Тропик Козерога - Генри Миллер

Стоя в саду и вслушиваясь в шум, я не верил, что это один и тот же город. И если бы я открыл рот и вывернулся наизнанку, все было бы кончено. Ни один из этих парней ничего не стоил с точки зрения, устоявшейся в этом мире. Они были просто славные ребята, парни, которым нравилась музыка и приятное времяпровождение. Иногда они так увлекались, что приходилось вызывать «скорую помощь». Как-то Эл Бургер вывихнул колено, демонстрируя один из своих трюков. Все было так безмятежно, полно музыки, света, что он битый час пытался убедить нас, что с ним действительно случилось неладное. Мы попробовали отнести его в больницу, но до нее было неблизко и, кроме того, мы несколько раз его роняли, поскольку были навеселе, и он каждый раз издавал дикий крик. Поэтому пришлось в конце концов звонить с полицейского поста и просить подмогу. Приехала «скорая помощь» и патрульная машина. Эла забрали в больницу, а нас в каталажку. Всю дорогу мы пели в полную глотку. Даже после того, как нас выпустили под залог, наше настроение не ухудшилось, и у полицейских настроение не ухудшилось, и так все мы переместились в подвал, где стояло разбитое пианино, и продолжали играть и петь. Все это похоже на период до Р.Х. в истории, который завершился не потому, что началась война, а потому что даже такие дома, как у Эда Бори, не защищены от яда, просачивающегося с периферии. Потому что каждая улица становится Миртл-авеню, потому что пустота заполняет весь континент от Атлантики до Тихого океана. Потому что спустя некоторое время вы не сыщете ни одного дома на сей земле во всю долготу и широту ее,{126} в котором человек стоял бы на руках и пел. Так не принято. Не сыщется двух одновременно звучащих роялей, не сыщется двух человек, готовых играть всю ночь ради собственного удовольствия. Эти двое, способные играть как Эд Бори и Джордж Ньюмиллер, служат в кино или на радио, и лишь малая толика их таланта используется по назначению, а остальное брошено в помойную яму. Судя по тому, что нам предлагают на концертах и спектаклях, никогда не догадаешься, какие таланты скрыты на американском континенте. Позднее я пристрастился бывать на репетициях профессионалов. Это было тоже замечательно, но по-другому. Не чувствовалось восторга, то было зарабатывание долларов и центов. Каждый американец, обладавший чувством юмора, берег его для себя. Конечно, среди профессионалов тоже попадались хорошие ребята, которых никогда не забуду. Как правило, это были люди, не имевшие громкого имени, но такие-то как раз лучше всех. Помню безвестного артиста в антрепризе Кейта, наверное, самого неподражаемого в Америке. Кажется, он получал за свою работу долларов пятьдесят в неделю. Трижды в день, семь дней в неделю, он выходил на сцену и буквально ошеломлял публику. Он не играл — он просто импровизировал. Его шутки и трюки никогда не повторялись. Он расточал всего себя, но при этом, думаю, не пользовался допингом. Он был из тех парней, что родились такими, с бешеной энергией и задором, которых ничем не сдержать. Он владел всеми инструментами, мог изобразить любой танец, сочинить историю на все случаи жизни и рассказывать вплоть до звонка. Он получал удовольствие от своей игры, но при этом умудрялся еще и помогать другим. Стоял за кулисами и ждал подходящего момента, чтобы вмешаться в номер коллеги. Он сам собою являл шоу, и это шоу врачевало лучше, чем весь арсенал современной медицины. Такому человеку надо было платить жалованье президента Соединенных Штатов. А лучше уволить и президента, и весь Верховный Суд, и на их место поставить правителем такого вот человека. Такой человек мог излечить какой угодно недуг. Кроме того, он был из тех парней, что возьмутся делать это бесплатно, если их попросят. Это был тип человека, способный упразднить лечебницы для душевнобольных. Такой не предлагает лечение — он делает сумасшедшими всех. Между этим способом и непрерывным состоянием войны, которое называется цивилизацией, лежит еще один путь, и на эту дорогу мы все рано или поздно выберемся, ибо все остальное обречено на провал. Типичный представитель этой единственной дороги носит на плечах голову о шести лицах и осьми очах; голова эта — вращающийся маяк, а вместо тройной оболочки на макушке, как обычно бывает, зияет дыра, вентилирующая скудные мозги. Да, мозгов очень мало, ведь нагрузка на них невелика. Серое вещество обеспечивает полное сознание и переходит в свет. Это — единственный тип человека, который стоит выше комедианта; он не смеется и не плачет, он не ведает страданий. Пока что мы не узнаем его, ибо он слишком близко к нам, сразу под нашей кожей, если уж на то пошло. В то время как комедиант берет нас за живое, этот человек, имя которого, если хотите, Бог, а нужно ли ему имя вообще? — так вот, этот человек громко заявляет о себе. Когда все человечество покатывается со смеху, хохочет до боли — именно тогда, я думаю, каждый выходит на верную дорогу. В этот момент каждый в отдельности и все вместе становятся Богом. В этот момент уничтожается двойное, тройное, четверное, множественное сознание и серое вещество сворачивается в складки на макушке черепа. В этот момент вы можете на деле почувствовать дыру на макушке; тогда вы понимаете, что некогда на этом месте у вас был глаз и что этот глаз был способен проникнуть во все сразу. Теперь этого глаза нет, но когда вы смеетесь до слез и до коликов в животе, вы открываете дорогу небесному свету и вентилируете мозги. В такую минуту никто не заставит вас взяться за оружие, чтобы убивать врагов; никто не заставит вас открыть пухлый том, чтобы вычитать в нем метафизические истины нашего мира. И если вы знаете, что означает свобода, абсолютная свобода, а не относительная — вы согласитесь, что приблизились к ней как никогда. Я против нашего мира в его теперешнем состоянии, но не потому что я моралист, а потому что хочу смеяться еще и еще. Я не утверждаю, что Бог — это один лишь великий смех: я говорю, что вам надо хорошенько посмеяться, прежде чем вы приблизитесь к Богу. Моя единственная цель в этой жизни — это приблизиться к Богу, то есть стать ближе к самому себе. Вот почему мне все равно, какую дорогу выбрать. Однако музыка очень важна. Музыка — это тоник для шишковидной железы. Музыка — это не Бах или Бетховен; музыка — это открывалка для души. Она страшно умиротворяет, она придает уверенность в том, что над вашим существованием есть крыша.

Пронзающий ужас жизни кроется не в стихийных бедствиях и несчастьях, поскольку такие вещи хорошенько встряхивают, а потом они становятся привычными и в конце концов обыденными. Нет, ужас скорее похож на постой в гостиничном номере где-нибудь в Хобокене, когда в кармане денег не больше, чем на одну кормежку. Вы больше никогда не увидите этот город, да и провести в гостиничной комнате надо лишь одну ночь, но для этого приходится собраться со всей отвагой и мужеством. Должно быть, существует некая причина, отчего в определенных местах, определенных городах возникает страх и отвращение. Должно быть, в таких местах разлит некий кошмарный настой. Люди здесь той же породы, что и ваша, они спешат по своим делам, как повсюду, они строят такие же дома, ни лучше ни хуже, у них та же система образования, та же валюта, те же газеты — и все же они совершенно непохожи на ваших знакомых, да и атмосфера в целом иная, ритм иной и иной нерв жизни. Как будто смотришь на себя в новом воплощении. И тогда понимаешь с мучительной несомненностью, что жизнью правят не деньги, не политика, не воспитание, не происхождение, не язык, не обычаи, а что-то еще, что вы все время стремились извести и что на самом деле изводит вас, ведь иначе вы не испытали бы внезапное чувство ужаса и не задумались бы, как отсюда выбраться. В иных городах не требуется даже проводить ночь, достаточно часа-другого, чтобы лишить вас присутствия духа. Я имею в виду Бейонн. Я прибыл туда вечером, имея при себе несколько адресов. Под мышкой я зажал папку с проспектами «Британской Энциклопедии». Было условлено, что я под покровом темноты стану вербовать желающих приобрести проклятую энциклопедию, несчастных ублюдков, стремящихся поднять свой культурный уровень. Если бы меня забросило на улицы Гельсингфорса, и то я не чувствовал бы себя в такой растерянности, как на улицах Бейонна. По мне — так это вообще не американский город. Это вообще не город, это чудовищный осьминог, раскинувший щупальца в темноте. Первая дверь, к которой я подошел, выглядела так ужасно, что я не решился постучать; сперва я прошелся по нескольким адресам и только потом набрался отваги стукнуть в дверь. От первой увиденной мной рожи мне стало дурно. То было не робостью или смущением, то было настоящим страхом. На меня взирал чернорабочий со стройки, отверженный работяга, который одинаково легко мог плюнуть в морду или огреть топором. Я сделал вид, будто перепутал адрес, и поспешил дальше. За каждой следующей дверью мне открывался новый монстр. Наконец я напал на простодушного парня, который на самом деле хотел поднять свой культурный уровень. Это выбило меня из колеи. Я ощутил стыд за самого себя, за свою страну, за своих соплеменников, за свою эпоху. Я угробил кучу времени, убеждая его не покупать проклятую энциклопедию. Он спросил тогда с невинным видом, что же в таком случае привело меня к нему, и я, не колеблясь ни секунды, произнес удивительную ложь, которая впоследствии оказалась великой истиной. Я сказал ему, что только делаю вид, будто продаю энциклопедию, а в действительности встречаюсь с людьми, чтобы потом написать о них. Это чрезвычайно заинтересовало его, куда сильней, чем энциклопедия. Ему хотелось узнать, что же я напишу о нем. Понадобилось двадцать лет для ответа на этот вопрос, однако теперь он перед вами. Если тебе до сих пор хочется знать, имярек из Бейонна, слушай… Я многим обязан тебе, поскольку после той лжи я покинул твое жилище и разорвал проспекты, навязанные мне «Британской Энциклопедией», и выкинул их в сточный желоб. И поклялся, что впредь никогда не пойду к людям под фальшивыми предлогами, даже для того, чтобы вручить им Священное Писание. Я никогда ничего не буду продавать, даже если придется жестоко голодать. Сейчас я пойду домой, устроюсь поудобнее и действительно начну писать о людях, так я сказал себе тогда. И если кто-то постучится ко мне в дверь, чтобы продать мне что-то, я приглашу его в дом и скажу: «Зачем ты делаешь это?» И если он мне ответит, что вынужден зарабатывать себе на хлеб, я отдам ему все деньги, которыми располагаю, и попрошу его хорошенько задуматься над тем, что он делает. Я хочу выбить из головы как можно большего числа людей заблуждение, будто они обязаны делать то или другое, чтобы заработать себе на жизнь.