Гламорама - Брет Эллис

— Быстрее, — стону я, — раздевайся! — но она вновь отталкивает мои руки, а мой член входит в ее рот и выходит из него, длинные волосы скользят по моим бедрам, ее язык умело вылизывает мой стержень, и когда я изгибаюсь так, что мне удается погрузить ей в горло всю длину моего отростка, держась обеими руками за мои бедра, она начинает заглатывать его все глубже и глубже, а я тихо постанываю и задираю рубашку, изо всех сил пытаясь не кончить, а затем я начинаю возбуждать себя свободной рукой, в то время как она вылизывает мои яйца, одновременно нажимая пальцем на мое анальное отверстие, и хотя я пытаюсь уклониться, она погружает палец в дырку и тут я кончаю, а затем я лежу на полу, глотая ртом воздух, а все вокруг вертится волчком, и словно сквозь мутное стекло я вижу, как она ходит по комнате и роется по ящикам, и мне удается прошептать только: «Почему ты в парике?» — перед тем как я окончательно теряю сознание, а мне этого совсем не хочется, потому что я еще не сделал с ней и сотой доли того, что мне хотелось бы.

5

К жизни меня возвращает полуденный гудок. Ночью, после того как я отрубился, кто-то замотал меня в простыню, не сняв при этом ни смокинга, ни галстука-бабочки. Я больше не могу неподвижно лежать в эмбриональной позиции — в первую очередь потому, что у меня болит все тело — поэтому я тянусь к телефону, но на полпути осознаю, что я все равно пропустил бранч, и поэтому нет никаких шансов поесть в ближайшее время, поэтому я бросаю мысль заказать еду в номер. Мне жутко хочется пить, поэтому я встаю, делаю несколько шагов негнущимися ногами, стеная при этом: «Я вас умоляю! Нет, я вас умоляю!», затем жадно пью воду из крана, которая оказывается отвратительной на вкус, а затем в ужасе разглядываю свое отражение в зеркале: мое лицо выглядит так, словно его высушили на солнце, а затем чем-то забрызгали, волосы на голове торчат в разные стороны по самой что ни на есть отстойной моде 80-х, а растительность на животе сбилась в колтун, склеенный засохшей спермой. После душа жизнь начинает казаться более или менее сносной, а день не таким ужасным. Я одеваюсь, принимаю три таблетки адвила, закапываю в глаза визин, а затем валюсь бесформенной кучей на кровать.

Я набираю каюту Марины, но никто не снимает трубку.

4

Я нахожу каюту Марины и стучусь в дверь, но, как и следовало ожидать, никто не отвечает, и дверь заперта. Я стучусь опять, прикладываю ухо к двери: тишина. Я переминаюсь с ноги на ногу в коридоре, по-прежнему ничего не соображая и обдумывая, что я скажу после того, как извинюсь за то, что вчера был пьян, и тут замечаю горничных, которые закончили убирать каюту через пять дверей от Марининои и теперь медленно направляются в мою сторону. Я решаю прогуляться по штирборту, но мне удается пройти совсем немного, бормоча что-то себе под нос, когда холодный атлантический ветер заставляет меня повернуться назад и вернуться к двери каюты. На этот раз она оказывается открытой, и горничная подает мне идею войти, оставив в открытом проеме огромный полотняный мешок, доверху наполненный грязным бельем.

Я стучусь, заглядываю внутрь, прочищаю горло, вынуждая горничную, меняющую постель, посмотреть в мою сторону. Без тени улыбки она произносит с высокомерным шотландским акцентом:

— Чем я могу вам помочь?

— Привет, — говорю я, безуспешно пытаясь изобразить радушие. — Я ищу девушку, которая жила в этой комнате.

— И что? — говорит горничная, держа в руках простыни.

— Я, э-э-э, кое-что здесь оставил, — говорю я, заходя в каюту и отмечая про себя нераспечатанную и перевернутую корзинку с фруктами на туалетном столике, телефон, по которому Марина звонила мне и который вместо того, чтобы стоять на тумбочке, находится на полу рядом с кроватью, как будто тот, кто последним им пользовался, бросил его и поспешно спрятался за кроватью.

— Сэр, — нетерпеливо начинает горничная.

— Все в порядке, не волнуйтесь, — говорю я. — Она — моя приятельница.

— Сэр, не могли бы вы зайти попозже?

— Нет, нет, я сейчас, — говорю я, осознавая, что комната выглядит так, словно в ней никто никогда не жил.

— Сэр, вам следует дождаться, пока…

Я машу рукой и говорю невнятно:

— Я же сказал, что все в порядке.

Стенной шкаф абсолютно пуст: ни одежды, ни чемоданов, ни даже вешалок. Я закрываю его, прохожу мимо горничной к туалетному столику и начинаю открывать ящики. Они тоже все пустые.

— Сэр, прошу вас покинуть каюту, — говорит горничная, весьма недоброжелательно глядя на меня. — Если вы не уйдете, я буду вынуждена вызвать охранников.

Игнорируя ее, я продолжаю обследовать каюту и замечаю, что стенной сейф открыт и сумка — нейлоновая, с фирменным металлическим треугольником Prada — высовывается оттуда. Я направляюсь к сейфу и слышу, что у меня за спиной горничная выходит из каюты.

Осторожно я открываю сумку и заглядываю внутрь: внутри нет ничего, если не считать конверта.

Меня внезапно начинает поташнивать, дыхание перехватывает, и похмелье наваливается на меня с новой силой, когда я извлекаю из конверта пачку «поляроидов».

Фотографий всего восемь, и на каждой из них — я. Две сняты за кулисами на концерте Wallflowers — на заднем плане виден плакат группы, передо мной, перекинув полотенце через плечо, с красным пластиковым стаканчиком в руке стоит потный Джейкоб Дилан. Две другие сняты во время фотосессии для какого-то журнала: в кадре чьи-то руки с кисточкой наносят грим на мое лицо, мои веки блаженно сомкнуты, Брижитт Ланком устанавливает рядом свой фотоаппарат. На остальных четырех: я стою возле бассейна в трусах и куртке, наброшенной на голое тело, кругом по земле разбросаны матрацы, еще на двух — огромное оранжевое солнце пробивается сквозь смог, а за длинной стеклянной загородкой, рядом с которой стоит молоденькая японская официантка в саронге, — панорама Лос-Анджелеса. И на последних двух дело происходит в сумерках, рука Рэнда Гербера лежит у меня на плече, в то время как кто-то разжигает полинезийские факелы, установленные на стоящей рядом подставке. Это место мне знакомо по многочисленным фотографиям в журналах — это «Sky Bar» в недавно открывшемся отеле «Mondrian». Но нос у меня другой, шире, несколько более плоский, и глаза расположены слишком близко, подбородок более выдающийся и на нем — ямочка, и волосы я никогда не зачесывал на сторону.

Я никогда не был на концерте Wallflowers.

Меня никогда не фотографировала Брижитт Ланком.

В Лос-Анджелесе я никогда не посещал «Sky Bar».

Я швыряю фотографии обратно в сумку от Prada, потому что не хочу больше к ним прикасаться.

В ванной разит дезинфектантом и моющим средством, а пол — мокрый и сверкающий, хотя горничная еще даже не приступала здесь к уборке; коврик возле ванной сдвинут с места, а полотенца, покрытые странными пятнами, валяются, мокрые, в углу. Не видно ни одной из туалетных принадлежностей — ни бутылочек с шампунем, ни брусочков мыла на краю ванны. Затем чья-то невидимая рука направляет меня к ванне, так что я наклоняюсь над ней, и рука моя упирается в сливное отверстие, а когда я провожу вокруг него пальцем, он неожиданно оказывается слегка испачкан чем-то розовым, а затем, когда я засовываю палец глубже в отверстие, он натыкается на что-то мягкое, и когда я отдергиваю руку — непроизвольно, именно испугавшись того, что я что-то нащупал, пятно уже не розовое, а темно-красное.

За унитазом крови еще больше — не так чтобы очень много, но достаточно, чтобы произвести впечатление, и когда я провожу по ней пальцами, они снова оказываются скорее розовыми, чем красными, словно кровь изрядно разбавлена водой, словно кто-то торопливо пытался скрыть все следы, но не успел.

Сбоку от унитаза в стену вколочены две какие-то маленькие белые штучки. Я вытаскиваю одну из них из стены, причем для этого мне приходится приложить немалое усилие, да еще найти правильный угол, и, рассмотрев, что это такое, я поворачиваюсь к съемочной группе, демонстрируя им свою находку. Стоит гробовое молчание, люди неподвижно застыли в холодном искусственном свете ванной комнаты.

— Может, я сошел с ума, — говорю я, стараясь сохранять спокойствие и дышать ровно. — Но, мать вашу так, если это не зуб! — А затем я начинаю говорить громко, словно я их в чем-то обвиняю, протягивая им этот зуб и размахивая им у них под носом.

— Мать вашу так, это же зуб!— повторяю я, и меня трясет. — Это же зуб, мать вашу так!

И тут режиссер приказывает мне немедленно покинуть эту каюту.

3

Съемочная группа сопровождает меня в Службу безопасности, но поскольку такой службы как таковой на корабле не существует, всю сцену приходится снимать возле библиотеки, у стола, который должен изображать кабинет ее начальника. Для «атмосферы» там поставлен еще не включенный в розетку компьютер и валяются четыре чистых блокнота с отрывными страницами, пустая банка из-под диетической колы и номер журнала «People» месячной давности. Молодой британский актер, сыгравший пару небольших ролей в «Трэйнспоттинге» и «Эмме» по Джейн Остин и, судя по всему, полностью переставший понимать происходящее еще до того, как я открыл рот, сидит в суррогатном кабинете, изображая клерка, бледного, нервного и несколько жеманного, как, собственно говоря, британские актеры обыкновенно и играют клерков.