Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Ночью пошёл дождь, и по всей вероятности, намеревался моросить весь день. Осень властно вступала в свои права, бабье лето закончилось. Дорога, которую исправляет только божье провидение, да проезд губернатора, совершенно размокла. Грязь, слякоть, тряска по лужам, порыжевшие и потемневшие луга, тощий кустарник, мокрые берёзки, теряющие последние листики…

Осень, ты на грусть мою похожа…

В Управе их уже ждали. Сам исправник в такую рань не соблаговолил прибыть на службу, но был его помощник, который вручил Иванову большой запечатанный пакет с сопроводительным письмом. К просьбе выписать паспорт он отнёсся благосклонно, оговорив, что может выписать только временный, на пять лет. Секретарь тут же и заполнил гербовый бланк, задавая Петрову стандартные вопросы — ФИО, вероисповедание, возраст, род занятий, состоит ли в браке, отношение к воинской службе и т. д. Помощник исправника в верхнем правом углу хлопнул печать с двуглавым орлом и надписью "Безплатно", секретарь посыпал документ из солонки, и сдув песчинки, подал Петрову. Иванов дал каждому по десятке. Пригодятся ещё, гаврики. С близкой железнодорожной станции донёсся рёв подходившего московского поезда.

Приехали на станцию, а на вокзале цивилизация: по платформам жандармы разгуливают, начальники в красных фуражках бегают, носильщики суетятся с багажом. В кассе взяли три билета — в 1 класс себе, а Савелию в 1 класс не дали, кассир подозрительно покосился на его камуфлированный бушлат и изрёк: — В первом классе чистая публика, в грязном кожушке извольте в третий класс.

Еле уломали на 2 класс, тщетно пытаясь доказать, что камуфляж — не грязь, а цвет такой. Так или иначе, сели, поехали. Путешествие из Вязьмы в Смоленск заняло целый день. Меньше двухсот вёрст паровоз ехал около десяти часов. Всё, как рассказывал Иванов: то ехали, то стояли, то еле тащились.

В купе, на четверых, кроме Иванова и Петрова, находились ещё два господина и разговаривали.

Один, по виду, помещик из глубинки, загорелый и обветренный, ковбой да и только, одетый как-то так, не броско, а второй, с профессорским видом, с золотым пенсне, весь из себя… городской барин.

Наши друзья сидели и, не вмешиваясь, слушали.

— Вот из Воронежа пишут, — говорил "профессор", — что крестьяне Волоконовской и Палатовской волостей постановили учредить в своих волостях народные школы.

— Это что значит, по одной школе на волость?

— Конечно, мало, но все-таки отрадно видеть, что народ стремится к образованию и, сознавая необходимость его, жертвует свои трудовые деньги на устройство народных школ.

— Э… — засмеялся "ковбой", — Вы просто не знаете, что у нас все можно, если начальство пожелает. Крестьяне любой волости составят приговор о желании открыть в своей волости не то, что школу, а университет или классическую гимназию! Это бывает.

— Вы что не верите, тому, что пишут "Ведомости"?

— Верю, этому нельзя не верить, корреспондент не может сам сочинить этот факт. Верно, что крестьяне постановили организовать школы, но это еще ничего не значит.

— Как ничего не значит?

— Это еще не значит, что крестьяне, как Вы сказали, стремятся к образованию и сознают необходимость жертвовать деньги на школы. Не видит мужик такой необходимости. Вскоре после "Положения", на волне "свободы", на школы сильно было налегли, так что и теперь в числе двадцати-, двадцатипятилетних ребят довольно много грамотных, то есть умеющих кое-как читать и писать. А сейчас школы не то что уничтожаются, но как-то стушевываются, и из мальчишек в деревне уж очень мало грамотных. Представьте себе, пришел как-то ко мне мужик, с просьбой заступиться за него, потому что его сына заставляют ходить в церковно-приходскую школу.

— Заступитесь, обижают, — говорит он, — сына не в очередь в школу требуют, мой сын прошлую зиму школу отбывал, нынче опять требуют.

— Да как же я могу заступиться в таком деле? — отвечаю, удивленный донельзя.

— Заступитесь, Вас в деревне послухают. Обидно — не мой черед. Васькин сын еще ни разу не ходил. Нынче Васькину сыну черед в школу, а Васька спорит — у меня, говорит, старший сын в солдатах, сам я в ратниках был, за что я три службы буду несть! Мало ли что в солдатах! У Васьки четверо, а у меня один. Мой прошлую зиму ходил, нынче опять моего — закон ли это? Заступись, научи, у кого закона просить.

Действительно, когда зимой у мужика нет хлеба, когда чуть не все дети в деревне ходят "в кусочки" и этими "кусочками" кормят все семейство, понятно, что мужик считает "отбывание школы" тяжкой повинностью. А Вы говорите: "Отрадно видеть".

— Не может быть, что Вы такое говорите! — всколыхнулся "профессор".

— То и говорю, как есть на самом деле. Вот последнее время взяли верх приговоры об уничтожении кабаков и уменьшении пьянства. Стоит только несколько времени последить за газетами, и потом можно наизусть настрочить какую угодно корреспонденцию… "Крестьяне, какого нибудь Ивановского сельского общества приговором постановили, в видах уменьшения пьянства, из 4 имеющихся в селе кабаков уничтожить два", и затем — "отрадно, что в народе пробуждается сознание", и так далее.

— Позвольте, откуда же тогда берётся всё это?

— От начальства. От волостного старшины, от уездного исправника, от уездного начальника. Хотят, чтоб было как лучше, а получается только во вред.

Петров хмыкнул про себя, оказывается незабвенный газпромовец с его "Хотели как лучше, а получилось как всегда" не оригинален.

— Мне приходилось говорить с начальством на эту тему, — продолжал помещик, — у нас как раз недавно на сельском сходе постановили закрыть кабак на мельнице. Якобы мужик в нем пропивает зерно нового урожая. А результат? Цена на вино подскочила, а как торговали, так и торгуют. Спрашиваю уездного исправника:

— Ведь мужик, когда у него есть новь, непременно выпьет с радости?

— Выпьет.

— И напьется?

— Напьется.

— Ведь если б вас сделали штатским генералом — поставили бы вы бутылочку, другую холодненького?

— Ну, конечно, — улыбается исправник.

— А ведь мужик генералом себя чувствует, когда везет новь на мельницу?

— Пожалуй.

— Нельзя же ему не выпить с нови, и уж, конечно, он не поедет молоть туда, где нельзя раздобыться водкой?

— Пожалуй, что не поедет.

— Водка, значит, непременно должна быть на мельнице?

— Пожалуй, что так.

— Ну, почему же не дозволить торговли водкой на мельницах?

— Нет, нельзя дозволить. Ведь, согласитесь, это большое зло, если дозволено будет на мельницах держать водку. Мужик привозит молоть хлеб, напивается, пьян, променивает хлеб на водку, его при этом обирают, а потом зимой у него нет хлеба.

— Но ведь это зло существует, потому что правило не исполняется и исполнено быть не может, так как никто хлеба не повезёт на ту мельницу, где не продают водки. Следовательно, правило не достигает цели, и к тому же еще более способствует обеднению мужика, потому что всякое стеснительное правило, чтобы быть обойденным, требует некоторого расхода, который все-таки платит тот же мужик.

— Оно так, но ведь согласитесь, что продажа водки на мельницах — зло!

— Так правило не уничтожает зла, водка ведь на мельницах всё равно есть.

— Однако же…

Такой вот бесконечный разговор. По этому случаю я припоминаю, как наблюдал однажды, как немец показывал публике в Московском зверинце белого медведя.

— Сей есть белый медведь, житель полярный стран, очень любит холодно, его каждый день от двух до трех раз обливают холодной водой, — говорит немец монотонным голосом, указывая палочкой на медведя.

— Сегодня обливали? — спрашивает кто-то из публики.

— Нэт.

— Вчера обливали?

— Нэт.

— Что ж, завтра будут обливать?

— И нэт.

— Да когда же его обливают?

— Его никогда не обливают! Сей есть белый медведь, житель полярный стран, очень любит холодно, его каждый день от двух до трех раз обливают холодной водой, — продолжает немец.

Мы все привыкли к этому, и никто не сомневается, что белого медведя, которого никогда не обливают, ежедневно от двух до трех раз обливают холодной водой. Удивительно, как умеет наше начальство придумывать законы, которые никто никогда не выполняет.

— Так Вы считаете, что все новшества исходят от местного начальства, а приписываются крестьянам? — блеснул стёклами пенсне "профессор".

— Конечно. Всегда было начальство, и теперь есть, только теперь оно по-новому начальствует. До "Положения" начальство напрямую все заводило: и больницы, и школы, и суды, а теперь через приговоры сельских сходов то же самое делает. Без начальства, каким же образом узнает народ, что нужно избрать гласных, поправлять дороги, заводить больницы и школы, жертвовать для разных обществ?

Паровоз свистнул и начал в очередной раз притормаживать. Станция Дорогобуж, часовая остановка. Вышли размяться, да и пообедать заодно.