Хаидэ - Елена Блонди

— Отпусти ее. Только ее. Я останусь.

Мальчик, подбоченившись, прищурил глаза:

— А! Хочешь прикинуться добрым. Чтоб остаться служить и получить свои подарки от темноты? А потом втоптать меня в грязь и самому сесть на место власти?

Нуба вздохнул. Повторил, как несмышленышу, разделяя слова:

— Делай, что хочешь, со мной. Ее отпусти. Пусть Онторо даст снадобий и вылечит ее. Пусть девочка живет тут, как жила раньше. Если вы не позволите ей уйти. Пусть просто живет.

— Онторо предала тебя! — выкрикнул Маур. Жрецы снова засмеялись.

Нуба пожал плечами.

— Ну и что? Она же лечит людей. Пусть вылечит девочку.

Они смотрели друг на друга, говоря слова и думая мысли, что никак не могли встретиться. Новый Маур открывал и закрывал рот, с беспомощной злостью подыскивая доводы, которые видел он — все равно разобьются о терпеливую просьбу. В голове мальчика металось раздражение. Он дурак, этот непонятный великан? Или это большая хитрость? Он вымотан, его предали. И сам Маур стоит перед ним, как блистающая вершина предательства. Как он смеялся сегодня, разглядывая в зеркале свое прекрасное ухоженное лицо, щупая сытый живот, и совсем уже зажившие рубцы от укусов и побоев на ребрах. Предвкушал, как великан дрогнет в отчаянии, как забьется его лицо, силясь справиться с навалившимися горестями. А вместо этого стоит и, безмозглый попугай, повторяет одно и то же — пусть спасут. Девчонку, которая тоже предала его.

Он оглянулся на жрецов. Садовник ободряюще кивнул ему. И подсказал:

— Пусть постережет ее, во время любви темного Огоро.

— Да! Вот мое повеление! Возьмите обоих на черный песок. Будешь смотреть, как она отдает свою жизнь для радости темного.

Пастух сделал знак стражам. Мальчик сошел с возвышения и подхваченный под руки жрецами, величественно двинулся к паланкину. Раз оглянулся растерянно, нахмурив брови и шевеля губами. Но стражей скрыла толпа полуобнаженных красавиц и перед глазами закружились алые лепестки, разбрасываемые тонкими руками в звенящих браслетах.

Усадив Маура в паланкин, жрец Удовольствий вернулся и, поклонившись Пастуху, напомнил вполголоса:

— Ты обещал отдать мне тело пленника, мой жрец, мой Пастух. Для изысканных наставлений женщинам.

— Ты получишь его. Утром, после встречи девчонки с Огоро. Ее последней встречи. Он будет твоим.

Глава 22

Холмы рыжей глины, поросшие полынью и степными горячими травами, шевелясь, вздыхали, движимые временем — летним зноем, осенними дождями, внезапными заморозками зимы. И ведя трещины по крепким телам, отслаивали куски глины — высокие и узкие, как скалы. Черная трещина ждала дождевой воды, ширилась и, наконец, становясь сильнее земли, невидимым пальцем пустоты легонько подталкивала отколовшийся ломоть. Обрывая корни травы, что пытались удержать землю, кусок рушился на песчаные пляжи, с грохотом валился, разбиваясь на глыбы, а те, падая в морскую воду, текли желтыми языками, которые бледнели, и вот уже нет упавшей земли. А берег — другой. Встал стеной свежего обрыва, срезанного временем и силами жизни. Корни, бессильно свисая, высыхают на ветру, никнет сверху трава, заглядывая в веселые вечные волны. А из высушенной солнцем глины вдруг мокрой слезой пробивается тонкая струйка воды. Это родник нашел себе выход и вздохнул, сверкая водяной струйкой, сперва только намочив глину, а потом, выбив себе ложе для чистой воды, ищет дорогу к воде морской.

Стена стоит долго по меркам живущих рядом людей, поверху топчется ими тропа, а невдалеке от родника — ряд круглых ступеней, вырезанных в глине, что подновляются после зимних дождей.

— Тут живут твои сестры, маленькие кейлине, — говорила девочке Фития и подталкивала ее в плечо, — ну, что же ты, отдай им подарки!

И Хаидэ разжимала потный кулак. Бережно рассовывала по залитым сверкающей водой нишам и ямкам граненые бронзовые бусины и грубые фигурки. Последнюю опускала в чашу воды, прямо под быструю толстую струю. Шептала прозрачным кейлине свои девчачьи просьбы, искоса поглядывая на старую няньку — чтоб та не услыхала. А после племя кочевало дальше и, возвращаясь через год, Хаидэ заглядывала в водяные тайники. Улыбалась детским желаниям, каждый год становясь взрослее.

Бусины исчезали. И только одна-две, которые сильная вода затолкала подальше в выемку, вдруг находились — блестящие, звонкие, до золота отмытые беспрерывными струями.

— Маленькие кейлине говорят тебе «здравствуй», — улыбалась Фития, — ты всегда помни о них, потому что родник — самая светлая вода на земле. Даже светлее дождя с радуг, там всегда есть облака и тучи. А тут только прозрачная вода.

Нуба сидел на черном песке, что казался багровым от света догорающих костров. Луна серебрила полосы пены на черном прибое озера-моря, а он вспоминал, как Хаидэ, болтая, рассказывала о родниках. Привела к своему, тайному и, сунув руку под толстую струю, засмеялась, вынула покрасневшими пальцами бусину, яркую, как дневное солнце. А взамен положила другие — от себя и от молчаливого Нубы. Она и желания тогда вместо него придумала сама. Если спутник молчит, это ж не значит, что ничего не желает, рассудила справедливо. И пожелала ему хорошего коня, крепкого, чтоб не спотыкался, и теплой одежды на зиму. Заботилась.

Еще было синее озеро в долине маримму. В нем всегда полно рыбы и так хорошо было сидеть на теплом дереве старого причала, что уходил почти к середине воды. Мокрые ноги маримму оставляли темные отпечатки на белом дереве. И те сразу высыхали. А из синей воды, вывертываясь, шли на поверхность рыбы и уходили снова, пуская по мелкой ряби ленивые кольца.

Из-за скал слышался затихающий гул праздника. Костры догорали, красный свет слабел, уступая место бледному лунному. Тихо переговаривались стражи, топчась на опущенной деревянной платформе у самой скалы. А Нуба сидел на корточках рядом с квадратной рамой, собранной из древесных стволов. Смотрел то на девушку, которую привязали за руки и за ноги, то на черную воду, смазанную лунным светом. Иногда поворачивал голову влево, щурил глаза, пытаясь разглядеть край черной изломанной скалы. Оттуда он выбежал на тоскливый стон. Там, если пройти еще дальше, Онторо сказала — там лодка, спрятана в камнях. Наверное, солгала. Не солгали ему в одном. Вот идет, закрывая звезды, черная кривая туча, подбираясь к луне. Когда край ее откусит край лунного диска — из воды выйдут темные и воцарятся на черном песке. Сейчас он сидит, не связанный, слабый и под надзором стражи. А в темноте тучи надзор не понадобится — весь берег будет принадлежать тварям, что выйдут из вод. Какие разные воды… Светлая вода родника, синяя гладь озера маримму. И черная вода острова Невозвращения.