Повседневная жизнь российского рок-музыканта - Владимир Марочкин

Григорий Безуглый («Круиз»): «Три мушкетера» Дюма.

Толик Погодаев («Бунт Зерен»): ««Электрокислотный прохладительный тест» Тома Вулфа. Это — очень точная, практически документальная, без ложного придумывания книжка».

Юрий Наумов: «Я не очень люблю читать книги, потому что не очень люблю получать информацию с помощью черных значков на белой странице. Мне нравится, когда она приходит каким-то иным путем: через треп и тому подобное. Я не люблю литературу, хотя я — профессорский сын, и у нас дома всего навалом. Тем не менее я как-то на автопилоте выскочил на Булгакова и Александра Зиновьева… Булгаков — милосердный человек, он выстраивает ступеньки к тому, чтобы когда-нибудь ты поднялся до Иешуа. В этом смысле жесток Тарковский: не можешь сразу прыгнуть на четыре метра, ну и не рыпайся. Зиновьева же я считаю гениальным, одним из лучших и одним из самых страшных для этой системы писателей…» (Из интервью самиздатовскому журналу «Ура-Бум-бум!».)

Сергей Жариков («ДК»): «Я художественную литературу давно уже не читаю. А из последних появившихся у нас книг меня больше всего заинтересовала работа пламенного антисоветчика Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска». Классная книга!»

На таком фоне особняком стоит уникальный опыт общения с литературой группы «Ва-банкъ», которая написала целый альбом песен, являющихся как бы саундтреком к рассказу «Нижняя тундра» писателя-постмодерниста Виктора Пелевина. Александр Ф. Скляр не раз говорил, что его «Ва-банку» Пелевин ближе всех, особенно его роман «Чапаев и Пустота», после прочтения которого Саша познакомился с писателем и предложил ему написать нечто типа либретто к новому альбому группы. «Конечно, можно было бы взять уже существующий рассказ или повесть, — говорил как-то Скляр, — но нам показалось, что для чистоты эксперимента следует работать с чем-то совсем свежим». Это предложение Пелевина сначала насторожило, но потом в нем проснулся интерес и он написал текст. В итоге совместной работы рок-ансамбля и писателя появился альбом «Ва-банка» «Нижняя тундра», созданный по мотивам рассказа с тем же названием Пелевина. Видимо, под воздействием пелевинской прозы музыка на этом диске существенно отличалась от традиционного «ва-банковского» жесткого ритм-энд-блюза. Саундтрек был выполнен с сильным электронно-компьютерным уклоном, а к живым концертам группа привлекла популярного диджея Дельфина. Несмотря на успех проекта, повторить данный эксперимент пока ни сам «Ва-банкъ», ни кто бы то ни было еще не решился.

Глава без нумерации

Разговор с Великим магистром Ордена куртуазных маньеристов о поэзии

В 1988 году четверо молодых поэтов — Вадим Степанцов, Виктор Пеленягрэ, Андрей Добрынин и Константэн Григорьев — составили и подписали «Манифест куртуазного маньеризма», в котором утверждались задачи возрождения русского литературного языка во всем его блеске, элегантности и языческой веселости, свойственной лучшим образцам отечественной лирики от Антиоха Кантемира до Пушкина, и от Пушкина вплоть до эпохи модерна. Провозглашался полный уход от нездоровой политической сумятицы в умах и на улицах, а также единственный культ, достойный мужчины, — культ Прекрасной Дамы. Нужно хорошо представлять себе то время, когда отечественная литература и искусство буквально задыхались в перестроечно-публицистическом угаре, чтобы понять насколько смелым и радикальным был шаг маньеристов. Когда «перестроечный» рок собирал стадионы ревущих зрителей, они смогли почувствовать скорую кончину питерской рок-революции, а вместе с ней и всей перестройки. И когда знамя упало, Вадим Степанцов оказался готовым подхватить его и продолжить движение. Правда, пошел он, в отличие от питерцев, другим путем, о котором мы однажды и разговаривали с Великим магистром Ордена куртуазных маньеристов в редакции журнала «Русский рок».

— Вадик, вы в своем «Манифесте» говорите о том, что «многие наши поэты могли бы прослыть куртуазными маньеристами» и в своей книжке приводите такой обширный списочек: «Жуковский — маньерист рейнских туманов и пригожих милочек; Батюшков — маньерист веселых аттических снов; Денис Давыдов — маньерист испепеляющей страсти; Вяземский — маньерист вялого волокитства и напускных разочарований; Баратынский — маньерист рефлексии; Языков — маньерист разгула; Аполлон Григорьев — маньерист мятущихся девственниц; Алексей К. Толстой — наикуртуазнейший из всех маньеристов; Некрасов — маньерист страдания; Северянин — маньерист во всем и т. д.» Надо признаться, вы нашли своему Ордену удачное имя: под его знамена можно поставить буквально всех. Ведь каждый поэт склонен манерничать…[6]

Вадим Степанцов: «Да, это правда. Мы в Ордене провели сейчас большую работу: собрали энциклопедию русской куртуазной лирики от Антиоха Кантемира до начала первой эмиграции, до Ходасевича и Набокова. Эта энциклопедия докажет всем: лучшие стихи практически у всех русских поэтов связаны с куртуазным маньеризмом, с тем, что временами называют «легкой поэзией». Может быть, во избежание путаницы с сумрачным маньеризмом XVI века, нам бы следовало назвать наше направление что-то типа «ренессансрокайль», ибо тут находит отклик и жизнеутверждающий пафос Возрождения, и эпоха рококо с ее гедонизмом, декоративной изысканностью интерьеров и бегством в мир пленительных иллюзий, но когда мы думали об этом, именно «куртуазный маньеризм» пришел в голову моему старому приятелю Виктору Пеленягрэ — и дальнейшее варьирование терминов отпало само собой».

«Вы все так много любуетесь всяческими красивостями, что так и тянет процитировать Некрасова, страдальца-маньериста: «…поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…»»

«Эк, куда тебя!.. Ну, давай возьмем того же поэта-декабриста Кондратия Рылеева, автора зануднейших историко-публицистических поэм «Войнаровский», «Ермак» и других. Оказывается, и у него были превосходнейшие чувственные стихи: как он из-за колонны наблюдает за вакханочками — они раздеваются, одеваются, а он в такой транс впадает, что любо-дорого. Эти стихи, уж поверь моему вкусу, по своей художественной ценности выше всех его бесчисленных поэм.

Зачастую авторы — и наши, и чужие — не ведали, какие вещи их прославят. Например, Вольтер всю жизнь считал себя автором героических поэм «Генриада» и «Орлеанская девственница», которые уже лет двести никто не читает. А читают его так называемые философские повести, которые он писал шутя, чтобы позабавить дам».

«Получается, что куртуазный маньеризм бессмертен? Ведь этот термин подходит, наверное, даже к той поэзии, что официально существовала в годы советской власти?»

«Так определенно об этом трудно говорить. У той литературы, советской, все-таки были другой язык и свойственный только ей пафос. Одним из главных признаков нашего направления является — помимо игривой тематики, остроумия, неожиданных ситуаций, порой даже некоторого антиэстетизма — возрождение на новом уровне того русского поэтического языка, который стали выживать со свету если не с Брюсова, то с Блока уж точно. Блок, футуристы и им подобные разрушили этот гармоничный строй русского поэтического языка. Может, для того времени это была работа полезная и нужная, но все те годы модернизма, я считаю, были что-то вроде детских болезней литературы. И тем более нынешний неоавангардизм не имеет того веселого разрушительного пафоса, который был присущ, скажем, футуристам, младосимволистам или обэриутам. Сегодня это просто нудно.

Я разделяю всех людей как бы на две категории: те, которые родились, чтобы умереть, — и те, которые рождены, чтобы жить. Одни ноют, вопят о могиле, о том, что все катится в тартарары. У других же наоборот — пафос жизнеутверждения. К первым я прежде всего отношу Бродского. При всем к нему пиетете — ну, полное занудство! Лично себя я отношу к людям-жизнелюбцам, поэтому все мое творчество тем или иным способом полемизирует с такими поэтами, как Бродский».

«Интересно, а куда бы ты отнес Пастернака?»

«Для меня, ныне существующего и, скажем так, действующего поэта, вся поэзия, бывшая в России до куртуазного маньеризма (исключая XIX век), мне не близка. И Пастернака я не люблю, хотя, конечно же, это хороший поэт. У меня есть в серии «Мужья» что-то даже вроде пародии на пастернаковского «Гамлета». Начинается оно так —

Муж затих, я вышел на подмостки.Как блестяще я играл финал!Я мизинцем трогал ваши слезки,Пьяный муж слегка стонал…

А заканчивается оно словами: