Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Дуня, твои псковичи уже уехали? — поинтересовалась боярыня.

— Угу, они же тут проездом были. Может, и хотели задержаться, чтобы посмотреть, как Новгород присягать князю будет, но все постоялые дворы нашими забиты.

— Не унывай, — Кошкина взяла несколько свитков, — сейчас буду у князя, напомню о тебе.

— Только не забудь! — воспряла духом Дуня.

— Из дома не выходи, — напомнила боярыня и направилась к выходу.

Евдокия изнывала от сидения в чужом доме, а со двора её перестали пускать даже с охраной. Вместе с нею маялся Гаврила, которого Матвей Соловей приставил к ней.

Во всяком случае, Дуня думала, что он мается с нею, поскольку она постоянно посылала его с поручениями.

По её наущению боярич прикупил для неё звёздного железа, и она надеялась, что так назвали куски упавшего метеорита. Провёл разведку насчёт шведского железа — и в результате Дуня отказалась от покупки, поняв, что не может оценить качество, а на честное слово торговца положиться нельзя.

Зато по её просьбе накопали на лугу петрушки! Будучи маленькой, она не приветствовала специи, да и денег на них не хватало, но сейчас всё изменилось. Душа просила новых вкусов.

На веточку петрушки она случайно обратила внимание, когда увидела челядинку Овиных с венком на голове из первоцветов и пахучих листочков петрушки. Не сразу сообразила, что видит одну из самых распространенных приправ будущего, которую сейчас никто не используют при готовке.

Заинтересовавшись, Дуня отправилась на кухню и изучила все имеющиеся там продукты. Петрушку на кухне не нашла, зато обнаружила там рыжую морковь вместо бледно-желтой, которая была на Москве. Ещё из новенького раздобыла особо крупную брюкву, которую, оказываются, все выращивали, кроме Дорониных! Довольная собою, Дуня решила отправить Гаврилу на рынок за всяким разным из съестного, ткнув его носом в необыкновенно красивую рыжую морковь.

Боярич отнёсся к поручению серьёзно и раздобыл новый сорт свеклы, какую-то особо хрустящую капусту, росшую кочаном, а не букетом листьев, целебный Марьин корень и пару щепоток неизвестных семян. Немного сомневаясь в ценности своей добычи, он выгрузил всё перед Дуней и с волнением ожидал вердикта.

Боярышня помыла свеклу, поскребла ноготком и лизнула.

— Вроде обычная, не сладкая, — вынесла она вердикт, — а вот цвет красивый. У нас краснючая растёт, а это натуральный бордо!

Гаврила на всякий случай нахмурился, чтобы не показать, что ничего не понял, а Дуня уже пообещала ему:

— Дома проращу её и дождусь семян. Осенью поделюсь ими со Светланой, чтобы разную свеклу у вас там растили. С морковью тако же сделаю. По вкусу вроде всё одинаково, но рыжий цвет симпатичней, правда же?

— Угу, — поспешил кивнуть Гаврила, довольный уже тем, что у него появились совместные с Дуней дела, а она порхала над принесёнными им новинками и даже что-то напевала себе под нос.

— И капусту проверим, — деловито сообщила она ему.

— Евдокия Вячеславна, а как это «кочаном растёт»?

— Листья плотно прилегают друг к другу и на вид, как голова.

— Жуть какая, — перекрестился Гаврила, — может, не надо нам этого?

— Очень даже надо, — не согласилась боярышня и посоветовала: — Ты думай не о том, что кочан как голова на грядке сидит, — она не удержалась, хихикнула, — а то, что у некоторых голова, как кочан, — тихонько показала в сторону слуги Овиных, пригревшегося на кухне.

— Э-э, — боярич насупился и задумчиво посмотрел на похрапывающего слугу.

— Ну-у, — Дуня с любопытством посмотрела на озадаченного Гаврилу, — мудрость — она с годами приходит; так что поживёшь с моё — поймешь.

Боярич удивлённо посмотрел на неё и хмыкнул. Дуня не удержалась, рассмеялась и цапнула пару пирожков с ревенем, один отдала Гавриле.

Пока ела, решила, что она всё ещё в стадии набора ума, и до мудрости ей далеко. Вздохнула, облизала пальцы, отряхнулась от крошек, и принялась разглядывать Марьин корень*(пион). Ей казалось, что она когда-то где-то слышала о нём, но не от лекарки. Корень был здоровенным, ломким, с почками… На всякий случай она посадила его в горшок с землей сразу же, чтобы наверняка сохранить до Москвы. В другой небольшой короб высадила семена, не собираясь упускать время. Пока то да сё, глядишь, уже всходы появятся и будет самая настоящая рассада чего-то неизвестного.

— Посмотрим, что вырастет, — сообщила она, помогавшему ей Гавриле.

На этом все её приобретения закончились. Надежды купить что-нибудь полезное и редкое не оправдались. Может, не сезон, а может, из-за волнений в Новгороде иноземцы попрятали свой товар. Во всяком случае её не заинтересовали заморские ткани, вина и оливковое масло. Вот она и грустила.

Новгород же бурлил, обсуждая новости. Трижды в день на главную площадь выходил княжий глашатай и сообщал о княжьих делах. Поначалу новгородцы дивились этому, но быстро привыкли и уже заранее собирались, чтобы самолично услышать, чем занимается их князь. А он судил, расследовал, взыскивал, возвращал отнятое, конфисковывал, готовил указы…

На третий день на площадь вывели около сотни человек, занимавшихся разбоем, среди них были люди многих знатных персон, в том числе Борецкой. Казнили не всех. Большую часть передали в вечное холопство родичам пострадавших.

А вот Дмитрия Борецкого вместе с матерью отправили в монастырь. Имущество с землями конфисковали. Подруг Борецкой изгнали, как и бояр, участвовавших в составлении договора о передаче Новгорода Литве. Со всех взяли виру, но основного имущества не лишили, так что потянулись огромные караваны из Новгорода в сторону Литвы и Польши.

Дуня и раньше слышала от Семёна Волка, что князь редко кого казнит, и с печально известных событий крайне негативно относится к пыткам, но убедилась в этом только сейчас. Это добавило её уважения к князю. Уж ему-то в детстве досталось от недругов, хлебнул унижений полной чашей, но не озлобился.

И всё же в Новгороде каждый день случались провокации, начинавшиеся со слов: «Люди, что же это деется?» Но все реагировали на это спокойно. Информации было достаточно, заполонившие город москвичи никого не обижали, а об изгнанных боярах никто не жалел, но последнее было скорее из классовой вражды, а не из-за того, что те были злодеями.

Скорбные дела завершились торжеством, посвящённым вхождением господина Великого Новгорода в Московское княжество и оглашением предстоящих перемен. Вот к этим переменам и приложила свою маленькую ручку скромная боярышня Евдокия, которую наконец-то князь позвал к себе.

 — Ой, княже, я уж вся извелась, — поделилась она, как только разогнула спину, сотворив большой поклон. — К тебе не пускают, ничего не говорят, а ведь я могла бы посоветовать.

Дуня замолчала, вежливо дожидаясь вопросов, но князь лишь едва заметно приподнял бровь и держал паузу.

— Ну-у, не зря же говорят, — пояснила она, — одна голова хорошо, а две — лучше!

Иван Васильевич усмехнулся и спросил:

— Хочешь своею головою всю Думу боярскую мне заменить?

— Ой, куда мне… — чуточку отступила Дуня, — но и без меня как-то не то, правда же? — очаровательно улыбаясь, она заглянула ему в глаза, как делал Пушок, когда хотел вкусненького.

Князь засмеялся, забывая об усталости, и повёл рукою:

— Иди сюда, садись. Угощайся, — Иван Васильевич кивнул в сторону кувшина со взваром и горкой выложенных на блюде пряников. — И рассказывай!

Дуня прошла столу, во главе которого сидел князь, чинно присела, подвинула к себе серебряный кубок, дождалась, когда ей нальют взвару, из вежливости сделала вид, что пригубила, и начала говорить.

— Как меня обижали, Евпраксия Елизаровна рассказала?

Князь поджал губы, но кивнул.

— Ага, — поняв, что об этом повторять не стоит, спросила: — а про португальское золото и наш договор на поставку часов и всяко-разно в обход ганзейцев говорила?

— И про это ведомо. Хороший договор.

— Ну-у, тогда остаются советы.

Князь тяжело вздохнул, подумал о чём-то, а потом недовольно шевельнул пальцами, что означало: «Давай, не тяни!»