Эмма - Е. Бирман

Было ли что-нибудь интересное в этой деревне? На Главной была в рост человека почтовая башенка, со всех сторон ее — множество блестящих дверец, на Пастушеской — дома в садах. Были ли в садах собаки? Да, когда мы на своем санитарном фургоне муниципальной службы проезжали по второй дуге мимо дома номер четыре, между двумя штакетинами забора нам навстречу просунулся энергичный клистир собачьей морды».

Леон молчал. Видимо, пытался влезть в мою шкуру и самостоятельно осмыслить последний рассказ.

9

В оригинальном тексте не было ничего про «санитарный фургон муниципальной службы», как не было изначально в рассказе «Коридор» лижущей кровь маленькой собачки. Про фургон я добавил за день до этого, а лижущую собачку и вовсе только сейчас, когда пишу эти строки. Откуда она взялась, скоро проясню. Зато теперь все три рассказа оказались связаны своей «собачностью». Три звена в собачьем поводке-цепочке моей мести. Если «лошадность — это чтойность вселошади», то моя «собачность» — простой породы: это такойность Леона, государственного служащего, у которого не встало (по его словам) на мою Эмму, потому что он двое суток охотился на террористов в южной части Хевронского нагорья.

Я твердо решил заранее, что постараюсь не ставить на карту собственные жизнь и свободу. Я не находился пока за той гранью отчаяния, которую пересек несчастный Гумберт Гумберт, не оставивший американскому правосудию никаких альтернатив. Но мне хотелось, чтобы мое убийство сценически было обставлено не хуже, не менее кокетливо, если позволено так охарактеризовать способ уничтожения чужой человеческой жизни. С приговором в художественной форме и с вдохновенным, с элементами импровизации, его исполнением. И мне это удалось! Ей-богу, удалось! По крайней мере, так это выглядит в моих глазах!

В предстоящей аварии в соответствии с планом удар в мою машину должен был прийтись сзади. Я давно, с самого почти приезда в страну, полюбил крутой долгий спуск от Арада к Мертвому морю, и здесь я наметил четыре возможных участка, где шоссе круто поворачивает вправо (слева — обрыв, справа — стена). И на первом же из них я привел в исполнение свой замысел: сначала начал понемногу отставать, чтобы образовать дистанцию для разгона. Как я и рассчитывал, последовавший резкий набор скорости мною Леон истолковал как простую попытку быстро сократить расстояние, но перед самым поворотом я не снизил скорость, а рискнул, выскочил на встречную полосу, обогнал его и почти прямо перед носом его резко притормозил, оставляя ему выбор между примитивным прямым ударом в мой багажник и попыткой обойти слева. План не был идеальным, но я рассчитывал на авантюрный характер Леона и на автоматическую шаблонную реакцию, которая толкнет его отреагировать объездом на объезд. И я не ошибся. Увидев его сзади и слева от себя, начинающим обгон, я, повернув руль, зацепил стену. Скорость моей машины была достаточной, чтобы заднюю часть моей машины бросило в сторону, и гулкий удар моего мягкого багажника пришелся в тяжелую и жесткую правую переднюю дверь машины Леона. Мне в лицо и грудь выстрелила белая подушка, приятная, надо сказать, на ощупь, и я не видел, как оттолкнувшаяся от моей машина Леона покатилась и запрыгала по откосу. Освободившись (мутило, болела сдавленная грудь), я подошел к краю дороги и сквозь удививший меня своей прямизной шлейф пыли увидел далеко внизу перевернутую и словно заплесневевшую (от осевшей на ней все той же пыли) машину. Она не горела, и я, схватив обломок бордюрного камня, отколотого от островка узкой смотровой площадки, побежал вниз, чтобы при необходимости добить Леона. Не знаю, действительно решился бы я на такую жестокость, скорее всего — нет, но инстинктивное намерение мое состояло именно в этом. Я хотел с размаху опустить каменюгу на голову своего врага.

Когда я добрался до машины, я увидел, что другой камень, валун, величиной и формой напоминавший мешок со складкой, будто одна сторона мешка легла на ступеньку, остановил падение автомобиля и довершил дело в отношении Леона. Он был пристегнут, подушка выстрелила, но боковое стекло было разбито, и голова его при столкновении машины с камнем встретилась со «складкой» последнего.

Я опустил на землю свое несостоявшееся орудие убийства и сел на него. Мой сотовый телефон работал, и когда я захлопнул его после того, как вызвал «скорую», я услышал шорохи сверху, тяжело поднял голову (все таки немного прихватило и шею), увидел, что от дороги к нам спускается мужчина в сандалиях, шортах, футболке и с бритой головой (наполовину лысой, наполовину бритой, как оказалось, когда он подошел ближе), а впереди него несется маленькая собачонка. Я не разбираюсь в собачьих породах, знаю овчарок, бульдогов, отличу пуделя или болонку, но все эти мелкие существа, часто ужасно надоедливые, для меня малоразличимы. Может быть, вам что-то подскажет наличие у нее непомерно больших бакенбард, на манер тех, которыми снабжают русских актеров, играющих солидную пожилую прислугу мужского пола в английских детективах. Добежав первой, она пометалась с лаем между мною и Леоном, но поскольку мы оба проявили полное безразличие к ней, она успокоилась, лизнула кровь на голове Леона, потом подбежала к моим ногам и, часто и мелко дыша, посмотрела мне в глаза. Она-то, фактически, подготовила меня к встрече со следствием, потому что именно ей я стал мысленно излагать полную версию происшедшего, закончив притчей, бог знает откуда взявшейся в моем разболтанном из-за удара и быстрого спуска сознании. Однажды, поведал я собачке, Александр Македонский вызвал на соревнование Геракла — кто из них победит питона, решившего судьбу Трои. Первым в бой вступил полководец. Он раскорячился, как корни дуба, и тяжелый упругий питон не сумел задушить его своими кольцами. Теперь настала очередь Геракла, но Македонский сказал: «Я ведь уже победил, не вижу смысла в продолжении поединка». Право, ну чем я не Гомер, любезный читатель? Я, пожалуй, лаконичнее, но, согласен, в литературе это не всегда хорошо.

Хозяину собачонки я только вкратце заметил, что авария произошла из-за меня, из-за того, что я задел стену. Сказанная вслух фраза вызвала неожиданный спазм, заставивший меня набрать в легкие громадное количество воздуха и резко выдохнуть его. Лысый владелец собаки успокаивающе прикоснулся к моему плечу. Я продолжал сидеть на камне, иногда мне казалось, что близко от левого глаза, на периферии зрения проплывает загнутый обрывок черной нитки, я пытался отслеживать его полет. Затем мне вдруг смертельно приспичило по-крупному. Настоящего укрытия не было поблизости, я присел за камнем, но грудь моя, плечи и голова были видны. В карманах не оказалось ничего, кроме носового платка. Я решил воспользоваться им, но почувствовал, что рука меня слушается плохо, и я, кажется, промахиваюсь. С третьей попытки я справился с задачей. Вежливый господин заранее отошел подальше, отозвал собачку и как будто отвернулся, но судя по тому, как он брезгливо поморщился во время моих манипуляций с платком, я понял, что он не выпускает меня из виду. У него на поясе была бутылочка с водой, он открутил пробку, вылил почти все ее содержимое мне на руки. То, что оставалось на дне, предложил выпить. Я допил воду, протянул ему, было, назад пустую пластиковую бутылку, но он знаком отказался ее принять. Я поискал место, куда бы ее поставить, естественно не нашел, и так мы и оставались до приезда врача — я с пустой бутылкой в руке, он — с пробкой от нее.

Полиция задержала меня там же внизу, а в КПЗ мне приснился сон. Беременная, на тридцать девятой или сороковой неделе Эмма объясняла мне, лежа в постели и укрывшись почему-то с головой одеялом, из под которого непривычно глухо звучал ее голос, что таковы уж причуды беременных женщин, и что поэтому она хочет, чтобы я взял ее прямо сейчас, потому что она уже предчувствует первые схватки в преддверии родов. Вот как! У Эммы, оказывается, бывают капризы. А я-то, наблюдая ее совместную жизнь с Шарлем, называл ее про себя «Душечкой». Я, конечно, не мог ей отказать, но во входную дверь постучали, и продолжали стучать очень настойчиво. Пузатая Эмма выскочила было из-под одеяла и побежала открывать, но передумала и позвала Берту.

— Кика, — произнесла она незнакомым мне кокетливым голосом, — открой дядям дверь.

Почему «Кика»? Откуда эта слащавая интонация? Как она может знать, что за дверью «дяди»?

Берта открыла дверь четверым мужчинам.

— Кика, — произнес уверенный голос одного из них, — пойди в соседнюю комнату, поиграй в «Angry birds» на мамином телефоне.

Акушеры? Четверо? Но как только Берта закрыла за собой дверь спальни, четверка двинулась назад, в пространство лестничной площадки и из глубины ее, ухватившись за широкие брезентовые ручки, чуть не бегом внесла в квартиру простой фанерный ящик с телом Леона и, поставив его рядом с кроватью, так же быстро удалилась. Я запер за ними дверь и готов был теперь удовлетворить просьбу Эммы, но из того места, куда я должен был ткнуться, уже показалась головка с жидкими волосками. Может быть, как раз это и есть Кика, а в «Angry birds» играет все-таки Берта, подумал я. Но думать теперь было некогда, и я пнул ногой ящик с Леоном, чтобы он (Леон, а не ящик) перестал не жить и помог мне принять роды. Горячая жидкость бойлера снов на этом была, видимо, использована полностью, и емкость его заполнилась свежей, еще холодной, безразличной массой, полившейся на меня отрезвляющей, пробуждающей струей. Я проснулся. Из сна про Эмму — в тюремную камеру, вне которой, за дверью ее, могли обитать разве что полицейские, я выплыл с мыслью, что мне безразлично, чей это ребенок — Шарля, мой или Леона (я не вполне верил в почти целомудренную версию последнего из претендентов на отцовство — с чего бы Эмма стала крушить тогда автомобиль?)