Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - Марина Райкина

За десять лет до войны с Наполеоном, например, женщины разделись совсем. Весь ампир — это полуголые женщины под тонкими платьями. Жозефина, супруга Наполеона, — голое тело под муслином. Никаких корсетов, никаких лифчиков. Вся французская революция прошла под этим знаком.

Именно за десять лет проходит череда женских образов. Женщина начала века — идеальная и сияющая женственность, в основе которой на самом деле сплошной обман. Талию сделал корсет, бедро — подушки-турнюры, пышные локоны — шиньон. Ничего естественного, ничего настоящего. А как хороша! И вокруг нее мир, благодать — войны никакой. Мужчина занят ею, ему надо заработать деньги, чтобы достойно ее содержать. Потом требуется время, чтобы ее добиться. Короче, мужики заняты абсолютно. Как только женщина становится худой, плоскогрудой, с короткой стрижкой, в короткой юбке — без всякого обмана, считай, что появилась предвоенная невеста. А на пороге войны — откуда что взялось: рост, большая грудь, ярко выраженные формы… Образ, наполненный женским началом: это уже Родина-мать. С ней надо спать, она будущих солдат будет рожать. Это буквально три-четыре года до войны.

Лифчики, которые извлекает Севрюкова из очередной сумочки, явно потеряли свою упругость, как школьница девственность. Всем своим легкомысленно-кружевным видом без жесткой строчки как бы демонстрируют собственную никчемность. А корсет вообще приказал долго жить. Платье от Поля Пуаре, купленное в антикварной лавке Испании, тоже выглядит как тюлевая занавеска с золотой ниткой, за которой отчетливо просматриваются все пикантные детали женского тела.

— Сейчас я тебе покажу ночную рубашку, в которой жену Тухачевского увезли на Лубянку. Французская, с кружевами. Ручная вышивка. Все скроено по косой. Этот крой делает фигуру летящей. У Нины Берия, например, было креп-жоржетовое платье — на него ушло тридцать восемь метров.

— У каких же энкавэдэшников ты все это выкупила?

— Это все случайно. Случайно пришли панталоны Лилиной и жены купца Щукина, которая знаменита тем, что из Парижа вернулась с зубом, в который был вплавлен бриллиант. Я меньше всего коллекционер: я вошла в этот мир, и все ко мне притягивается. Сама не знаю почему. Это вал, который идет, и мне кажется, что белье гоняется за мной. Вот я тебе рассказываю и боюсь, что кого-то забыла. А это значит — такое уже происходило, — чье-то белье может обидеться и исчезнуть.

Белье жены Тухачевского принесли ее родственники. Принесли фибровый чемодан, и там лежали вот эта рубашка и трусы — то, в чем ее увезли на Лубянку. Если в приемной Лубянки возвращали чемодан, это значило, что человек расстрелян. Или неожиданно приехал человек из Нижнего Новгорода, разыскал меня: «Я привез вам лифы Веры Коралли». — «А вы откуда знаете?» — «Мне бабушка рассказывала». Я вынуждена этому верить. Я же не спрашиваю у них документов: «Действительно ли это вещи Тухачевской?» Я просто верю.

А с Берией еще интересная вещь. Пришла женщина и рассказала историю своей матери: как та, еще пятнадцатилетней школьницей, шла по улице, возле нее притормозила машина и ее увезли. Судьба девочки, слава Богу, не сломалась. Просто, как рассказала мне ее дочь, после связи с Берией родители увезли ее из Москвы. По тем временам — рядовой, но неприятный случай. А платье жены Берии мне подарили в Киеве. То самое, на которое ушло тридцать восемь метров шелка.

Вот видишь, как выстраивается театр одной женщины. Вещи можно потрогать и ощутить. Они — сгусток энергетики и что-то такое излучают, потому что особенное что-то знают. Эти женщины старше меня, умнее, и их опыт печальнее, чем мой, но это та связь времен, которую я держу в руках. Эти ощущения больше, чем просто рассказанные истории.

— Занимаясь нижним бельем, как ты относишься к своему собственному?

— Как сапожник, который без сапог. Хотя в моей жизни была одна история, когда я воспользовалась эротической силой старых бюстгальтеров. Не безрезультативно.

Шестидесятые годы… Появились колготки, которые убили чулки, белье, нижние юбки. То есть шестидесятые — это практически смерть белья. И только Мадонна вернула его, когда впервые вышла в корсете, который как бы прорывался через мужской костюм. И мода стала прокручивать все темы, которые она прожила за двадцатый век. Прокручивать, смаковать, возвращаться. Все, что накопилось в платяном шкафу за сто лет, периодически выстреливает — то корсет всплывет, то вдруг нижние юбки…

— На основе того белья, которое носят сейчас, какие прогнозы ты можешь сделать в плане социально-политических перемен?

— Ничего хорошего. Сейчас Кейт Мосс — женщина-подросток — отошла. Ее сменил тип вампирической тетки, такой сексуальной, манкой, зовущей — это настораживает. Может, женщин надо заставить переодеться или мужчин заставить повлиять на них? Чтобы сломать плавное течение моды нижнего белья к войне.

— За сколько времени ты собрала свою коллекцию?

— У меня сейчас больше трех тысяч образцов. Я смотрю на них и думаю: куда девалась эта Атлантида, которая только вчера еще была? Вот женщина ходила в этих панталонах, затянутая в корсет, утопала в кружевах и пахла пачулями. Это Книппер-Чехова. А вот уже Лиля Брик — прозрачное платье с затянутым бедром, бант в волосах. Любовь Орлова или жена Берии — в креп-жоржете, белый вытравленный цвет волос. Потом Брижит Бардо с жесткими торчащими бюстье из гипюра и хрустящими, как бы не для жизни, капроновыми платьями. Мерилин Монро — сияющая женственность, закованная в синтетику. Какой хороший драматург над всем этим поработал! Так менять женщину! Сейчас, при всем калейдоскопе моды, такой перемены в женщине нет.

В финале этой бельевой истории я испытала потрясение, которого давно не испытывала в театре. На меня надели корсет. Ощущения — из категории острых. Не вздохнуть, не выдохнуть: теперь понятно, отчего дамочки то и дело хлопались в обморок. После того как Севрюкова затянула на моей спине множество шнурков, сама собой нарисовалась осиная талия и руки легли на объемные бедра, также неизвестно откуда взявшиеся. Я была готова к бою.

Приглашение на казнь

Что такое репетиция? Это пустой зал и один человек — режиссер командует, как на капитанском мостике. В черном зале тишина. Шорох. Шепот. Шепоток… Оцинкованное ведро в воздухе, как голова повешенного… Еще не развели огня. Дым от свечей клоками ползет по сцене. Он — как вуаль для королевы. Королева вот-вот появится. Неясные звуки и гулкое дыхание бездны, у которой оказались две женщины из XVI века. И до них почему-то есть дело театру «Современник». Здесь известный литовский режиссер Римас Туминас занимается сложнейшей психофизикой двух королев. В эту бездну вместе с режиссером напряженно всматриваются Марина Неелова и Елена Яковлева. Разумеется, не без помощи мужчин, устроивших королевам

ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ

Странные игры странного режиссера — Оцинкованное ведро как гильотина — Неелова ходит без головы — Яковлевой связали ноги — Королевы извели пять литров воды — Театр — это сексодром — Как лучше отрубить голову — Шиллер здесь ни при чем

Римас Туминас — режиссер, выпускник ГИТИСа. Первая постановка в Москве — «Мелодия для павлина» (1980 год). В 1991 году основал в Вильнюсе знаменитый Малый театр, до прошлого года возглавлял Литовский национальный театр. Известен своими постановками в Италии, Исландии, Швеции и других европейских странах.

— «Мария Стюарт» — этто очэнь смэшная пьеса, — сказал Римас Туминас артистам на первой встрече, и все поняли, что режиссер с юмором и очень внезапный. В самом деле: как без юмора и на полном серьезе сегодня рассказывать историю о Марии Стюарт — королеве Шотландии, которая, закрутив интригу, решила спихнуть с английского трона свою двоюродную сестрицу Елизавету? Что нам в тех событиях и страстях, когда своих, более страшных, хватает?

Его как такового и нет. Очевидно, чувство юмора литовца позволило ему шиллеровскую пьесу начать играть сразу со второго, проигнорировав первый и без комплексов почикав хрестоматийный текст.

— В пьесе очэнь много болтают, — объясняет он.

Что правда, то правда — слова, одни слова. Им Римас предпочитает жест, эффектный рисунок и завораживающий, жесткий ритм.

На сцене чернота декораций разбавлена пока что тремя оцинкованными ведрами, подвешенными на тросах. Под ними корыто, несколько стульев. Правее над сценой зависла ржавая труба с отколотым куском, как будто его выгрызли. А под трубой что-то вроде стола с зажженными свечами, от которых по всей сцене стелется легкая дымка. Все это придумала команда иностранцев — художник-сценограф Адамас Яцковскис и его сын Маркус, сделавший костюмы. Музыка композитора с демонической фамилией Фаустас, что отразилось на сочинении.