День Медведя - Светлана Багдерина

Медведь был силен, но откормленному сытому борову он был не ровня. И кабан медленно, тяжело, с ранами, кровью и потерями, но одолевал его. Сначала это было с трудом заметно в клубке яростно переплетенных тел, но спустя минуту, две, три стало отчетливо видно, что медведю долго не протянуть.

Когда противники остановились, чтобы перевести дух, и схватка замерла на несколько мгновений, люди сочувственно охнули:

– Тошшой-то какой!..

– Шерсть свалялась…

– Больной он, что ли?..

– Где ж ему свинью-то одолеть!..

– Не выдюжить, бедняге… Кабан, словно услышав их слова, радостно взрыкнул и кинулся в атаку.

Мишка отступил, поскользнулся, упал, изворачиваясь и скаля грозные клыки, но было поздно: кабан наскочил на него и впился желтыми зубами в мохнатое горло.

Народ вскрикнул, и тут из толпы гвардейцев, исступленно крича что-то яростное, дикое, неразборчивое, выскочил Кондрат. Не помня себя, он бросился на торжествующе оскаленное рыло, что было сил, вонзил в красный, горящий восторженной злобой глаз пику, и повис на древке, загоняя его всё глубже и глубже.

Изумленный кабан разжал зубы, пронзительно взвизгнул – словно гвоздем по стеклу – и неистово замотал башкой, пытаясь освободиться от раскалывающей мозг внезапной острой боли, и вдруг рухнул на бок и отчаянно задергался. Потом замер. Из жуткой оскаленной пасти полилась, растапливая лед, черная кровь.

Гвардеец висел на пике, судорожно вцепившись в древко и тяжело, прерывисто дыша, будто это не медведь, а он сам только что схватился со свирепым монстром в беспощадном бою, и ему, а не медведю рвали горло жуткие зубы и громадные бивни…

– Кондрашенька!!!.. – застывшую тишину разорвал отчаянный вопль.

Солдат вздрогнул, оглянулся, и заметил мчащуюся со всех ног к нему Находку, несущихся за ней галопом друзей, но ближе всего – руку протяни, и дотронешься – он увидел поднявшегося на дыбы и нависшего над ним медведя. Того самого.

Маленькие ушки его были прижаты к огромной башке, сквозь стиснутые оскаленные зубы прорывался отдающийся в костях рев, а в слезящихся, налитых кровью глазах брызгало искрами и металось больное бузумие. Гигантская лапа занеслась над его головой для удара. Первого и последнего.

– Нет!!!..

И вдруг медведь взвыл от боли, присел и, позабыв про окаменевшую от испуга жертву, яростно повернулся к посмевшему напасть на него с тыла храбрецу… и опешил.

Смельчаку было от силы полгода, но отваги и доблести ему было не занимать.

При виде озадаченной морды противника, бесстрашный Малахай отцепился от медвежей ляжки, поднялся на задние лапы, угрожающе взмахнул передними и грозно зарычал.

Громадный медведь ошарашено отступил на шаг, затряс головой, и из пасти его стал вырываться глухой рваный рев.

Но так просто от медвежонка было не избавиться. Он подвинулся вперед на три своих шага и яростно зарычал прямо в хмурую морду большого зверя, угрожающе скаля мелкие, но острые зубки.

– Малахай, Кондрат, я иду, иду!.. – задыхаясь и хватая ртом обжигающий холодный воздух, октябришна проехала последние метры на животе и с разгону врезалась головой в переднюю лапу, толщиной и, кстати, жесткостью не уступающий стволу иного дерева.

Лучшая защита – это нападение, пришел к такому же выводу и Малахай, и с новой энергией принялся грызть, кусать и рвать шерсть противника.

Медведь при виде растущего на глазах численного превосходства попятился, ошалело моргнул, словно хотел обиженно протянуть «Так нече-е-естно!», но тут же снова отчаянно взревел и взвился на дыбы. На передней лапе у него повисла ученица убыр.

– Находка!.. – подскочил Кондрат и схватил ее за талию. – Отпускайся, я держу!.. Скорей!..

Девушка послушно разжала руки, но вместо того, чтобы повиснуть на шее у своего спасителя и ждать перемещения в безопасное место, впилась сверлящим взглядом в глаза чудовища и резко выбросила вперед ладони.

– Стой!!!

И могучий зверь, властелин леса, равному по силе которому теперь не было, замер по ее команде, как вкопанный, а потом тихо опустился на четвереньки, растеряно потоптался, отрывисто бормоча что-то неразборчивое и жалобное, улегся на мостовую, прикрыл глаза, и затих.

Не обращая внимания на пододспевших с оружием людей, на выкрики и ахи из окон, Находка опустилась на лед подле огромной мохнатой головы зверя, обняла ее руками, припала лбом к его лбу, и заговорила, зашептала что-то плавно-певучее на своем, октябрьском наречии.

Из всего переливчато журчащего потока ласковых, успокаивающих, обволакивающих, убаюкивающих незнакомых слов Сенька уловила и поняла только одно, повторявшееся почти постоянно. Гондыр.

– Гондыр?.. – недоверчиво повторила она шепотом. Но Иван и Кондрат, стоявшие в ней ближе всех, услышали.

– Это он – гондыр? – с каждой секундой понимающий всё меньше и меньше Кондрат нахмурился, и кивнул в сторону неподвижной бурой горы, с которой обнималась октябришна и к которой прильнул, как к родной, Малахай. – Его так звать?

– Нет. То есть, да. В смысле, нет, – доходчиво объяснила царевна. – Короче, когда мы были в стране Октября… как раз на следующий день, когда мы встретили вас в лесу блудней и отправили на поиск Ивана…

Через несколько минут короткая история с размолвкой убыр и гондыра была рассказана, а местами даже показана в лицах. Гвардейцы переглянулись.

– А у нас он что делает? – выразил всеобщее недоумение Прохор.

– Проснется – спросим, – пожала плечами Серафима.

А, между тем, чердаки, мансарды, балконы, окна и дверные проемы стали постепенно пустеть: видя, что прямая угроза как будто миновала, на старые позиции неспешно и осторожно стали возвращаться зрители. И не только.

Груда обломков в центре площади зашевелилась, зашушрала и, выпутываясь из обрывков декораций и строительного мусора, на свет белый показался граф.

Он обозрел театр почти военных действий мутными, слегка расфокусированными очами, и взгляд его остановился на неподвижно растянувшемся кабане, прикорнувшем рядом медведе, обнимающей его девушке, и группе ее поддержки[120].

– Свинью… убили?.. – хриплым то ли от продожительного неиспользования, то ли от не менее продолжительного ора голосом каркнул Брендель и тут же закашлялся.

– Убили, – неохотно повернулся к нему Кондрат.

– А… вторую скотину?

– Это не скотина! Это медведь! – не задумавшись ни на мгновение, рявкнул Кондрат.

– Ты на кого голос повысил, смерд!!! В кандалах сгною!!! В тюрьме!!!

– Ваша светлость… – начал было Макар, но граф не дал ему договорить.

– А вы чего раззявились?! Добейте его! Живо! Пока я вас!..

Из тона графа было непонятно, кого конкретно он требовал добить, но не исключено, что медведь временно отошел на втрой план.

– Послушай, ты…светлость… – Кондрат, которого, несмотря на плохо прикрытое желание Бренделя никто не спешил добивать, недобро прищурился, сжал кулаки и двинулся к обломкам. – А ты кто вообще такой, чтобы нами командовать?!

– Кондраш, потерпи, успокойся… – протянул к нему руку Фома, но было поздно.

Его друг разозлился не меньше самого графа, и ни терпеть, ни тем более успокаиваться теперь не собирался.

– Кондрат, постой, я сейчас всё улажу! – припустил за ним и Иванушка, но гвардеец только отмахнулся:

– Кабана я завалил, медведь меня не тронул, а уж с кротом-то как-нибудь справлюсь.

Иванова гвардия, выбравшиеся вновь на площадь зеваки, вынырнувшие из убежищ министры, опасливо вылезающая из укрытий и обломков знать – все, как ручейки в котловину, стевались к помосту, чуя неотвратимо приближающуюся кульминацию событий.

– Что?!.. – взвился Брендель. – Как ты сказал, подонок?! Кто я?.. Крот?!.. Да будь я – нея, если ты у меня на всю жизнь не запомнишь, что твой царь…

– Кошкин хвост ты, а не царь[121]! – Кондрат, набычившись, пер на графа без малейшего представления о том, что будет делать, когда, наконец, дойдет, но с целеустремленностью десятка суперкабанов.

– Ах так?!..

Его рассвирепевшая светлость рванулась было вперед, чтобы своими руками если не задушить наглеца, то поотрывать у него все пуговицы[122], но вдруг нога графа за что-то зацепилась, и он повалился носом об лед под дружный одобрительный смех густеющей на глазах аудитории.

– Ах, так?!?!?!..

Взбешенный Брендель вскочил на ноги, сыпля проклятиями, которые приличному царю и знать не полагалось, яростно пнул уронившее его монаршье тело препятствие, и из-под расколотой доски на голый булыжник вылетело нечто, напоминающее небольшой ящик.

Из которого на лед с пением вынимаемого из ножен меча выкатилась стальная корона.

– Я вам не царь? – ликующе оскалился граф, метнулся за ней, и подхватил неспешно удаляющийся артефакт дрожащими от нетерпения и возбуждения руками. – Глядите!!! Глядите все!!! Пусть каждая свинья знает, кто теперь в стране хозяин!!! Я!!! Я – царь! А вы – мои слуги! Лакеи! Рабы! И моя воля в этой занюханной дыре – закон!!!..