Правдивая история завоевания Новой Испании - Берналь Кастильо

Кортес уже во время продвижения к Мешико не раз с самодовольством указывал капитанам, какая, дескать, разница между нашим поспешным уходом и теперешним могучим возвращением. Он не скрывал, что повсюду ждал торжественных встреч, преклонения, ликования бесчисленного множества туземцев; Мешико теперь, дескать, вполне ему покорится, и никто, не исключая Мотекусомы, не посмеет ослушаться малейшего его хотения, а дары так и потекут широкой рекой. Но, увы, будто вымерший Тескоко сразу оборвал эти мечты, и чем дальше, тем больше росло его раздражение. Когда же в самом Мешико ему и его великому войску не возобновили доставку провианта, он пришел в окончательный гнев, так что на просьбу Мотекусомы о посещении ответил, в присутствии посланных, следующее: «К черту этого Мотекусому, раз он не в силах открыть рынки [(tianguez)] и доставить припасы!» Слыша это, наши капитаны Хуан Веласкес де Леон, Кристобаль де Олид, Алонсо де Авила и Франсиско де Луго заметили ему, чтобы он обуздал себя и не забывал, сколь много чести и выгод мы получили от мешикского монарха; что не будь его, нас давно бы уже зарезали и скушали. Но Кортес не унимался: «Чего тут церемониться с собакой! Не он ли вел тайные переговоры с Нарваэсом! А теперь еще хочет нас уморить голодом!» Слишком сильно Кортес надеялся на численность своего войска, не хотел утихомириться и велел посланным передать их сеньору, чтобы он немедля открыл рынки, иначе он, Кортес, принужден будет прибегнуть к крутым мерам.

Мешики же поняли ругательства Кортеса, о чем и сообщили Мотекусоме. Конечно, нападение решено было уже раньше, но не прошло и четверти часа, как прибежал один из наших, израненный, еле переводя дух. Его послали в Тлакопан, куда Кортес отправил своих мешикских женщин перед походом на Нарваэса. «На обратном пути, — рассказывал он, — город точно преобразился: и дороги на дамбах, и улицы полным-полны вооруженными; женщин у него отбили; сам он получил две раны и едва вырвался, так как его уже волокли к лодке, чтобы вести на заклание; главная дамба уже разобрана в нескольких местах».

Не сладки были нам эти вести. Мы отлично знали, какими неисчислимыми средствами владели враги и что наше усиление нисколько не избавит нас от грозной опасности; страшны были также голод и изнеможение от непрестанных боев. Посему Кортес сейчас же отрядил капитана Диего де Ордаса с 400 людьми, среди них много арбалетчиков и аркебузников, чтобы они проверили донесение раненого; от употребления оружия они должны были по возможности удержаться.

Но было уже поздно. Не успел Ордас пройти и половины улицы, как со всех сторон он был окружен нападающими, и с балконов и крыш понеслись такие тучи стрел, дротиков и камней, что вскоре не было в его отряде ни одного целого (сам Ордас получил 3 раны), а 18 были убиты, 19-й же, хороший солдат по имени Лескано, умер уже при отступлении.

Но еще гуще были толпы врагов, одновременно с этим штурмовавшие наш дворцовый комплекс; скоро у нас, несмотря на прикрытия, было 46 раненых, из которых 12 вскоре скончались. Как ни неистовствовали наши пушки и аркебузы и как ни разили стрелы наших арбалетов, наши копья и мечи, враги все напирали, как бы сами напарываясь на наше оружие, ряды их все вновь смыкались, и враг не поддавался ни на шаг. С великим трудом Ордасу удалось пробиться к нам, но уже 23 человек у него не хватало, а остальные, все до единого, были ранены. Враги же вели себя, как бесноватые: не только бились оружием, но и исступленно выкрикивали бранные и обидные слова. Они одновременно штурмовали с разных сторон, причем кое-где удались поджоги, и мы, ослепленные огнем и задыхающиеся от дыма, еле-еле успевали тушить, в то время как враги заваливали ворота и выходы, чтобы заставить нас сгореть живьем.

Весь день и значительную часть ночи продолжалась битва4. А ведь только ночью мы могли и сами немного отдохнуть, и о раненых позаботиться, и исправить повреждения.

На следующий день Кортес решил со всеми нашими силами произвести вылазку, дабы либо совершенно прогнать неприятеля, либо нанести ему такой урон, чтоб он не оправился. Но такая же решимость была, по-видимому, и у врага: в бой они ввели столько сил, что десять тысяч троянских Гекторов и столько же Рольданов [(Роландов)] напрасно бы пытались пробиться! Помню как сейчас эту ужасную резню; стойкость врага была выше всякого вероятия, самые громадные потери как будто проходили незамеченными, а неудачи лишь увеличивали боевую ярость. Иногда они как будто поддавались назад, но лишь для того, чтобы заманить нас в глубь улицы, а затем круг опять смыкался, и при отступлении мы теряли наибольшее количество людей. Пробовали мы поджечь их дома, но каждый из них стоял особняком, окруженный водой, и огонь не только не распространялся, но и вообще плохо принимался, а сверху, с крыш и балконов, по-прежнему лился дождь стрел, дротиков, камней… Право! Я не в силах описать этот бой. Мои слова слабы и холодны. Ведь говорили же некоторые из наших солдат, побывавшие в Италии и еще более далеких странах, что никогда не видали ничего подобного, что такое ожесточение не встречалось им ни в битвах с королем Франции, ни с самим великим турком.

Вылазка стоила нам 10 или 12 солдат, и все вернувшиеся были сильно изранены. Впрочем, на ночь штурм прекратился, мы могли очнуться и пораздумать насчет дальнейших шагов. За два дня, как решили, из крепкого теса смастерили четыре махины в виде башен, в которых могли поместиться 25 человек, нужные и для продвижения их, и для дальнейших операций; по бокам были бойницы и выступы, чтобы в любом направлении можно было стрелять из пушек, а также из аркебуз и арбалетов, сохраняя стрелка в полном прикрытии. Каждую такую махину-башню должен был сопровождать отборный отряд из пехотинцев и конных. На второй день была некоторая передышка, хотя нападения и возобновлялись в десяти или двенадцати местах одновременно, а иногда больше, чем в двадцати. Между тем мы достраивали наши махины-башни, а также спешно исправляли самые тяжкие проломы и иные повреждения наших укреплений. Зато к вечеру без перерыва шел дикий натиск, ни на минуту не прерывавшийся; множество отрядов атаковало нас, невзирая на наши пушки, аркебузы и арбалеты. Они кричали, что принесут всех нас в этот день в жертву, дав своим богам наши сердца и кровь, а ноги и руки возьмут для праздничных пиршеств, туловища же бросят содержащимся взаперти ягуарам, оцелотам и пумам, ядовитым и неядовитым змеям; а тлашкальцам, которые были вместе с нами, они кричали, что напихают их в клетки, откормят и постепенно будут их также приносить в жертву. И ночью точно так же все время было много свиста и воплей, и сыпались градом дротики, камни и стрелы.