Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - Марина Райкина

В странных декорациях творится нечто странное. Стиль репетиций — под грифом «секретно». То есть — тишина, режиссер не кричит, объясняет артистам все шепотом, как будто находится с ними в заговоре. Обслуга «Современника» удивляется, что даже в перерыве никто за сценой не треплется и не травит анекдотов. Таинственность усиливают любимые слова режиссера: «Ну, нэ знаю, нэ знаю…» и «Навэрно…» Он не выносит вопросов типа: «Откуда я выхожу?»

— Ну хорошо, — говорит он решительно, — в эттом месте надо… — Пауза. Но если я все объясню, мнэ не интэресно будет, — внезапно заканчивает он свой монолог.

В странных декорациях нет ничего постоянного. Артист Максим Разуваев, репетирующий роль Мортимера, шепотом сообщает мне, что мизансцены меняются каждую минуту.

— Но это же путает артистов. Как же вы играете?

— Это не путает. Может быть, это не очень привычно, — шепчет Разуваев, но очень интересно. И он же не суть меняет, а в форме пробует разное.

— Это очень мучительно, — говорит Марина Неелова, прикуривая сигарету. Ты не успеваешь ухватить хвост его идеи, а тебе уже предлагают голову. Я сама хожу, как без головы.

Елизавета:

Чего народ мой хочет? Говорите,Чего он хочет?

Берли:

                     Головы Стюарт…

Голову рубить будут в пятом акте.

Игорь Кваша играет графа Лестера — любимца королевы Елизаветы. Вот после неудачного покушения на королеву он дрожит от страха:

Разоблачен, разгадан я. Но какОн мог напасть на след мой?..

— Нэт, нэт, — Туминас из зала поднимается к Кваше. — Он нэ такой тяжелый… Он медвежонок, мягкий, как в детстве. Надо лэгче, еще лэгче…

Кваша на ходу перестраивается, и его знаменитый половой, то есть очень низкий голос, дает жалостливого петуха. Кваша как будто в весе потерял, и вся монументальность его пластики потекла, как мороженое на солнце. Его совсем будет не узнать, когда после встречи с Мортимером — Разуваевым он натянет на голову детскую шапочку и окончательно станет похож на городского сумасшедшего. Однако через минуту выяснится, что это всего-навсего уловка, чтобы заманить партнера в ловушку, то есть в шкаф.

Действие со шкафом тормозится, потому что режиссер с артистами Юшкевичем, Разуваевым и Квашой пытаются найти причину смерти Мортимера — задохнулся в шкафу? закололся? отравился? Даже королева подает голос, предположив, что он мог перерезать себе вены. Поиски кончины пылкого смельчака дорого обошлись артисту Разуваеву. Пытаясь из шкафа перекричать музыку: «Подлец! Но поделом мне! Как я глуп! Кто вызвал с ним меня на объясненья?», он сорвал голос. Вообще потерь хватает — одни артисты в синяках, у других порвана одежда.

— Интересно, а режиссер прислушивается к актерским предложениям?

— История такая вышла, — рассказывают артисты. — На последней репетиции перед отъездом Римаса в Литву актеры задали ему вопрос: «Почему ни одно наше предложение, Римас, у вас не находит отклика? Ни од-но!» То, что ответил Римас, было убийственно своей внезапностью. Он сказал с соответствующей интонацией: «Хорошо, что вы задали этот вопрос как раз перед отъездом. Может быть, я подумаю и, не возвращаясь, пришлю вам телеграмму: „Спасибо, было приятно познакомиться. Вы очень хорошие артисты, но я очень занят теперь“».

Наконец-то Мария и Елизавета встретились. Явление Стюарт народу имело очень эффектный вид: внизу — кормилица (Людмила Крылова) с камеристкой (Мария Селянская) и сверху, как по перекладине над пропастью, идет Мария Стюарт. Черное пальто поверх белой длинной рубахи. Ухватившись за стеклянный набалдашник люстры, спускается вниз. Она, как птица, которой связали ноги и от этого она сошла с ума. Во всяком случае, взгляд ее оторопелый, голова на тонкой шейке то и дело падает, как у недоразвитого младенца. На колени кормилица поставила ей прозрачный полуглобус с водой.

Мария:

Как я деревьям этим благодарна,Что не видна тюремная стена!..

И в безумном отчаянии она бьет по воде. Вода эффектно разлетается, как битое стекло.

— Пошла Эльжбета, — командует Римас, и по черному заднику вся в черном медленно и ритмично движется королева Англии. Гордо вздернутую голову подпирает высокий белый воротник. Когда развернется анфас, то станут видны высокие черные сапоги на красивых ногах, черные брюки, черный жилет и бабочка на белой рубахе. Они рядом — Стюарт в безумии и Елизавета в непреклонной гордости.

Мария:

Царите с миром. Я от всяких правНа царство отрекаюсь…

Стюарт подвывает: «Сестра! Сестра! Дай мне терпенье, Боже!» Елизавета неприступна, как крепость. Обхватив руками аквариум, Стюарт молит о прощении. Не выдерживает и остатки воды выплескивает на Елизавету. Та торжествует.

Ценою всех богатств земных я не хотела бы оказаться на месте этих двух женщин. Когда Елизавета уйдет, Мария залезет на стол и, раскачиваясь в такт колоколу, станет злобной волчицей, от ее безумия не останется и следа. Страшно.

Реквизитор Маша ползает по сцене и собирает воду. Она уверяет, что королевы извели на сцене пять литров воды.

В буфет поднялись актеры и сам режиссер. Он — с отстраненным лицом, и оно совсем несовместимо с тем, что он держит в руках: тарелка с жареной картошкой и куском мяса, завернутым в рулет.

— Я понимаю, что нельзя не есть, но для меня всегда это вопрос: вы только что были в прошлом веке и по лицу видно, что не вернулись, но при этом картошка, мясо. Вас не смущает?

— Да… Навэрно… Я пришел сюда потому, что они (показывает в сторону поваров) с утра у меня брали заказ. Ну нэ знаю… Если бы не они, я бы пошел на бульвар… по дороге, навэрно, что-то съел, а может, нет…

— Про что ваша «Мария Стюарт»?

— Про двух женщин.

— Женщин или королевских особ?

— Простто про женщин.

— А на чьей стороне ваши симпатии — Марии или Елизаветы?

— Сейчас набираю симпаттии к Эльжбете. К Марии симпаттии сразу возникают: она — женщина, в тюрьме… Поэтому я исключил пэрвый акт, гдэ она в затточении. Нэ надо зрителю все знать досконально. Чтобы любить, совсем нэ обязательно все знать. А с другой стороны — они, бабы — такие заразы. Но с ними нужно что-то такое мужское сделать.

— Ну не вступать же с артистками в личные отношения?

— Этто другое. Я нэ хочу артистку. Я хочу женщину, котторую придумал. Я ее слепил, поэттому хочу ее. Театр — это такой сэксодром, поэттому сюда так тянутся мужчины. Казалось, иди в инжэнэры. Нэт, идут в театр. Они любят то, что вот-вот…

— Римас, легко или трудно работать с артистами «Современника»?

— Нэт, нэ трудно. Но они нэ открыты, то есть нэ открыты миру, потому что нэ расщепляют то, что за ними стоит.

И дальше Туминас развивает свою теорию о том, что: 1. Все артисты любят делать то, что хочет публика; 2. Театр — это не сговор сцены с залом, а борьба; 3. артист должен звучать на сцене, как орган, раскрыв в себе голоса матери, деда, родных и ни в коем случае не возвышаться на сцене. И, наконец, 4. Конфликт на сцене не главное, что движет действие.

— Интересно, что вы против всего, чему учили вас в ГИТИСе.

— Да. Я учился в ГИТИСе у Туманова, но все врэмя бэгал на Бронную, на репетиции Эфроса. Когда дэлал отрывки в институтте, то их называли эфросятиной.

Римас спохватился, что слишком разболтался. Убежал — «навэрное», в XVI век, разбираться с Марией Стюарт, ее сестрицей Елизаветой и их мужским окружением.

Берли — артист Михаил Жигалов — на сцене жжет бумагу и бросает ее в корыто. Ведро над головой раскачивается, как маятник Фуко. Режиссер Туминас обожает огонь на сцене. В своем спектакле «Маскарад», которым он потряс Москву два сезона назад, он такой пожар развел, что обслуга Вахтанговского, где играли спектакль, ходила в панике с брандспойтами наперевес. Огненные страсти только выдают горячую натуру литовца — с виду тихого, ироничного омута. О, кто знает, какие черти водятся в нем!

Если верить реквизиторам, то в Туминасе водятся олимпийское спокойствие, ироничность и классное чувство юмора, на которое всегда у артистов есть свои штучки.

— Вот на одной репетиции случай был, — говорит зав. реквизиторским цехом Маша. — В сцене свидания Марии и Елизаветы в парке атмосфера так накалилась, что в воздухе искры сверкали. Вдруг Римас говорит Марине Мстиславне и Лене (Нееловой и Яковлевой. — М.Р.): «Знаете что, обнимитесь!» Все от неожиданности остановились. Потом Мария с Елизаветой обнялись, и Марина Мстиславна такое сделала…

Все, кто есть в тесной реквизиторской, хихикают.

— Что сделала-то?

— Ну, неудобно сказать… В общем, движениями изобразила розовые отношения.