"Канцелярская крыса" - Константин Соловьёв

Что ж, надо признать очевидное. Он сам загнал себя в прокрустово ложе, которое постепенно обретало очертания эшафота.

Новый Бангор не обращал внимания на Герти. Улицы, уже ставшие ему знакомыми, не узнавали его. Проникнутые влажной полуденной жарой, полные пыхтящим железом и ленивой человеческой плотью, они раскраивали город во всех направлениях подобно чертежу, но понять этот чертеж было не так легко, как казалось на первый взгляд.

Герти открывал для себя этот город по кусочкам, как сложную мозаику, и кусочки не всегда стыковались друг с другом, то тут, то там обнаруживался зазор, или же кусочки наползали друг на друга, образуя странные многослойные изображения. Изображения, походившие на полотна художника, пишущего в непривычной и совершенно непонятной ему манере.

Не в силах проводить много времени в кабинете, Герти часто под благовидным предлогом выбирался из Канцелярии, попутно обнаружив, что его предлог совершенно бесполезен: ровным счетом никому не было дела до того, чем занят руководитель первого отдельного межведомственного комитета по специальным вопросам при юридическом аппарате территориального департамента.

Герти иногда часами бродил по городу, не столько разглядывая, сколько пытаясь ощутить себя его частью. Это давалось с трудом. Его жизненный след не вписывался в эту картину, оставался шкодливыми чернильными каракулями поверх уже наложенного лака. Он жил в Новом Бангоре, но в то же время ощущал, что жизнь его не соединена с жизнью города. Чертежу не требовались лишние линии, он был совершенен, пусть и непонятен постороннему.

Это странное ощущение чуждости, жизни в отдельном слое, помноженное на одиночество, сделало из Герти меланхолика. Он собирал фрагменты мозаики, но уже с равнодушием старика, коллекционирующего марки, без прежней горячности и жажды нового. В погоне за недостающими фрагментами он посетил даже те места Нового Бангора, которые прежде находились на периферии его интересов. Быть может, именно там происходит то, что ему надо понять и увидеть?..

Герти побывал в Коппертауне, промышленном районе, который издалека напоминал грузную стальную личинку неизвестного насекомого, вгрызшуюся в землю и питающуюся подземными соками. Соки эти, перерабатываясь в его чреве, вырывались наружу из сотен пор, отчего воздух над Коппертауном казался тусклым и зернистым — словно там круглые сутки шел снегопад из железной пыли.

Здесь не было того порядка, что в фабричных пригородах Лондона. Цеха здесь лепились к цехам, как кораллы друг к другу, сливаясь воедино и выставляя наружу отверстия технологических лазов и россыпи перфорированных отверстий, похожие на созвездия сыпи. Коппертаун был бесформенным комом стали, его формы были ассиметричны и чужды любому архитектурному стилю.

В этой исполинской кузнице работа шла постоянно, в три смены. Даже ночью, когда кипящая жара превращалась в душный влажный зной и на Новый Бангор стекала, клубясь, тихоокеанская густая ночь, Коппертаун продолжал жить и работать. Заточенными демонами гудели доменные печи, отрыгивали огненными венчиками наросты труб, дребезжали в цехах неизвестные Герти автоматы. С фабричными рабочими он, однако, старался дела не иметь. Людьми они были простыми и грубыми, причем толком было непонятно, является ли простота следствием врожденной грубости, или же грубость есть эволюционировавший придаток их простоты. Все похожие друг на друга, как россыпь промасленных гаек, на саржевый костюм Герти они взирали с усмешками, от которых ему делалось неуютно.

Не спал ночами и Шипси, но по другой причине. Шипси был обособленной полостью в теле Нового Бангора, куда сливались неизрасходованные за день секреции и гормоны, не нашедшие выхода и не выплеснутые в кровеносную систему города. Здесь они бродили в огромном котле, от которого пахло человеческим потом, джином, ароматическими маслами и опиумным дымом, а энергии, выработанной в этой реакции, было достаточно, чтоб зажечь множество гальванических вывесок, мерцающих в ночи. Шипси всегда был пьян, шумен и неразборчив, жизнь в нем клокотала без остановки, жизнь яркая, бездумная, сыплющая огнями, вызывающая отвращение попеременно с восторгом.

Шипси вобрал в себя большую часть ресторанов, пабов, игорных домов, увеселительных заведений и борделей города. На городских картах его именовали «Шипспоттинг», но Герти ни разу не слышал, чтоб кто-то так его называл.

Шипси. Приятель-Шипси. Фамильярный, насмешливый, вечно пьяный и куражащийся. Он притягивал к себе метущиеся и одинокие людские души, завораживая их переливами гальванических огней, всасывал в себя и опаивал дурманящим коктейлем, от которого тело делалось послушным и тяжелым, как голем, а голова — звенящей и пустой.

Провокатор-Шипси. Болтун-Шипси. Проститутки здесь ходили прямо по улицам, улыбаясь прохожим с той фальшивой скромностью, что возбуждает тысячекратно сильнее шпанской мушки, причем именно ее фальшивость придает их сексуальному излучению особое очарование. Тут шипело шампанское, звенели бессмысленные тосты, трещали по зеленому сукну карты. Иногда хлопали вразнобой выстрелы, поспешные и неумелые — это в укромных местах дуэлировали недавние собутыльники, ощутившие смрадное дыхание жизни сквозь липкий дурман опьянения.

Здесь сновали гадалки, неся клетки с дрессированными обезьянками, янтарно-желтые глаза которых таили грусть столетних стариков. Здесь толстяки в велюровых костюмах и непременно желтых жилетах шепотом предлагали верные ставки на скачки, маслянисто подмигивая и мягко хватая за рукав. Здесь, сбившись в небольшие стайки подальше от ярких огней, студенты передавали друг другу толстую самокрутку, распространяющую запах водорослей, хрипло смеялись и кашляли. Здесь на бордюрах сидели полуголые пьяные девицы, бранящиеся и плюющие под ноги прохожим. Здесь танцевали под фальшиво грохочущий оркестр уанстеп, кадриль, которую здесь отчего-то называли контрдэнсом[66], и новомодный нью-англез[67], фиглярский и откровенный. Здесь слепо шатались, на кого-то опираясь, люди с обессмыслившимися лицами и белыми непрозрачными глазами. Здесь был Шипси. Старый добрый приятель-Шипси.

Открыв для себя Шипси, Герти опасливо подумал, как бы не приклеиться к этой ловушке для мух самому. Слишком уж соблазнительно было позволить мыслям раствориться в потягиваемом через серебряную трубочку абсенте, позволить музыкальному ритму разметать одолевающие тревоги. Но и здесь сказалась его чуждость Новому Бангору — Шипси не смог растворить его в своих пьянящих водах, здешнее лихорадочное и буйное веселье не завлекло Герти надолго.