Цемах Атлас (ешива). Том первый - Хаим Граде

— Вы ведь понимаете, что это не жизнь, чтобы муж и жена все время были врозь. Я попросила мужа, чтобы он сразу же переехал к портному. Ведь могут найтись и другие охотники на такие чудесные комнаты. Но когда я вернусь, я сама точно не знаю. Я должна сначала выйти из дела, которое вместе с братьями унаследовала от отца.

Реб Липа-Йося вздохнул: он прекрасно понимает, что это никуда не годится, чтобы муж и жена жили отдельно друг от друга. То, что его старший зять Юдл — недотепа, может увидеть даже слепой. Когда Юдл на бойне, он сидит и дрожит, как бы этот недотепа не сделал там трефным целого быка. Но его младший зять — отнюдь не недотепа, он, напротив, даже слишком хорошо умеет устраиваться. Он, этот гултай, живет круглый год за границей, а его молодая жена сохнет. Так разве удивительно, что Роня за последнее время уже во второй раз заболела? Она ложится с тяжелой головой, как теленок, не получивший ни глотка молока. И позвать врача не разрешает. «Со мной ничего страшного», — говорит она. Но ведь он ее отец, он понимает, что при таком муже жена не может не болеть и не худеть, как рассохшаяся деревянная кадушка на солнце. И реб Липа-Йося почесал подбородок через свою густую бороду с такой яростью, словно все его беды происходили оттуда.

Вошла Хана-Лея. Всю субботу она была холодна с женой квартиранта и как будто даже дулась на нее. Теперь она заговорила с ней очень любезно, сказав, что Цемах получил самую хорошую квартиру и самого достойного еврея. Женатые сыновья и замужние дочери портного живут сами. Так что у них в доме тихо, а жена портного хорошо готовит.

— Пока приедет жена реб Цемаха, он ведь может столоваться у нас, — заговорил старый резник с дочерью. Однако она накричала на него, как на мальчишку: реб Цемах будет жить у портного, а бегать несколько раз в день есть у них?

— Я слышала, что вашей сестре нездоровится. Что с ней? — спросила Слава.

— Я не знаю, да и она сама тоже не знает, — еще больше рассердилась дочь резника.

— Я хочу посмотреть, как дела у Рони, и попрощаться с ней. — Слава встала из-за стола. Хана-Лея явно была очень недовольна, но смолчала.

Роня лежала в постели, укрытая одеялом. Как только Слава вошла, Роня села и быстро начала говорить, что с ней ничего страшного. У нее просто болит голова и небольшой жар.

— Благодарю вас, что зашли. Вы действительно уезжаете одна? А я была уверена, что ваш муж уедет вместе с вами, — горячее дыхание вырывалось из ее полудетских, потрескавшихся от жара губ.

— Как вам могло прийти в голову, что мой муж оставит ешиву и уедет? — удивленно рассмеялась Слава.

— Я думала, что реб Менахем-Мендл останется руководить ешивой, а ваш муж вернется вместе с вами домой. — Роня тоже рассмеялась и покраснела. — Я понимаю, что было глупо с моей стороны так думать. Но почему бы вам не остаться в Валкениках? Вы бы могли жить у нас, я вам уже говорила. Но у портного действительно лучше. Там есть большие светлые комнаты и нет маленьких детей. А зачем вам уезжать?

— Я скоро вернусь, — ответила Слава, и ее холодное белое лицо стало похожим на фарфор, а глаза заискрились злобой к этой женщине, желающей занять ее место. Однако глаза Рони улыбались в ответ с мягкой обидой на то, что она не говорит правды, не признается, что не вернется в Валкеники.

Обе женщины замолчали. Слава была уверена, что дочь резника заболела от тоски из-за того, что уезжает Цемах. Она склонна к депрессии, и нервы у нее слабоваты. От сильной обиды она заболевает и впадает в меланхолию. Обитатели местечка и ее домашние тоже не понимают ее. Единственная, кто ее понимает, это та злая баба, ее старшая сестра. Слава смотрела на тонкие плечи Рони с голубыми жилками, пронизывавшими кожу. Острые ключицы были хорошо заметны. Груди под рубашкой выглядели плоскими и обвисшими. Бледное лицо и опущенная голова с собранными на макушке в пучок волосами делали Роню похожей на какую-то тонкую изогнутую свечу, горящую тускло и печально в холодной и пустой ночной комнате. «Муж сидит за границей, а она исходит от тоски по любви», — подумала Слава, и на нее напала ненависть к собственному мужу. Он еще доведет до того, что и она будет выглядеть как дочь резника. С тех пор как Цемах оставил свою первую невесту, он заботится обо всех страдающих женщинах, кроме собственной жены.

В комнату с шумом вбежали двое мальчиков Рони. Один из них тащил сшитую из тряпок лошадку, а другой толкал перед собой коляску на колесиках. Мать протянула руки к детям и прижала их к себе. Глаза ее сияли. Слава тоже была довольна тем, что зашли эти мальчики. В своем совместном сидении и молчании женщины уже дошли до того момента, когда должны были довериться друг другу или же, наоборот, поругаться. Слава смотрела, как Роня целует своих детей и не дает им отойти от своей постели, будто их присутствие утешало ее и она хотела показать, что у нее еще есть, кого любить. Через минуту зашла Хана-Лея, чтобы разнюхать, не наговорила ли ее сестра слишком много этой нагловатой женщине.

Мальчишки спорили между собой, кто из них будет играть с лошадкой, а кто — с тележкой. Хана-Лея накричала на них и стала ждать, что жена директора ешивы уйдет. Слава спросила, где она может найти в местечке плод рожкового дерева и другие фрукты. Сегодня Пятнадцатое швата, и она хочет перед отъездом принести подарок Мейлахке, которого его муж нашел ночью в синагоге и принес на руках в их дом, чтобы Роня положила его спать со своими детьми.

— Мейлехка спал у нас только одну ночь. Ох, какой это мальчик, какой птенчик! Ваш муж любит его, реб Менахем-Мендл его любит, и я тоже его люблю. — Роня гладила своих мальчиков, словно для того, чтобы показать, что их она, тем не менее, любит больше всех.

— Очень мило с вашей стороны, что вы интересуетесь учениками вашего мужа, — наконец сказала доброе слово Хана-Лея и принялась расписывать лавку на рынке, где можно купить самые лучшие фрукты. Жена резника добавила еще, что рада, что жена директора ешивы скоро вернется назад в местечко. Больше Хане-Лее сказать было нечего. Она не умела притворяться и не выносила хитрых городских штучек. Поэтому она была поражена, когда увидела, как Роня и жена директора ешивы прощаются будто родные сестры. Роня смотрела со странной, какой-то полуслепой и напуганной улыбкой, не уезжает ли жена реб Цемаха с ненавистью к ней, а потом две женщины расцеловались.

Глава 19

Соя-Этл, служительница, работавшая в странноприимном доме, занималась одновременно и похоронами. Она шила саваны для скончавшихся евреек и омывала их. Соя-Этл, видимо, была когда-то высокой, но теперь уже согнулась втрое. Желтоватая, пергаментная кожа на ее высоком выпуклом лбу была сморщенной. Руки были покрыты густой разветвленной сетью вен. Старушка пережила мужа и всех своих детей. У нее не было родных, которые помогали бы ей. С обитателями местечка, принадлежавшими к младшим поколениям, она почти не была знакома. Зато хорошо знала всех покойников с кладбища. В йорцайт[168], Девятого ава или накануне Грозных дней[169], когда обитатели местечка интересовались, где лежит какой-нибудь их двоюродный дедушка, Соя-Этл показывала, где находится его заросшая могила. Она разговаривала редко. Казалось даже, она разучилась думать, как будто кладбищенская трава проросла у нее в мозгу. Когда она все-таки произносила слово, то пищала, как птичка, кукарекала, как петушок, и посмеивалась добродушным смешком выжившей из ума старухи. Валкеники считали ее доброй душой. И все-таки от нее держались подальше. Боялись брать что-либо из ее рук, как будто таким образом можно было прикоснуться к ангелу смерти. Однако старуху это не волновало. Она жила среди надгробий. Когда она расхаживала по кладбищу, ее лицо светилось и улыбалось, как будто она без слов разговаривала с усопшими, лежавшими под земляными холмиками. Ее глаза сияли от счастья и тогда, когда в странноприимном доме ночевали бедняки из других местечек. Однако зимой кладбище заметал снег, а бедняки из других местечек не приезжали. Вот и стояла Соя-Этл целыми днями у окна и смотрела на надгробия по ту сторону реки, как будто утешала усопших издалека, давая им понять, что из ее памяти они еще не исчезли.

Странноприимный дом был разделен деревянной стенкой до самого потолка. На большую половину — для гостей, и меньшую — для прислужницы. Посредине стены была построена большая русская печь, выходящая заслонками на сторону старухи. С тех пор как в странноприимном доме поселились мальчишки из ешивы, Соя-Этл перестала смотреть через окно на кладбище и начала поглядывать через щели в стене на сторону ешиботников. Каждое утро после их ухода на молитву она входила в большую половину дома прибрать, подмести, перестелить постели. Потом уходила назад, в свою квартиру, и ждала, пока ешиботники вернутся ночью. В странноприимном доме стоял большой стол со святыми книгами, и те, кто старался никогда не прерывать учебы, вечерами сидели за ним и занимались. Старуха из своего убежища смотрела, как они раскачиваются над книгами, и прислушивалась к их сладостным напевам.