История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наши мнения с Витей разошлись. Я считала, что это нужно сделать. Давно ли в липовой аллее я предлагала ему тысячу рублей. Но Витя теперь об этом и слышать не хотел. Легкость, с которой мы в неделю проделали то, над чем Бернович сидел месяцы, дала повод Горошко подтверждать свое, глубоко засевшее в нем подозрение, что Бернович сознательно вел нас к гибели, что он знал о недохвате, что он сам поднял на десять тысяч покупную цену Щавров, чем ввел нас в бесконечные тревоги и заем у Лели, а также заем у Тети.
«Не мог за зиму провести ни одной сделки», – ворчал Горошко. И Витя не хотел этого простить и забыть, а так как строго считая, мы уже выплатили Берновичу по лавочным счетам и разным его запискам его более семисот рублей, то платить ему еще эту тысячу рублей Витя решительно не хотел. Быть может, это была ошибка. Двадцать пять процентов с чистой прибыли мы, конечно, должны будем ему выплатить и теперь, но эта чистая прибыль являлась пока очень проблематичной.
В Минске, рассказывали Урванцевы, давно сосчитали уже двадцать тысяч неминуемого убытка, ожидающего нас от покупки Щавров. Утверждать этого нельзя было: неизвестен был размер выкупной ссуды, да и центр еще не был запродан, также и спорную землю нельзя было считать безнадежной. Поэтому нельзя было знать, сыграем ли мы вничью или же потеряем свои деньги. Я подчеркиваю «свои» деньги, потому что и Тетя, и Леля уже были спасены, а Оленьке, конечно, мы бы все выплатили. Но сами с чем останемся, было еще сомнительно, поэтому выручать и награждать виновника такого несчастья, Берновича, Витя определенно не желал до окончания ликвидации. Горошко вел самую строгую регистрацию необходимых неличных расходов с оправдательными документами для выяснения результата всей операции. Двадцать пять процентов с чистой прибыли были бы вручены Берновичу, где бы он ни был, но Витя так горячо отстаивал свое мнение, что я сама под его давлением написала Берновичу ответ, мотивированный на его просьбу отказ. Я не помню содержания своего письма и не имею его черновика, но на другой день, восьмого июля, вновь нарочный из имения пана Дзендзюбицкого вручал Вите вызов на третейский суд. На это Витя ответил отказом, предлагая Берновичу обратиться в коронный суд.
Не успел выехать со двора верховой, как в ворота ввалилась толпа оршанцев, явившихся с полным задатком в девятьсот пятьдесят рублей, и пришлось заняться продажей Гуты. К ним присоединились еще покупатели (из бывших арендаторов), расхватавшие остаток земли в Гуте. Покупатели по условию имели право немедленно вступить во владение, т. е. заселить опустевшие заколоченные избы и привезти из Оршанского уезда свои семьи, скот, инвентарь. Вечером, того же дня, когда мы с Витей от усталости и волнения еле держались на ногах, на нашей тройке, вызванной телеграммой на станцию, подъехал Вячеслав.
Вячеслав приехал к нам погостить из Петербурга. После отъезда из Борисова и выхода в отставку, он, несмотря на свои способности и талантливость, никак не мог найти свою точку. Теперь уже родные принялись хлопотать устроить его в Саратове при землеустроительной комиссии, но пока у него не было ни крова, ни угла, а в кармане ни гроша. Он начал писать рассказы из военного быта, и гонорар за них уже был обеспечен в двух редакциях, но нужно было ими заняться, переписать. Витя, по доброте своей, еще в Петербурге звал его к нам переждать тяжелую полосу его жизни и в щавровском уединении заняться литературой. Он писал легко и талантливо. Но так как Вячеслав в ответ на это выказывал, с обычной откровенностью, свои чувства благодарности и готовность быть нам полезным, то уже на третий день приезда Витя что-то хмурился.
«Очень меня тяготит он, – писала и я своему вечному советнику Леле про него, – но не могу же я теперь его вышвырнуть, а между тем он уже вызывает у Вити приступы огорчения. Дай совет мне, как быть? Ведь он может быть нам даже полезен. Не стесняйся пессимизма, побольше его на такую неисправимую натуру, как моя». Совет Лели не сохранился, но он, вероятно, писал то, что я очень хорошо сама понимала: поручить Вече ведение дела в Щаврах было бы верхом неосторожности, ввиду его транжирства и легкомыслия, которые и довели его самого до такого печального состояния. Но удержаться на трудной позиции постоянной сдержки широкой и захватистой натуры Вечи было нелегко. «Поставь Вячеслава в рамки совета, – наставительно писал мне и Витя, – а то получится второй экземпляр Берновича». Но Вячеслав решил, что его обязанность не советы мне давать, а браво приняться за дело.
Как нарочно, тогда и Фомич надумал нас навестить, услышав в Минске о нашей разлуке с Берновичем, которого он продолжал считать виновником своей отставки в Щаврах. Он просил разрешения погостить у нас, отдохнуть от ремонта домов, поглощавшего его второе лето, подышать деревенским воздухом и «попить молочка». Витя, продолжавший питать к нему почти сыновнюю нежность, даже очень этому обрадовался, хотя я серьезно предупреждала его, что к нам на службу возвращать старика не надо. Все главное было сделано, а неминуемое соревнование между ним и Горошко вызовет опять вражду и сплетни, от которых потерпим только мы с Витей. Мало того, что Фомич был мелочен до последней степени, он был нестерпимый болтун, и, правду говоря, вовсе к нам не так расположен.
Не успел он познакомиться с Вячеславом, как у них завязалась самая тесная дружба. Днем они вместе катались или гуляли, вечером играли в шашки, курили целыми часами и шушукались с самым таинственным видом. Фомич представил наше положение в самом мрачном свете, что у нас петля на шее, что московский Земельный банк нас непременно утопит: мы никогда не сможем утвердить столь радующие нас купчие, потому что по закону банк никогда не переведет свой долг на чересполосицу в Гуте и Батурах, да и вообще на все эти мелкие клочки и полоски. Банк потребует погашения, одного погашения! А тогда нас ожидает полный крах, бунт крестьян-покупателей и скандал на всю губернию! Ведь Щавры давно и всем этим известны! Сколько лет Судомир-пройдоха, сумевший обмануть всех евреев в округе, не мог утвердить ни одной купчей! А мы так легкомысленно
