Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики - Коллектив авторов

Несовпадение правоверных соловьевских воззрений Белого в одних текстах со скептическим умонастроением в других, есть ли это только несовпадение между Белым в действительности и Белым автобиографическим? Или это несовпадение между реальным Белым, страстно танцующим «козловак» на святыне, и столь же реальным Белым, страстно отстаивающим зоревые заветы Соловьева? Вероятно, оба Белых уживались в одном индивидууме и перешли из жизни в воспоминания, определенным образом преломившись в тексте, но сохранив в характере протагониста основное свойство своего прототипа – сочетание несочетаемого.

В начале «Воспоминаний о Блоке» Белый и Блок объединены в гармоничное и лучезарное «мы» жизнетворчества. Далее «мы» практически исчезает: Белый и Блок либо разъединены как два полюса, либо объединены в одном, но внутренне расколотом образе – в образе поэта-символиста, через сомнения, разочарования, «потемнения» и искушения проходящего трудный путь нисхождения-постижения.

Этот собирательный поэт-символист обозначен в большинстве случаев как «Блок». Отметим, однако, что в таких более поздних текстах, как «Почему я стал символистом…», «Начало века» и «Между двух революций», в жизнеописании самого Белого можно найти настоящие «параллельные места» к тому, как в «Воспоминаниях о Блоке» описан Блок. Так, в обоих случаях очень схоже изображен этап перехода поэта-символиста – хоть Блока, хоть Белого – от первой, теургической книги к последующему, сумеречному стихотворчеству. Говорится о Блоке: «Первый том – потрясенье: стремительный выход из лона искусства; и – встреча с Видением Лучезарной подруги; и – далее: неумение воплотить эту встречу, обрыв всех путей».[655] А во введении к кучинской редакции «Начала века» Белый подобным же образом говорит о сходном этапе в своем собственном творчестве: «Свертываются светлые перспективы “Золота в лазури”; звучат темы “Пепла” и “Урны” – книг, в которых я ставлю над собою крест как над литератором».[656]

3. Множество Андреев Белых

Одним из возможных ответов на вопрос, почему Белый в «Воспоминаниях о Блоке» столь нуждается в самоотождествлении себя с Блоком, временами персонализирует себя как «Блока», может быть фраза, оброненная Белым в той же кучинской редакции «Начала века»: «Блок, Брюсов, Мережковский, Иванов выглядят мне на этом отрезке жизни эмблематическими актерами в моей драме».[657]

Сказанное Белым о процессах своей «мозговой игры» – безотносительно к тому, что в действительности представляли собой комбинации Белый—Брюсов, Белый—Мережковский, Белый—Иванов, Белый—Блок в начале века – во всяком случае, справедливо по отношению к его повествованию об этом периоде. В драме жизни Андрея Белого, поставленной режиссером Андреем Белым в «Воспоминаниях о Блоке», другие «эмблематически» представляют Андрея Белого: играют ту или иную его ипостась.

Каждая из этих ипостасей Белого, будучи объективирована в Блоке или ином «старшем», обозначается режиссером то как «друг», то как «враг», но встает вопрос: друг или враг по отношению к кому, если все они суть объективации сознания самого Андрея Белого? Ответ отчасти в том, что Белый, как известно, вполне мог быть сам себе врагом, как мог быть и другом. Где, однако, искать того Андрея Белого, который задает эту парадигму личностей? Того, по отношению к которому некий момент его сознания предстоит как друг или враг, как правый или неправый? Равноправны ли различные ипостаси между собой или все-таки есть среди них одна привилегированная? Представляется, что привилегированная позиция смещается всякий раз при переходе от одного мемуарного текста Белого к другому и в каждом определяется той гипотетической конструкцией Андрея Белого, которая в данный момент оказывается плодом мозговой игры режиссера-повествователя. Это значит, что их много и одной привилегированной нет. Так и сосуществуют между собой разные версии подлинных Андреев Белых.

V. Воспоминания как способ самосочинения

Общим представлениям Белого вполне соответствуют тексты, воссоздающие индивидуума в серии подчас противоречивых личностей по мере «разгляда» каждой из них как вариации сложного целого. То и другое очень близко концепции подвижной перспективы в теории серийной автобиографии.

Сама множественность мемуарных вариаций свидетельствует о том, что в каждом последующем произведении Белый представляет новый образ своего Я. Специфически беловскими представляются такие приемы конструкции автофикциональных личностей, как слияние с другими, коллективизация личности и подмена портрета автопортретом.

Различные ипостаси самого Белого, а также Блока, отца и других близких Белому людей представляются равноправными, но в ряде случаев они являются не просто разными и не просто противоречивыми – а исключающими друг друга. На эту особенность, внимательно читая Белого, практически невозможно не обратить внимания. Например, в одном случае Белый пишет об иронии в своих произведениях – в другом открещивается от иронии. Одно самоизображение исключает другое, они не могут быть оба верны. Возможно, что, когда Белый утверждал первое, он свято в это верил, а когда утверждал второе, с первым несовместимое, столь же свято верил в это второе, но результат остается тем же: одно не может сосуществовать с другим. Самый известный пример несовместимых между собой изображений одного и того же, конечно же, – изображения Белым Блока и отношений между ними. Первым на это обратил внимание Ходасевич, который передал свое наблюдение с безукоризненной точностью: «Их [Белого и Блока] судьбы оказались связаны навсегда… Белый изобразил историю этой связи в двух версиях, взаимно исключающих друг друга…».[658] То же относится и к немалому числу других самоописаний Белого. Мне кажется, что речь идет об относительно самостоятельном феномене в серийном самосочинении, который ранее не был обобщен. Предлагаю называть его, вслед за Ходасевичем, феноменом взаимоисключающих, или взаимно несовместимых, самоописаний.

Серии взаимоисключающих описаний контрастируют у Белого с сериями более привычными, рисующими различные, но при этом совместимые между собой образы одного и того же, которые естественно назвать сериями взаимодополняющих описаний. Белый – редкий сочинитель, у которого серии первого рода представляют собой заметное явление. В его текстах серии того и другого рода причудливо переплетаются между собой.

Теория автофикшн в лице основоположника жанра Сержа Дубровского постулирует, что традиционная, фактологическая автобиография исключает бессознательное, значит, делает повествование неполным, то есть искаженным, и предлагает «психоаналитическую поэтику», отражающую или имитирующую бессознательное.[659] Автофикшн, несмотря на то что в мемуарах Белый в целом не прибегает к имитации бессознательного дискурса, идеологически удивительно близка мемуарной практике и теории Белого. Дубровский писал что «отображающее, референциальное и невинное записывание» есть «иллюзия».[660] Белый не делал подобных заявлений, но как будто именно из этого исходил.