Лавиния - Урсула Ле Гуин

– Меня тетя Маруна прислала, – сообщила она. Урсина принесла для нас кувшин хорошей питьевой воды, мешочек с сушеными бобами, а также сушеные фиги и изюм, которые явно сунула в сверток Тита, зная, как сильно Сильвий любит сладкое.

– Как вели себя люди из Альбы? – спросила я.

– Спрашивали о вас. Тетя сказала им, что вы ушли в ту Альбунею, что близ Тибура. У нас многие действительно так и считают. А вчера эти люди снова уехали в Альбу. И тетя велела передать тебе, что они приказали Ахату и Мнесфею доставить туда Сильвия, как только вы вернетесь в Лавиниум.

Я поцеловала Урсину, попросила ее завтра принести немножко вина для жертвоприношения, и она снова исчезла в зарослях столь же беззвучно, как и появилась.

А я присела на полусгнившее деревянное крылечко, залитое весенним солнышком, и задумалась.

Если мы вернемся в Лавиниум, верный Ахат непременно исполнит приказ Аскания.

Я могла бы, конечно, сама отвезти Сильвия в Альба Лонгу и остаться там вместе с ним, нежеланная и никому не нужная; незваная гостья при дворе Аскания, изо всех сил пытающаяся защитить свое дитя от небрежения, зависти и всяческого зла.

Еще можно, конечно, поступить так, как когда-то предлагал мне отец: отправиться в Цере к этрускам и попросить царя Таркона принять нас под свое крыло и помочь мне воспитать Сильвия как царского сына.

Впрочем, эта идея меня по-настоящему пугала, но я все же заставила себя обдумать и ее.

Я все еще пребывала в глубоких раздумьях, когда услышала, как прочирикал воробышек – это был наш с Сильвием условный сигнал – и мой сын появился передо мной весь в грязи и царапинах, изодранный колючками, страшно уставший, но безумно гордый: ему удалось поймать в силки крупного зайца. Пока он мылся, я освежевала и вымыла тушку, а потом мы надели ее на тонкую ивовую ветку и поджарили прямо над огнем. Получился великолепный обед.

– Завтра вечером нам придется немного попоститься, – сказала я Сильвию, – ибо ночь мы проведем в священном лесу.

– А я смогу потом осмотреть ту пещеру и вонючие пруды?

– Конечно.

– А что там обычно приносят в жертву?

– Ягненка.

– Если хочешь, я попробую раздобыть одного – тут неподалеку пасется наша отара. Я постараюсь, чтобы меня никто не заметил!

– Нет. Мы не можем так рисковать. Нам с тобой лучше вообще не появляться вблизи города. А завтра мы принесем такую жертву, какую сможем. Ничего, предки нас поймут. Я и раньше часто ходила туда с пустыми руками.

На следующий день, когда солнце, скатившись к западному краю неба, красным шаром повисло в морском тумане, мы с Сильвием по узкой тропке вошли в дубовую рощу Альбунеи и вскоре оказались в святилище, которое выглядело таким же заброшенным, как и хижина дровосека. Ведь здешний оракул всегда предпочитал говорить с представителями рода моего отца, Латина, а нас теперь на свете осталось совсем немного – несколько престарелых родственников, проживающих в Лавренте, я да Сильвий. Никто не совершал здесь жертвоприношений по крайней мере год, и старые овечьи шкурки на земле превратились в черные лохмотья. Мы нарезали дерна для алтаря, и Сильвий окропил его вином из фляжки – иного жертвоприношения мы совершить не могли – а я вознесла молитву предкам Латина и высшим силам, хранителям этих святых мест. Было уже слишком темно, чтобы показывать Сильвию пещеру, сернистый источник и озерца с вонючей водой, так что мы решили лечь спать. И мой сын расстелил свой плащ в точности там, где любил спать и мой отец, когда мы с ним сюда приходили. Я же устроилась на своем старом месте поближе к алтарю, где когда-то беседовала с поэтом. Некоторое время мы с Сильвием посидели молча, глядя на звезды, белый свет которых пробивался сквозь черную листву деревьев. Я задумалась, а когда очнулась от своих мыслей, то увидела, что Сильвий уже спит, свернувшись клубочком и укрывшись плащом; под этим огромным звездным небом он казался сущим ягненком. Я же еще долго сидела без сна. Ночные животные издавали разные звуки, шуршали и царапались то рядом, под корнями деревьев, то дальше, в лесной чаще; один раз где-то справа на холме прокричала сова. Я не ощущала отчетливого присутствия здешних духов или каких-то иных сил. Все вокруг было окутано безмолвием.

Через некоторое время созвездия на небе изменили и местоположение, и свои очертания, и я решилась наконец обратиться к своему поэту – не вслух, конечно, а мысленно: «Мой милый поэт, сбылось все, о чем ты мне рассказывал. Ты правильно указал мне путь вплоть до смерти Энея. А потом я позволила другим вести меня по жизни. И сбилась с пути. Я не могу доверять Асканию: он ведь, по-моему, и сам не понимает, сколь враждебно его отношение к Сильвию. Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас оказался здесь! Чтобы ты снова мог указать мне путь! Чтобы ты смог снова спеть мне!»

Но никто мне так и не ответил. А тишина вокруг стала вдруг какой-то особенно глубокой, всепоглощающей. Печально вздохнув, я тоже прилегла, и вскоре меня сморил сон. Во сне земля казалась мне мягкой, а плащ – очень теплым. Перед моим внутренним взором проплывали разные слова, возникали разные образы. И слова эти словно призывали: Произнеси меня! А потом вдруг уплывали прочь, и мне казалось, что они, меняясь, пытаются внушить мне: В нас – твоя сущность. На какое-то мгновение я вдруг совершенно ясно увидела перед собой щит Энея и повернутую к детенышам голову волчицы на фоне ее светло-серого бока. А потом мне показалось, что я лежу на поверхности огромного купола, похожего на панцирь черепахи и сделанного из земли и камней, и купол этот вздымается над бездонной темной долиной. А ниже, видимо на склонах этой долины, простираются бескрайние густые леса – страна теней. И там, в этой лесной чаще, я увидела Сильвия – он стоял в полосе неяркого солнечного света на берегу какой-то окутанной туманом реки, куда более широкой, чем Тибр, такой широкой, что я даже противоположный берег не могла как следует разглядеть. Сильвий был уже не мальчиком, а молодым мужчиной лет девятнадцати-двадцати. Он опирался на большое отцовское копье и выглядел так, как, должно быть, выглядел в молодости Эней. И вокруг него на поросшем травой берегу повсюду виднелись люди, множество людей. А трава там была какая-то странная – серая, как тень, а не зеленая. И я услышала старческий голос, который негромко говорил чуть ли не в ухо мне: «…твой последний ребенок, которого воспитает в лесах твоя жена Лавиния, станет царем и отцом царей». Я вдруг отчетливо почувствовала, что Эней где-то рядом; да, я почувствовала его физическое присутствие, его плоть, а не только его душу… И мы слились воедино… А потом я проснулась и обнаружила, что сижу на своем плаще, страшно растерянная, в полной темноте, и душа моя охвачена чувством невосполнимой утраты. Никого рядом не было. Только Сильвий спал на том краю поляны. Звезды меркли, и небо уже начинало светлеть.

Сильвий в ту ночь спал крепко, без сновидений. Это мне приснился сон, это я слышала голос. Но то был голос не моего деда и не моего прадеда.

На заре мы встали и пошли к источнику. Пока Сильвий обследовал пещеру, я, присев на каменный выступ, любовалась солнечными лучами, просвечивавшими сквозь дымку, которая всегда висит над бледной водой в сернистых озерцах. В прохладном утреннем воздухе запах серы ощущался не так сильно, и мы даже искупались чуть ниже по течению ручья, где земля не казалась такой мертвой и не была насквозь пропитана зловонной влагой, как у входа в пещеру. Вода в озерце оказалась теплой, очень мягкой и приятно ласкала кожу. Здесь, наверное, хорошо лечить пораженные артритом суставы или старые раны, подумала я.

После купанья мы вернулись на поляну и, поскольку нам нечего было предложить в благодарность богам, просто усыпали их алтарь душистыми травами, ветками лавра и теми скромными цветами, какие сумели собрать на лесных прогалинах, и произнесли слова молитвы. А потом я решила, пока мы еще не ушли из этих святых мест, рассказать Сильвию свой сон.

– Я видела тебя – не мальчиком, а взрослым мужем, – но у меня было такое ощущение, словно ты еще не родился, а стоишь и ждешь, когда тебе разрешат начать жить. И рядом со мной был еще кто-то, какой-то старик, и говорил он не со мной, а с твоим отцом Энеем, хотя и я все слышала. Говорил он с ним о тебе, и я успела услышать, как он сказал что-то вроде: Это твой последний сын, он будет царем и отцом царей, и твоя жена Лавиния воспитает его в лесу. А потом я проснулась.

Возвращаясь в хижину дровосека, мы оба задумчиво молчали.

– Это значит, что мы должны тут и остаться, в лесу. Верно ведь, мама? – нарушил молчание Сильвий.

Именно об этом думала и я, но все же первым моим побуждением было отрицать это, сказать «нет». Вряд ли все было настолько ясно и просто. Так что сразу я ничего сыну не ответила. Лишь когда мы уже подходили к дому, сказала:

– Да, похоже, ты прав; мой сон означал именно это. Но как же мы?.. Не можем же мы вечно скрываться здесь, точно изгои или нищие… жить только тем, что сможет прислать нам Маруна?