Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

И то сказать, здесь страсть к аналогиям преобладает, а простота отношений плохо скрывает их приблизительность. Этим надменным следовало бы напомнить совет Николая Кузанского, обращенный к читателям трактата «Об ученом незнании»: «Желающий проникнуть в суть дела пусть не задерживается на буквальном значении отдельных выражений, которые не могут удовлетворительно соответствовать высшим духовным таинствам, а поднимается пониманием над смыслом слов». В самом деле, если – не отказываясь, понятное дело, и от более внимательного чтения – кому бы удалось полистать, бегло прочитывая и наслаждаясь изяществом чертежей и рисунков относящийся к движению и свойствам воды манускрипт Леонардо, одновременно представляя в воображении громадное поле деятельности, какую-нибудь пропадавшую веками пустошь и ничтожную сравнительно с нею фигурку исследователя и устроителя, тот человек в этом воображаемом аккорде расслышал бы необычайные вещи. А именно – ничем не смущаемую уверенность в единстве теории с практикой, в их тесном союзе и неизбежности бракосочетания в свое время при испытании в Корте Веккио модели устройства для переноски Коня, предсказанном Франкино Гафури, регентом соборного хора.

69

Один ремесленник часто ходил навещать некоего вельможу, ничего не прося у него; вельможа как-то спросил, по какой надобности он приходит. Этот ответил, что приходит, чтобы получить удовольствие, которого тот получить не может, затем, что он-де охотно глядит на людей более могущественных, нежели он, как это делают простолюдины, тогда как вельможа может видеть только людей менее значительных, чем он сам.

Между мастерами и их нанимателями многое зависит от случайности и произвола; да и не в состоянии какой бы ни было заботливый князь безотрывно следить за судьбой каждого из его подчиненных, чтобы ими правильно управлять. Поэтому иное светило, хотя бы самое яркое, затмевается другими, менее важными, но обладающими большей наглостью, и о нем забывают. Когда же оно вновь появляется на небосводе, кто может знать, что с ним случалось, да и кому это любопытно? Сочиняя письмо герцогу Моро, флорентиец проявляет наибольшую требовательность при выборе выражений и слов и безграничное терпение, желая еще и не уронить своей гордости.

«Синьор, зная, что Ваша Светлость занята важными делами... Чтобы мое молчание не оказалось причиной неудовольствия Вашей Светлости... Пребывание на службе у Вашей Светлости обязывает меня к постоянному повиновению... Напоминаю Вашей Светлости обо мне, ничтожнейшем из малых сих... Извещаю Вашу Светлость, что канцелярия задолжала мне за полных два года...»

Так вот и колеблется жизнь – от забвения к славе; и кто захочет ее проследить как по вершинам достойного вознаграждения, так и в низинах заброшенности, легко убедиться, насколько трудна и неудобна такая дорога, в то время как несчастный прохожий заслуживает большего от нанимателей.

Я делаю все возможное, однако не имею чем оплачивать сотрудников, хотя надеюсь заработать на их пропитание. О Коне ничего не скажу, так как знаю, какие нынче времена.

Новый век, подобный неоконченной строителями громаде Собора, приблизился и нависает всей тяжестью; подробности рассмотреть невозможно, и многое закрыто лесами, однако размеры его очевидны, и кто попадет в его тень, робеет и мерзнет. В самом деле: наступающее будущее ничего хорошего не сулит, поскольку наследник французской короны происходит из Орлеанского дома и герцогам Сфорца придется расплачиваться за тщеславие одного из Висконти, который столетием прежде отдал свою дочь за французского принца. Теперь, чтобы Франция предъявила права на Милан, осталось умереть королю Карлу, здоровье которого внезапно ухудшилось. И вот Галеаццо Сансеверино, опытнейший капитан миланского войска, женатый на внебрачной дочери герцога Моро, колеблется на острие измены – герцога же в таких обстоятельствах хорошо приравнять к школяру, который, имея близко экзамен, бездельничает, а в самый канун обнаруживает, что срок слишком короток и для какой бы ни было подготовки его не хватает. Впрочем, судьба несчастной Ломбардии вместе с легкомыслием ее государя большинству людей безразлична, между тем как благородная щедрость и рвение герцога, когда ввиду близкого нападения неприятеля он устраивает в Замке широкий диспут, созывает ученых и докторов и содержит их за счет канцелярии, заслуживают благодарности.

Обстановку ученого собрания в Замке Сфорца лучше других обрисовал францисканец Лука Пачоли, а именно в посвящении, предшествующем трактату «О Божественной пропорции», опубликованном знаменитым венецианским типографом Альдо Мануцием44 спустя десять лет, когда Моро, будучи пленником французского короля, оканчивал жизнь в заключении в замке Лош на Луаре.

«В году от нашего спасения 1498, в девятый день февраля, в неприступной крепости знаменитого города Милана состоялось научное соревнование в присутствии Его Светлости герцога и сопровождавших его лиц, духовных и светских, и знаменитых ученых мужей, находящихся при дворе Его Светлости Лодовико Первого Сфорца». Указав поименно епископов, протонотариев и аббатов священного серафического ордена и перечислив других выдающихся францисканцев, украшающих миланскую общину ученостью и добродетелями, Лука, не столь внимательный к доминиканцам, прямо переходит к наиважнейшим из светских, первым упоминая своего покровителя, а вернее, коварнейшего изменника Галеаццо Сансеверино, который, как сказано, не только никому не уступает в сражениях, но прилежно изучает науки, достигая осведомленности во всех областях. «Затем назову, – продолжает Лука Пачоли, – превосходнейшего оратора и преподавателя факультетов медицины и астрономии, остроумного толкователя Серапиона и Авиценны, исследователя небесных тел и предсказателя будущего Амброджо да Розате, ученых докторов медицины и целителей болезней Алоизо Марлиано и Габриеля Пировано, а также опытнейших Андреа да Новаро и Николо Кузано» (не путать с известным Утонченным доктором и кардиналом, автором трактата «Об ученом незнании», к тому времени сорок лет как умершим). «Присутствовали также многие другие доктора медицины и права, советники, секретари и канцлеры достославного магистрата Его Светлости герцога вместе с инженерами и архитекторами. Среди этих отличается прилежный изобретатель новых вещей флорентиец Леонардо да Винчи, предпочтительно перед всеми оправдывающий такую репутацию и превосходно работающий в живописи и скульптуре, создавший из глины конную статую высотою от основания до темени всадника в 12 локтей, посвященную памяти Вашей Светлости непобедимого отца, на которую понадобится при отливке 200 тысяч фунтов металла, и помимо того прекраснейшую картину с изображением последнего Ужина господа нашего Иисуса, написанную в трапезной Санта Мария делла Грацие, месте душевного отдыха и размышления, удостоивший меня большой чести, исполнив рисунки правильных тел для этой книги. С ним был Джакопо Андреа, феррарец, остроумнейший комментатор Витрувия, не уступающий никому в искусстве фортификации. Названному Леонардо этот Джакопо Андреа как брат...»

Намеченную к диспуту область определяют как возможность действия силы на расстоянии; ввиду же неясности ее очертаний или имея какие-нибудь личные цели, выступающие в диспуте оппоненты меньше высказываются по существу, но выхваляются перед герцогом своим красноречием. Обвешанный цепями из чистого золота, как рыбаки обвешивают сетями колья на морском берегу, мессер Амброджо да Розате сказал:

– Незримые корни времени погружены в Перводвигатель, а его зримая листва или вершина расположена в остальных небесах и воплощается в движении светил; люди, как певчие птицы, гнездятся в листве и зависят от состояния неба. Разве бури, происходящие наверху, не качают ствол дерева и многие жизни не осыпаются, подобные желудям, при порывах ветра небесного?

Некоторые наиболее робкие при этих словах закрывали лицо, как бы пытаясь заслониться от неизбежного. Желая ободрить этих людей, духовник герцога, довольно язвительный доминиканец, сказал с насмешкою:

– Страшные вещи говорит мессер Амброджо, и я прихожу в трепет. Но промысел и соизволение божие не могут быть предугаданы; те же, кто полагает, будто господь удалился от управления, осуждаются церковью.

Преподобный отец напомнил павийскому доктору и его товарищам про императора Феодосия, запретившего гадание на внутренностях животных, и прочитал из Тертуллиана, который предсказывающих по звездам относил вместе с кулачными бойцами и публичными женщинами к наиболее вредным для общества и подлежащим преследованию. Тут начались крики и взаимные оскорбления, и герцог, чье мнение, если языки спорящих удачно подвешены, склоняется попеременно в разные стороны, вынужден был их удерживать. Тем временем Леонардо, находившийся не на виду, поскольку ему не предоставили места близко от герцога, сидел, опершись на суковатую палку, и неподвижно, молча выслушивал выступающих с речами. Голова его покрыта картузом, какого не видно более ни на ком из присутствующих, словно бы он нарочно себя так отметил, соревнуясь с докторами права, гордящимися шапками из драгоценного бархата и лисьего меха. Тень от козырька падает на его лоб, а глаза еще и надежно защищены и прикрыты бровями, белыми из-за их седины: Леонардо имеет вид сурового старца, хотя ему нету пятидесяти лет.