Падай, ты убит! - Виктор Пронин

Сотни раз разбитый, усталый и обескураженный неудачами, возвращался Шихин из Москвы по этой дорожке и с каждым шагом чувствовал, как что-то в нем оживает, словно душа выбрасывает зеленые побеги, и Валя возвращалась после тягостного обхода одинцовских магазинов, и Катя возвращалась из школы, перекошенная тяжелым портфелем производства соседнего Баковского завода резино-технических изделий. И столько раз они уходили по этой дорожке в большой враждебный мир, и снова приходили в тишину сада, и каждый раз эти уходы и возвращения были связаны со столькими надеждами и разочарованиями, что дорожка перестала быть просто дорожкой, а ее кирпичи превратились в кирпичики судьбы. Среди них появились любимые, и наступить на него невзначай считалось хорошей приметой, обнадеживающим добрым знаком. Появились зловредные кирпичи, помеченные чьим-то дурным глазом, и, уходя из дома, Шихин больше всего боялся зацепить его, задеть, коснуться, но в то же время, по неписаному закону суеверий, он не должен был менять длину шага, направление движения, не должен был предпринимать ничего, чтобы избежать встречи с этим кирпичом, если уж судьбе угодно было предупредить его о бесполезности сегодняшнего похода за удачей. Шихин шел но кирпичной дорожке, затаив дыхание, и наметанным глазом за несколько метров уже знал — ляжет, все-таки ляжет ему под каблук этот медно-красный кирпич, изготовленный чьей-то злобной рукой сто лет назад. И тогда он обреченно понимал, что можно уж никуда не ехать, что ничего у него в этот день не выйдет, никто не захочет разговаривать с ним, что все двери на его пути окажутся запертыми, начальники окажутся занятыми, или же глаза у них, как говорится, залитыми. Но он ехал, стучал в двери, стараясь забыть о дурном предзнаменовании, надеясь, что кирпич в конце концов переменит свой нрав и в какой-нибудь захудалой редакции ему дадут командировку, он получит деньги на проезд, поедет, напишет о каком-нибудь выдающемся передовике производства, его очерк напечатают, дадут гонорар и он столько всего накупит, столько накупит, что...

В те времена ему больше всего хотелось купить Кате детский велосипед, но не суждено было исполниться этому невинному мечтанию. Покато да се, выросла дочка, и велосипед ей стал совершенно ни к чему. Много чего не успел купить Шихин в своей жизни. Так и не удалось ему купить кожаные босоножки с пряжками, пристойную пишущую машинку, у которой бы не западали буквы, не отваливались клавиши, не рвалась лента, не проскакивали интервалы. Не купил он столь желанную китайскую авторучку, тоже не успел — испортились у нас отношения с этой великой авторучковой державой. Теперь вроде налаживаются, но Шихин уже смирился и обходится ручкой отечественной. Из нее, правда, капает, она дерет бумагу, и на кончике пера постоянно болтаются бумажные волокна, отчего буквы получаются мохнатыми, как первобытные люди. Когда, наконец, появилась у него приличная ручка, она вскоре переломилась во время автомобильной аварии, а вместе с ней переломились три ребра, о чем Шихин, благодаря неусыпным заботам бесплатной медицины, узнал лишь два месяца спустя, когда при очередном просвечивании костную мозоль срастающихся ребер врачи приняли за туберкулезное затемнение легких. К тому времени, когда все выяснилось, Шихин, в ожидании близкого конца, успел пропить чуть ли не сотню рублей, ту самую сотню, за которую он мог бы при некоторой самоотверженности купить новую ручку, может быть, даже паркеровскую. Выручил все тот же Рихард Янеш, срочно прислав «пеликан», благодаря чему работа над этой рукописью продолжается, а когда славная Эдельтраут Гугель прислала «монблан», Автор понял, что уже ничто не остановит его и рукопись будет доведена до конца, а злодей изобличен и покаран.

Не купил Шихин и серый бельгийский костюм, поразивший однажды его воображение в одинцовском универмаге — чтобы купить его, требовалось не только заплатить две месячные зарплаты, но и внести в местные заготовительные конторы два центнера картошки или пятьдесят килограммов мяса. В то время такого количества продуктов у Шихина не было, как их нет и сейчас. Не купил Шихин дореволюционный пятитомник сказок Афанасьева, виденный им в магазине на улице Горького, не купил и уж, похоже, никогда не купит двухлитровую бутыль шотландского виски, потрясшую его в магазине возле издательства «Правда» своими размерами, золотистым цветом и роскошными наклейками.

Одно время Шихину мучительно хотелось иметь черную рубашку, и лет через десять, подчиняясь подсознательному порыву, все-таки купил, купил себе черную рубашку в днепропетровском магазине на проспекте Карла Маркса. Принеся ее домой, он долго с недоумением рассматривал покупку, пытаясь понять — что же его толкнуло к этой замухранной тряпице, как он решится надеть на себя этот мятый и косо скроенный наряд с громадным белым лоскутом, на котором размазанными буквами сообщалось, откуда рубашка, кто ее делал, из какого материала, сообщалось даже, как ее стирать, но ни слова не было о том, зачем она вообще понадобилась в этом мире. Шихин озадаченно всматривался в фиолетовые кляксы на лоскуте, пытаясь уловить в них некий колдовской смысл, объяснивший бы, что заставило его выгрести из карманов последние пятнадцать рублей и отдать кассирше, которая с обидным равнодушием ссыпала заветные рубли в общий ящик. Когда же он надел обновку, оказалось, что один уголок воротничка меньше другого, тощие пуговицы пришиты вразнобой, на животе вздувался черный пиратский парус, а по спине шла рябь поперечных складок. Валя, как могла, улучшила рубашку, перешила пуговицы, проделала для них дырки, обметала, отрезала страшный лоскут с таинственными недобрыми письменами, укоротила один уголок воротника, расширила второй, прострочила, простирала, прогладила. Рубашка стала вполне приличной, но Шихин так и не смог полюбить ее, она висит в шкафу, напоминая о наличии чего-то странного в его сознании, непознанного и настораживающего.

С тех нор Шихин стал опасаться исполнения желаний. Каждый раз сбывшаяся мечта оказывалась удручающе чуждой, получив сверкающую коробку, перетянутую лентой и украшенную бантом, он совершенно не представлял, что с ней делать, куда сунуть, как избавиться. И Шихин понял, что любое желание, любое стремление старятся, как и все на свете, и надо торопиться, пока они живут, пока в них еще что-то пульсирует.

Возвращаемся к Ошеверову, который к этому моменту солнечным зайчиком прошел вдоль всей кирпичной дорожки, поднялся по ступенькам и остановился световым Аристарховым столбом.

— Вина оставили? — спросил он у Вали.

— И не прикасались! Тебя ждали.

— Какие хорошие люди! О! — простонал Ошеверов и повернулся к Селене. — Ты слышишь? Они не прикасались к вину.

— И правильно делали, — заметила Селена, опускаясь в кресло.

— Всю дорогу я только и думал, только и мечтал о стаканчике холодного вина. Теперь мне за все воздастся.

— Как съездила? — осторожно спросил Игореша, окидывая Селену взглядом.

— Представляешь, Игореша, оказывается, Москва совсем рядом, через полчаса мы были на улице Горького! Митька, тебе обязательно нужно купить машину! Игореша в них разбирается, когда надумаешь, он тебе поможет. Верно, Игореша?

— Отчего же... Конечно... Все, что смогу, — пожалуйста.

— Сегодня я, наверно, уже не успею ее купить, — раздумчиво проговорил Шихин, — а вот завтра с утра можно и заняться. Звонко расхохоталась Селена, усмехнулся шутке Игореша, передернула плечами Валя — в предложении Селены она уловила издевку. Ошеверов в разговоре не участвовал, он знал нечто более важное и не намерен был тратить время на пустой треп. На террасу взошел Адуев, бдительно окинул всех прищуренными глазами и, не увидев ничего подозрительного, опасного для своего достоинства, успокоился. На дорожке показалась Марсела. Она шла независимо, ногу ставила твердо, носком чуть наружу, и в этом просматривались вызов, снисходительность и даже недоступность. Голову Марсела вскинула чуть больше, чем требовалось, так идти было неудобно, но зато все сразу видели, с кем имеют дело. Из кустов выкатилась Федулова. Уцепившись за руку Кости Монастырского, она с таким пристрастием выпытывала у него подробности о новом экономическом законе, будто решалась ее собственная судьба, будто по этому закону ей светило не менее пяти лет, но Шихин видел, что все свои умственные силы Федулова тратила на вопрос, а выслушать ответ у нее уже не было никакого желания. Да и спрашивала они лишь для того, чтобы показать всем, как она проницательна, умна, тонка, как многосторонни ее интересы. Васька-стукач молчаливо и сосредоточенно готовил ужин — нарезал куски окуня, очищал их от чешуи, промывал, солил, перчил и, казалось, ничего вокруг не видел и не слышал. Но это только казалось. Вернулись с прогулки Анфертьев со Светой. Понимая, что сейчас может начаться нечто важное, Вовушка спешно складывал в портфель документы, изобличающие преступную деятельность начальника треста... Прибежала из сада Катя с первыми каплями дождя в волосах.