Альберт Эйнштейн - Владимир Львов

Среди тех, кто слушал его речь в Альберт-холле, находился старый и сгорбленный человек с выражением отчаяния в потухших глазах. Это был знаменитый химик Фриц Габер, тот самый, что изобрел способ производства азота из воздуха и создал многие сильнодействующие удушливые вещества. Он помогал когда-то кайзеровской Германии вести истребительную войну и получил за это от кайзера чин майора! Теперь он был изгнан Гитлером за неарийское происхождение и нашел приют в Англии. Но Эрнест Резерфорд отказался протянуть руку Габеру при встрече с ним в Кембридже. «Кровь миллионов задушенных газами, на его руках, — сказал Резерфорд. — Он растоптал честь ученого, когда превратил свою науку в орудие истребления людей!»

Эйнштейн не знал, что Габер слушает его речь. Он не видел выражения страдания и отчаяния на его лице в те мгновения, когда Эйнштейн заговорил о моральной ответственности ученого в нашу, разодранную противоречиями эпоху. Он узнал об этом позже, когда ему показали газету, где говорилось, что в номере швейцарского отеля покончил самоубийством нобелевский лауреат Фриц Габер…

Близился день эйнштейновского отъезда, и он пересек еще раз Ла-Манш, чтобы повидаться с друзьями во Франции. Был шторм, какого давно не видели старожилы: небольшое судно не слушалось руля, бывалые люди, никогда не испытывавшие до тех пор морской болезни, лежали по каютам. В эти минуты Эйнштейна видели спокойно стоящим в одиночестве на палубе. Было замечено даже, что он пытался среди дикого рева и свиста извлечь из кармана торчавшие там, как всегда, перо и листок бумаги… В Париже он пожал на прощание руку Полю Ланжевену — им не суждено было увидеться больше. Мари Кюри была больна, жизнь ее угасала, лучи радия сделали свое разрушительное дело. Эйнштейн провел у ее постели несколько часов. Пришло известие о смерти друга, самого близкого из людей, которых он оставлял навсегда в старой Европе. Не было больше Пауля Эренфеста! «Самоубийство не всегда означает слабость ума и души» — сколько лет прошло с тех пор, как были сказаны эти слова? Пауль Эренфест выстрелил в себя из револьвера сразу после того, как прекратил своими руками жизнь неизлечимо больного и безгранично любимого сына…

Мир пустел около Альберта Эйнштейна.

Последний эпизод, запомнившийся его друзьями в эти прощальные часы, проведенные в Европе, рассказывается так: в третьеразрядную парижскую гостиницу, где он снял номер в одиночестве (Эльза остановилась у своего зятя), позвонили по телефону:

— Попросите к аппарату профессора Эйнштейна. Хозяин гостиницы ответил:

— У нас нет никакого профессора Эйнштейна,

— Как нет? Я сам вчера проводил его сюда!

— Вы говорите о знаменитом ученом Эйнштейне?

У нас остановился вчера какой-то жилец, расписавшийся в книге: «А. Эйнштейн», Я видел его и ручаюсь вам, верьте моему опыту, что это не ученый, а коммивояжер…

Через несколько дней он садился на корабль в Гавре. С ним были Эльза и Элен Дюкас, угловатая и молчаливая девушка, его новый секретарь и друг, отдавшая ему всю свою жизнь целиком и безраздельно. Дочь Эльзы Марго и ассистент Вальтер Майер присоединились позднее в Принстоне.

Глава пятнадцатая. Бомба времени

1

Угасала жизнь Эльзы Эйнштейн. Трех лет не прошло с тех пор, как они покинули родные края. Воздух, которым дышала Эльза, был чужим воздухом, небо над ее головой, земля под ее ногами были чужими, холодными. Она не смогла привыкнуть к ним. Она умирала.

Мир пустел вокруг Эйнштейна.

В эти дни касание руки друга было нужней, чем всегда, и быстрые тонкие худощавые руки, руки Элен Дюкас, были неотлучно с ним. Молчаливая и не знавшая усталости, она перепечатывала его рукописи, отвечала на десятки и сотни писем, приходивших ежедневно на имя Альберта Эйнштейна. Незаметно и неслышно чашка крепкого кофе и набитая табаком трубка появлялись на его заваленном бумагами столе…

Он работал. Еще один друг был с ним в эти нелегкие дни. Молодой поляк, к которому он отнесся с отеческой заботой в холодном, неприветливом городе, — это было шестнадцать лет назад — вновь появился на его пути.

Для Леопольда Инфельда — мы говорим о нем — эти годы не прошли даром. Его именем было подписано немало работ, касавшихся узловых вопросов теории физического мира. Вместе с Максом Борном он опубликовал нелинейное обобщение максвелловых уравнений поля — знаменитую статью, обсуждавшуюся оживленно на всех теоретических семинарах мира. Фашистское правительство Польши не интересовалось максвелловыми уравнениями поля! Оно преследовало, арестовывало, изгоняло лучших людей страны. Инфельд должен был покинуть кафедру физики, которую он занимал в университете Львова. Он изложил свое затруднительное положение в письме к Эйнштейну, и тот ответил, что добился для него места стипендиата в Принстоне. «Приезжайте, есть хорошая тема для работы», — так заканчивалось письмо.

И вот весенним утром 1936 года Леопольд Инфельд шел по улицам Принстона и должен был сразу убедиться в том, что жизнь этого маленького городка, затерявшегося среди зеленых рощ Нью-Джерси, стала неотделимой от имени Эйнштейна. По-видимому, он стал главной темой разговоров для жителей Принстона! В кофейной, недалеко от станции железной дороги, куда зашел Инфельд, чтобы собраться с мыслями перед встречей, посетители с восторгом рассказывали друг другу, что вчера «старый док» (так они называли Эйнштейна) был здесь, чтобы отведать засахаренных орехов. «Он их так любит, и Крис (хозяин кофейной) особенным образом их для него поджаривает!» Перед входом в кино обсуждалась новая картина «Вива Вилья», и было замечено, что «док что-то уж давно не ходил в кино». Наконец на аллее университетского парка до слуха Инфельда донеслись звуки развеселой песенки, которую напевала шумная гурьба студентов. Слова песни звучали примерно так:

Кто в математике силенИ в интегралы кто влюблен,Кто воду пьет, а не рейнвейн,Для тех пример — наш Аль Эйнштейн!

И хоть, закончив свой обед,Гуляет редко наш Альберт,Мы просим господа-творца —Пусть острижет он молодца!

«Здесь только и говорят о нем», — подтвердили Инфельду в кирпичном, старой постройки, здании, которое принадлежало к университетскому городку. Здание называлось «Файн-холлом», и, кроме математического факультета, в нем размещался временно институт высших исследований. На мраморной плите камина в одной из зал первого этажа бросалась в глаза сделанная резцом надпись. Подойдя ближе, посетитель мог прочитать тот самый афоризм об «утонченном, но не злом боге», о котором он столько слышал раньше…