Затаив дыхание - Адам Торп

После минутного замешательства Джек сообразил, что Тревор Норрис рассуждает о пятидесятых годах. Тогда Тревору только-только стукнуло тридцать, грива была не седая, а темная, набриолиненная, под мышкой непременный сложенный зонт. В ту пору по улицам еще цокали копытами последние лошадки, развозившие в повозках заказанные продукты.

Тревора сопровождал симпатичный новый лабрадор в ярко-красном ошейнике, на котором, словно у собаки-поводыря, болтался колокольчик, издававший резкий, неприятный звон.

— Моя главная опора и утешение, — сказал Тревор. — Знакомьтесь, это Спритци.

Встав на дрожащие задние ноги, Спритци навалился мощной грудью Джеку на бедро, а Тревор, не теряя времени, описал сложившееся положение. На чисто формальных основаниях местные власти все же решили упразднить стоянку для инвалидов. Джек исправно охал и возмущенно цокал языком, одновременно пытаясь спихнуть с себя тяжеленного любвеобильного пса. Звон колокольчика издевательски походил на пассажи из Пярта.

— Для них главное — чистая площадка, — подвел итог Тревор и направился к калитке, но Спритци, до предела натянув душивший его поводок, отказывался расстаться с Джеком. — И даже этого не могут добиться.

В целом день прошел со знаком плюс, вплоть до телефонного звонка; единственным отрицательным штрихом был настырный звук дрели в доме Эдварда: там битый час сверлил стену мастер-отделочник, слушая по транзистору репортаж с крикетного чемпионата. Чтобы заглушить и без того еле слышный голос комментатора, Джек сначала закрыл окна, но в кабинете сразу стало слишком жарко, и он заткнул уши затычками. Правда, теперь он не услышит телефонного звонка; а он и не собирается снимать трубку. Но Милли считает, что в нынешней непредсказуемой ситуации надо «на всякий случай» быть на связи. Джек положил трубку перед собой и отточенным карандашом принялся заполнять нотные листы. В семь часов вечера вернулась Милли. Она тоже была совершенно разбита, хотя и по совсем иной причине: пока он корпел над партитурой, весь в плену магии звуков, Милли моталась в Халл и обратно.

— Привет. Как прошел день? — со вздохом спросила она, поднимаясь по лестнице. Вот показалась ее голова, плечи. Милли ослепительно улыбнулась.

— Хорошо. А у тебя?

— В жутком раздражении. Наверно, мне не хватает железа. Или магния. А может, и того и другого.

— Я не слушал репортажа с матча.

— И что?

Он почувствовал острый укол разочарования; огорчился, как малыш, который с нетерпением ждет похвалы за то, что не съел выданных ему конфет.

— Как тебе Халл?

— Все то же, что везде: «Бутс», «Диксонз», «Праймарк», «Макдоналдс», «Уотерстоун», «Ланн Поули», «Старбакс», «Томас Кук»[85], «Топ-Шоп», — монотонно перечисляла она, качая головой из стороны в сторону наподобие метронома, ее чешуйчатые серьги покачивались в такт. — Из поезда, правда, смотрится неплохо. И вода под солнцем чудо как хороша.

— Уже немало, — не без зависти заметил он: сколько же она повидала за этот суматошный денек. Под глазами у Милли темнеют круги; она взяла винную жвачку, черную, — он их припасал для себя.

— Ты кончаешь? Мне бы хлебнуть стаканчик.

— Принесу-ка я тебе выпить, Милл, — будто не слыша ее просьбы, сказал Джек.

— Беда в том, что, когда посреди Халла начинаешь агитировать за сбор дождевой воды, чувствуешь себя полной идиоткой, — жаловалась она, спускаясь впереди Джека по лестнице. Ее босые вспотевшие ноги оставляли на ступеньках едва заметные влажные следы. — Жизнь вроде бы идет себе своим чередом, а тут какая-то чудила толкует про светопреставление. Вроде тех вонючих типов, что раньше ходили с плакатами «Конец близок».

— Во-во, у меня то же самое чувство, — подхватил Джек; удовлетворение от вполне удачного дня резко пошло на убыль. — Чудила я, да еще какой!

Милли пошла переодеваться, а Джек спустился в гостиную и налил две порции виски «Джонни Уокер» (черная этикетка), одну побольше, другую поменьше, а для себя открыл еще и банку пива — он любит виски «с прицепом». Почему-то очень захотелось послушать Равеля. Не важно, что именно, лишь бы Равель. Бывает иногда. Или Яначек. Яначек тоже будоражит воображение. Но Джек не поддался соблазну. Милли захочет послушать что-нибудь другое, попроще.

Милли, уже в мешковатой майке и домашних брюках с многочисленными карманами, устроилась на диване со стаканом виски и спросила Джека, как ему работалось. Хотя прошло уже столько лет, ему по-прежнему кажется, что у Милли слово «работа» применительно к нему и его занятиям всегда берется в иронические кавычки.

— Ну, кое-что получилось; вполне стоящее, минуты на две звучания. Пока, естественно, без оркестровки. Вдруг снизошло. А что, неплохое название. От литавр для воссоздания взрывов я отказался. Это лишь задерживало развитие темы. Помнишь выражение Роджера любимые приемчики? Так вот, пошли к чертям свои любимые приемчики, — неторопливо пророкотал Джек, подражая менторской манере Роджера Гроув-Кэри.

— В «Уоллес и Громит»[86] действие движется еще медленнее, наверно, секунд по пять в день, — заметила Милли.

Джек почувствовал себя уязвленным.

— Одна маленькая разница. — Джек тяжело опустился на диван, чуть поодаль от Милли. — Я не с пластилином работаю.

— Не рано ли?

— Что не рано ли?

— Охать, когда садишься. Ты прямо-таки крякнул.

— Ну и что?

— В точности как наши с тобой отцы. Признак старости.

— Хватилась! Это далеко не впервые, — отмахнулся Джек; но тема была ему неприятна.

Они одновременно отхлебнули виски, и Джек попридержал стакан у рта, не то сценка бы вышла комичная. Виски обожгло рот, в голове загудело. У этого напитка абсолютный слух. Редкое благозвучие. Надо внимательно перечитать написанное, но когда? Во всяком случае, сегодня вечером он посмотрит сводку самых острых моментов чемпионата.

— Я же не оцениваю эффективность твоей работы, — сказала Милли. — Две минуты — уже замечательно.

— Ага, столько мучений, столько затрачено сил, а в итоге ее сыграют в зале, где будет от силы человек тридцать, и дай бог четверо более или менее внимательных слушателей подметят тонкие моменты. Двое из этих четверых наверняка окажутся преподавателями-теоретиками, они пьесу на дух не примут, и только третий подумает: «Здорово, черт возьми!»

— А четвертый?

— Четвертый — это я; буду сидеть, обхватив голову руками, и думать: «Боже, неужели эту дрянь написал я?»

Милли не улыбнулась в ответ, только вздохнула: