«...Расстрелять» - Александр Покровский

Иван Трофимович — это единственный замполит, которого я бы приветствовал стоя, остальных — я бы приветствовал сидя, а некоторых — даже лежа.

Сказать, что все остальные замполиты у меня были ублюдками, — значит погрешить против правды. Нет, ублюдками они не были, но и говорить о них как-то не хочется.

Зима и весна

Зимой и весной все подводники, мечтающие перейти в боевое состояние, от мала до велика берут в руки лом, лопату и скребок и яростно кидаются на снег и лёд. Они скалывают его и отбрасывают в сторону. Так постоянно растет их боевое мастерство, и так они, совершенствуясь, совершенно безболезненно переходят в боевое состояние.

«Три матроса и лопата заменяют экскаватор», — это не я сказал, это народ, а народ, как известно, всегда прав.

Однако не надо думать, что только матросы у нас ежедневно баловались со снежком; и седые капитаны третьего ранга, плача от ветра, как малые дети, я бы сказал, остервенело хватались за скребок и — ы-ы-ы-т-ь! — сдвигали дорогу в сторону.

При такой работе организм от неуклонного перегрева спасает только разрез на шинели сзади — он обеспечивает вентилирование в атмосферу и необходимый теплосъём. Это очень мудрый разрез. Сложился он так же исторически, как и вся наша военно-морская шинель. Шинель — это живая история: спереди два ряда пуговиц, сзади на спине складка, хлястик и ниже спины, я бы сказал, ещё одна складка, переходящая в разрез.

Разрез исторически был необходим для того, чтоб прикрывать бока лошади и гадить в поле. Для чего нужно на шинели всё остальное, я не знаю. Знаю я только одно: шинель — это то, в чём нам предстоит воевать.

Конечно, можно было попросить у Родины бульдозер. (Я всё ещё имею в виду очистку дороги от снега. Когда я слышу слово «воевать», помимо моей воли перед моим внутренним взором возникает лом — этот флотский карандаш, а потом возникают снежные заносы, и я начинаю мечтать о бульдозере).

Конечно, можно было попросить у Родины бульдозер, но ведь Родина может же спросить: «При чём здесь бульдозер? Зачем вам, подводникам, бульдозер?» — и Родина будет права.

Значит, тогда так, тогда молча берём в руки лом и молча долбаем. Без бульдозера.

Бульдозер доставали на стороне. Просто ходили и доставали. Был у нас на дивизии секретчик, матрос Неперечитайло. Это было чудо из чудес. Он мог запросто затерять секреты, уронить целый чемодан с ними за борт, а потом мог запросто их списать, потому что у него везде и всюду были свои люди — знакомые и земляки, такие же матросы.

Правда, чемодан потом всплывал, и его выбрасывало в районе Кильдина на побережье, но всё это происходило потом, когда Неперечитайло уже находился в запасе.

У него были голубые невинные глаза. Комдива просто трясло, когда он видел этого урода. Он останавливал машину, подзывал его и начинал его драть. Драл он его за всё прошлое, настоящее и будущее. Драл он его так, что перья летели. Драл на виду у всей зоны режима радиационной безопасности, где стояли наши корабли, где была дорога и где были мы с ломами.

Неперечитайло стоял по стойке «смирно» и слушал весь этот вой, а когда он утомлялся слушать, он говорил комдиву:

— Товарищ комдив! Разрешите, я бульдозер достану?!

— Бульдозер?!! — переставал его драть комдив, — Какой бульдозер?!

— Ну, чтоб зону чистить…

— Что тебе для этого нужно? — говорил комдив быстро, так как он у нас быстро соображал.

— Нужно банку тушёнки и вашу машину…

Комдив у нас понимал всё с полуслова, потому-то он у нас и был комдивом. Он вылезал из машины, брал у Неперечитайло чемодан с секретами и оставался ждать.

Неперечитайло садился на место комдива и уезжал за бульдозером. По дороге он заезжал на камбуз за тушёнкой.

Через тридцать минут он снова появлялся на машине, а за машиной следовал бульдозер, нанятый за банку тушёнки.

Дуст!

Наконец пришло для вас время узнать, что всех химиков на флоте называют «дустами». За что, позвольте спросить? Извольте: за то, что они травят народ! Сидя на ПКЗ, я проводил с личным составом тренировку по включению в ПДУ — в портативно-дыхательное устройство, предназначенное для экстренной изоляции органов дыхания от отвратительного влияния внешней среды.

Первые ПДУ на флоте называли «противно-дышащим устройством» — за то, что кислота пускового устройства ПДУ, которая должна была по идее стимулировать регенеративное вещество этого средства спасения на выдачу кислорода, иногда поступала сразу в глотку ожидающему этот кислород.

Я видел только одного человека, который продержался при этом более двух секунд. Это был наш старший лейтенант Уточкин, оперуполномоченный особого отдела.

Я его честно предупредил о том, что возможны сразу же после включения некоторые осложнения и что проявления терпеливости в этом конкретном случае с большим сомнением можно отнести к признакам воинской доблести.

— Жить захочешь — потерпишь! — сказал он мне.

Против этого я не нашёлся чем возразить; он включился и показал мне знаком, что всё идёт как по маслу. Когда всё идёт как по маслу, я обычно запускаю секундомер и, вперясь в него, снимаю норматив.

Через пять минут я оторвался от секундомера, посмотрел на испытуемого и заметил, что глаза у опера Уточкина чего-то лишились.

Прошло ещё десять секунд, и Уточкин, чмокнув, откупорил рот. Изо рта у него повалил белый дым.

— Ну его на хер, — сказал опер Уточкин, взяв завершением фразы верхнее «си», — не могу больше!…

Лето

Наступило лето; жены уехали, и поселок опустел; период весенне-летнего кобелирования окончательно вступил в свои права, и по посёлку светлыми ночами уже шлялись неприкаянные…

Ну кто на подлинном флоте работает летом? Летом никто не работает. Ну, разве что в посёлке подобрать окурки и плевки, а так сидишь на пирсе с восточным безразличием: расслабление и вялость в членах; тупорылость и оскуднение в желаниях, в мыслях и в генах; апробация и культивирование поз…

И вдруг! Комиссия Министра Обороны! Вместе с главкомом!

Все вскочили, побежали, как со сна; озеро вычистили, дёрн выложили, деревья там воткнули, бордюры и траву закрасили; лозунги, призывы, плакаты — понавесили; и на дома со стороны комиссии обратили особое внимание.

Комиссия на флоте — это время, когда все живые, не калеки, мечтают уйти в море.

— Когда и на чём они будут?!

— На вертолёте через два часа.

— А вертолётную площадку довели до ума?!

— Довели…

— А люди там расставлены?!

— Так точно!

— Ну, тогда ждём сигнала…

Через два часа, не дождавшись сигнала:

— Ну?!

— Пока не ясно…

Ясно стало через десять минут:

— Всё отставить, они будут катером!

— А-а-а-а!!!

И потом уже в диком вальсе:

— Фалрепные!… Нужны фалрепные на фалы… От метр восемьдесят и выше!

— Что? Фалы?

— Что?!

— Фалы, говорю, от метр восемьдесят?!

— Нет, фалрепные!

И ещё нужен трап с ковром.

— Слышь! И ещё нужен трап с ковром!

— И где он обитает?!

— А чёрт его знает, на ПКЗ где-то…

— И эту… как её… тумбу под главкома не забудьте…

И тумбу под главкома. Чтоб он не спрыгнул с трапа, перебив ноги, а сошёл, как подобает, сначала на тумбу, потом на пирс…

Всё оказалось закрыто на замок: и трап, тумба, и ковры… и ключ вместе с заведующим утерян…

— Давайте ломайте!!! Давайте ломайте!!!

— Всё ломайте!!!

Сломали всё. Перевернули и нашли в самом дальнем углу.

Фу! Ну, теперь всё!!!

Нет, не всё: ещё нужен оркестр, офицер в золоте и машина.

Секунда — и всё это есть! Всё есть, кроме фалрепных.

— Они ж только что были?!

Да, были. И их даже послали куда надо, но там старшим был молодой мичман, и их перехватили и отправили на свалку: там тоже надо было срочно убрать.

— А-а-а!!!…

Это кричит начальник штаба, затем он мечется по коридору и лично собирает где попало новых фалрепных. Он выстраивает штабную команду. На худой конец, и эти сойдут. Конец действительно худой. Самый мощный из них тянет на метр шестьдесят шесть сантиметров. Начштаба нервничает — одного не хватает. Последним влетает в строй гном-самописец — полтора вершка! Начштаба не выдерживает — доконали: он хватает самописца за грудки так, что тот повисает безжизненно ножками, и орёт ему:

— Па-че-му!!! Па-че-му та-кой ма-ле-нь-кий!!!

Всё! Встретили!

Встретили, подхватили, потащили на руках,И лизали, и лизали в двадцати местах…Нагрузили, проводили стройною гурьбой,Дали, дали, дали им, дали им с собой…

…И снова лето настало. Снова благодать разлилась. Солнце снова, и опять красота; расслабление, расслоение, растягивание членов и тупорылость поз…