиваем народы мира. А так как «мировая война все равно неизбежна» (Мао Дзэдун), то и вообще – плевать нам, то есть им, китайцам, на всё, и на Советский Союз в особенности

А ведь мы и заводы-то для них строили – Чанчуньский автомобильный, Харбинский электротехнический, Лоянский тракторный и т. д. И специалистов в наших вузах готовили. И песни про вечную дружбу пели – помните?

Русский с китайцем братья навекКрепнет единство народов и расС песней шагает простой человек,Сталин и Мао слушают нас!.

И вдруг – на тебе! Были друзья – в одночасье стали враги. Нехорошо это, дорогие товарищи Но всё равно – мы уверены, грязный замысел китайских руководителей обречен на полный и позорный провал (бурные, продолжительные аплодисменты).

В нашей жизни случается столько всего смешного, что порою даже не успеваешь за этим смешным следить. Вот буквально совсем недавно подходит ко мне моя дочь Ульяна и радует меня таким сообщением «Знаешь, где я буду работать?» – спрашивает она «Где же?» – интересуюсь я. И она спокойно мне отвечает: «Я буду работать в церкви». «И кем же ты там будешь работать?» – удивленно задаю я вопрос. «Богом», – отвечает она Вот так, простенько, но с изюмом, как выражаются герои Аксенова.

А вот еще одна примечательная история, произошедшая в 1990 году в поезде Москва – Ленинград.

Меня тогда Семинар Стругацкого направил в Дубулты на ежегодный Всероссийский семинар молодых фантастов, поэтому историю эту я слышал практически из уст очевидцев, хотя свидетелем, к сожалению, не был.

Мы, питерцы, встречались с группой москвичей и сибиряков, а также с руководителями семинара на Московском вокзале, откуда, уже все вместе, должны были автобусами добираться до Риги. Из руководства в московском поезде ехали Нина Матвеевна Беркова (она была председателем семинара), Виталий Иванович Бугров, ныне, увы, покойные, и здравствующий Геннадий Прашкевич Ехали они все трое в купе, в котором, как известно, четыре места, и так получилось, что четвертым пассажиром у них оказался негр Многие же молодые писатели, ехавшие на том же поезде, в лицо не знали никого из руководителей, знали только номер вагона, и поэтому в процессе поездки приходили в соответствующее купе, чтобы доложить председательствующей Берковой, что такой-то на семинар прибыл

Теперь представьте следующую картину: в купе сидят четверо человек – женщина и трое мужчин, причем один из этих троих негр Раздается робкий стук в дверь, и внутрь заглядывает очередной начинающий молодой писатель Василий Лобов. Он рассматривает каждого из присутствующих и так же робко, как и стучался, спрашивает: «Простите, а Беркова Нина Матвеевна кто здесь будет?»

В книгах тоже, конечно, хватает юмора, но проза жизни, которой мы ежедневно дышим, часто бывает смешнее любой из книг.

О чем эта книга? О чем все его книги? О жизни, о мире, о справедливости, о добре, о зле, о войне – о том, что зло не естественно, его нет в природе, зло создаем мы сами, а потому и избыть его надобно нам самим Это главное Для него это самое главное И эта книга, и все его книги – о самом главном.

Зло – война, ибо «война отбрасывает людей в бесчувственность, в одномерность жизни… а возвращаться “к себе”, преодолевать “свою войну” каждому мыслящему человеку приходится в одиночку…»

Зло – забвение, отсутствие памяти, затаптывание, отрицание своего и чужого детства

Зло – уничтожение жизни во всех ее проявлениях: в рыбах, птицах, деревьях, озерах, земле… («Жалко всё, тебя, себя, людей, это озеро…» – говорит герой повести «Так хочется жить».)

Астафьев – писатель не только милостью божьей, но и человеческим великим трудом. Писатель-труженик, он добился в своем творчестве чуда – единения слова и совести «Мною двигало и движет сознание, что работа моя хоть малой животворной каплей пополняет море человеческого бытия, и слабая-слабая надежда на то, что пусть немножко, пусть совсем маленько поможет людям убавить мук и страданий или хотя бы избежать тех, которые пережили мы на войне…»

Слог Астафьева – мощный, державинский, достигающий библейского пафоса и спускающийся в глубины земли. Прислушайтесь, и вы услышите голос Иова, скорбный плач Моисея, отчаявшегося в бесконечных скитаниях, усомнившегося в божьем заступничестве.

«Память моя, память, что ты делаешь со мной?!» – начинается «Ода русскому огороду».

И далее, о дорогах памяти:

Все прямее, все уже твои дороги, все морочней обрез земли, и каждая дальняя вершина чудится часовенкой, сулящей успокоение…

То же и в «Обертоне»: