Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

бутербродов с сыром, выпил литр молока с «Несквиком» и пошел звонить в академию. К счастью, Саген оказался на месте. Я рассказал ему, что меня арестовали и что на торжественный ужин я не приду. Арестовали, переспросил он, шутишь? Нет, ответил я, я всю ночь в камере просидел. И сейчас, к сожалению, плохо себя чувствую. Как думаете, получится у вас прислать мне диплом почтой? Разумеется, сказал он, – жаль, что ты не придешь. Неужели тебя и правда арестовали? Да, подтвердил я, но вам спасибо большое за все. Наверняка еще увидимся.

Я положил трубку и на последние деньги поехал в центр. На темно-синем небе над Аскёем висело красноватое солнце, тучи на востоке словно сгорали в пожаре. Я прошел мимо студенческого центра и спустился в Мёленприс – хотел зайти к Ингве, может, он объяснит, что случилось.

Дверь была открыта, я поднялся по лестнице на этаж, где он жил, и позвонил.

Мне открыла Лине, миловидная блондинка из Восточной Норвегии, на несколько лет старше меня.

Она смотрела на меня почти испуганно.

– Ингве дома? – спросил я.

Лине кивнула:

– Проходи. Он у себя в комнате.

Я вошел, разулся, но куртку снимать не стал, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.

Ингве склонился над проигрывателем. Он услышал меня и обернулся.

Я изумленно уставился на него.

Пол-лица у него было перебинтовано.

Я вспомнил, что произошло.

Я изо всей силы запустил в него стаканом.

И угодил ему прямо в глаз.

Ингве молча смотрел на меня.

– Это я тебя так? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Ты не помнишь?

– Помню. Я в глаз тебе попал? Ты теперь на один глаз ослеп?

Ингве уселся на стул.

– Нет, глаз уцелел. Ты чуть-чуть промахнулся. Пришлось накладывать швы. У меня теперь навсегда останется шрам.

Я заплакал.

– Я не хотел, – сказал я, – я не хотел. Я не знаю, почему я так сделал. Я не хотел. Прости меня. Ох, Ингве, ты меня простишь?

Он восседал на стуле посреди комнаты, словно император, – выпрямившись, расставив ноги, положив руку на колено, – и смотрел на меня.

Его взгляда я не выдержал, смотреть на него было невыносимо.

Я уронил голову и зарыдал.

Часть VII

Спустя три с половиной года, в 1992-м, между Рождеством и Новым годом, я стоял в студенческом центре возле лестницы, ведущей к помещению, где располагались студенческие организации, и ждал руководителя студенческого радио. Мне предстояло проходить там альтернативную службу, я только что приехал из Хюстада возле Молде, – там, на побережье, я вместе с другими призывниками из Вестланна в течение нескольких месяцев изучал разные аспекты миротворчества и отказа от несения военной службы в силу убеждений или вероисповедания. Впрочем, это все были одни разговоры, на идейную составляющую альтернативной службы всем было плевать. Разумеется, большинство из нас выступало против войны, но не более того, и я словно вернулся в конфирмационный лагерь, куда нас отправили в восьмом классе: всем прикольно было пожить вдали от дома, но о смысле всего этого, о наших отношениях с Богом и Христом, никто и не вспоминал, на занятия мы забивали, а любые развлекательные мероприятия использовали на полную катушку. Разница заключалась лишь в возрасте – в Хюстаде большинству было двадцать с небольшим; в продолжительности курса – вместо двух дней – два месяца; да еще в условиях жизни. Здесь имелась оснащенная музыкальная студия, хорошая библиотека, фотолаборатория и видеоаппаратура, здесь были каяки и снаряжение для дайвинга, с возможностью сдать на сертификат дайвера. Нам организовывали экскурсии по окрестностям, для чего за нами приезжал специальный автобус, и как-то вечером нас отвезли в Кристиансанн и позволили там хорошенько напиться. А главным считались сами курсы. В свое время немалого труда стоило заставить общество принять отказников от военной службы всерьез: тогда они страстно отстаивали свои взгляды, горели идеализмом. А мы на все на это клали. Пропускать занятия не полагалось, но те, кто чувствовал себя плохо или у кого болела голова, едва слушали преподавателей, и видеть контраст между энтузиазмом, с которым преподаватели отрицали военную службу, и нашим равнодушием было порой мучительно.

Помимо общих занятий у нас имелись и курсы по выбору, например кинематография, или музыка, или углубленное изучение некоторых теоретических предметов; и когда выдалась возможность, я поднял руку и спросил, не организуют ли для нас писательские курсы. Для тех, кто хочет научиться писать художественную литературу? Предложение приняли с восторгом – если кому-то интересно, курсы, разумеется, организуют. Став своего рода лидером нашего небольшого литературного кружка, я первым делом заявил, что нам, в отличие от всех остальных, вовсе не обязательно вставать в семь утра, потому что когда ты писатель, то очень часто бодрствуешь всю ночь, именно тогда приходит вдохновение, и – что невероятно – куратор нашей группы купился: да-да, разумеется, в семь вставать будет тяжеловато, я посмотрю, чем смогу вам помочь. И он смог – участникам литературного кружка и впрямь разрешили спать по утрам дольше. Мне сделалось стыдно – куратор был добрым и желал нам добра, а мы этим пользовались, впрочем, с другой стороны, я же не просил меня сюда привозить, и в том, что они так по-доброму настроены, моей вины нет.

К нам даже приглашали писателей. Как-то из Осло к нам на день прилетел Ариль Нюквист – учить нас писать. Глядя на нас своими печальными глазами, он спросил, кто из присутствующих всерьез занимается литературой – кто в дальнейшем собирается писать. Руки не поднял никто. Мы просто тут отсиживаемся, сказал кто-то. Ясно, ответил Нюквист, не лучшая стартовая позиция, но постараемся извлечь пользу и из нее. Тут мне стало и вовсе стыдно: он, когда-то и сам пламенный пацифист, оставил семью и ринулся в Хюстад преподавать будущим альтернативщикам, а тут такой прием. Однако платили ему, по всей видимости, неплохо, так что большой беды в этом не было.

Как-то у нас в спортзале проводили ролевую игру. Мы должны были изображать членов мирового сообщества – кто-то представлял США, кто-то – Россию, еще были Китай, Индия, ЕС, Скандинавские страны и Африка, и каждому выдали памятку, как ему действовать. Преподавательница предложила мне роль генсека ООН, то есть модератора всей этой масштабной конференции. Почему ее выбор пал на меня, я понятия не имел, но такое иногда случалось, – меня выдвигали и наделяли некими полномочиями. Когда я изучал литературоведение, один из лекторов тоже меня приметил и во время занятий мог ни с того ни с сего указать на меня и спросить, а как считает Карл Уве Кнаусгор?

В общем, я, сидя в спортивном