Право на поражение - Эдуард Катлас

Это море было незнакомым, и Волк знал, что незнакомых берегов надо опасаться… уважать, наверное, более верное слово – уважать. Не зная опасностей, которые прячутся не только в глубинах, но даже здесь, где воды едва-едва по колено, не стоит пренебрежительно относиться к незнакомой воде. К незнакомому берегу.

Хотя нет, «берег» было неправильное слово. Потому что мелководье раскинулось во все стороны без конца и края. Берега не было, куда ни глянь.

Поэтому Волк перестал смотреть по сторонам и смотрел только под ноги. Это было важнее. Солнце на небе без единого облачка стояло, как мертвое. Не шевелилось, удобно устроившись где-то между зенитом и закатом. Или рассветом. Непонятно. Но Мугра решил идти от него, так что сейчас оно все время светило ему точно в затылок, а тень, которую отбрасывало его тело на воду, позволяла ему не жмуриться от бликов.

Он не имел ни малейшего понятия, куда идет, но почему-то знал, что должен идти.

Он не понимал, где находится, но почему-то думал, что это совершенно неважно.

Иногда ему казалось, что теперь не важны ни смысл, ни место, ни цель. Но пока ему удавалось отгонять от себя эти мысли.

Неподвижное солнце не позволяло ему оценить, сколько длилось это путешествие, но количество шагов, сделанных им, предполагало, что он движется уже больше суток. Возможно, не этого мира, а того, в котором его убили.

Мысли путались, как только он задумывался о своей смерти. Как только он задумывался о времени. Как только он пытался вспомнить, что предшествовало его появлению здесь. Поэтому он перестал думать о столь сложных материях.

Сейчас можно было сосредоточиться на более насущных и важных вещах. Обойти обломок коралла, вокруг которого резвились подозрительно яркие рыбки. Не зацепиться за водоросли, некоторые из которых могли жалить, в чем он успел убедиться. Удачно наступить на пятачок чистого песка и дать ступне на мгновения насладиться его мягкостью.

Он не чувствовал ни жажды, ни зноя. Вернее, ощущал, что жажда существует где-то в его теле и затылок припекает путеводное солнце. Но эти ощущения были как-то далеко, не касались его и сейчас уже не мешали ему двигаться. Он не уставал. Или, наоборот, усталость пропитала его тело настолько, что это перестало быть важным, потому что ничего не меняло. Устал или нет – он должен идти, и это был единственный императив, который пронизывал его сознание.

«Не здесь», – донеслось до него из-за горизонта. Но призрачный голос не сказал больше ничего, и Мугра шел дальше, отложив надежду на то, что звуки повторятся, куда-то в дальний уголок сознания.

Тысячи шагов спустя эта надежда осуществилась. Тот же знакомый голос сказал откуда-то издалека, оттуда, где существовало что-то, кроме мелководья:

– Просыпайся, друг мой! Очнись!

Мугра продолжал идти, но теперь на его лице заиграла улыбка. Хоть что-то новое в этом мире, в котором любое изменение могло быть только к лучшему.

Голос тревожно повторил:

– Очнись!

Волк улыбался. Он не понимал, что хочет от него голос, но радовался тому, что этот звук существует. Приходит ниоткуда и остается звоном в его ушах. Это стоило того, чтобы пройти еще не одну тысячу шагов. Может быть, тогда этот голос скажет что-нибудь еще.

– Очнись, Волк, ты нам нужен!

Мугра продолжал шагать. Но теперь к его радости добавилось сомнение. Возможно, он идет не туда? Голос был им недоволен, это чувствовалось. Но Мугра не знал, куда идти. Это направление казалось ему наиболее правильным, чтобы прийти к цели, какой бы она ни была. Любое другое было хуже.

Волк сгорбился, но продолжал идти.

– Очнись!

Щека загорелась болью, и еще один цветок боли расцвел в груди, прямо около сердца. Голод, усталость, жар в затылке неожиданно приблизились, словно прорвав некую тонкую перепонку, разделяющую их с сознанием воина.

Он радовался этому наплыву настоящих ощущений, о которых начал забывать на мелководье.

Боль ударила по второй щеке, и ощущения стали настолько сильны, что Мугра остановился. Впервые за время своего похода по чужому морю. Его ноги подогнулись, и он упал на колени, уперся руками в песок, чтобы устоять. Левая рука неудачно загребла водоросли, но ему сейчас было не до этого, к тому же вроде как раз эти водоросли были не опасными.

Он воспринял просьбу Виктора. Ему нужно было очнуться, это слово, оказывается, что-то значило, кроме звука в его ушах.

Он очнулся.

– Ну наконец-то, – сказал маг, склонившись над Мугрой.

Рядом улыбался Фантом.

– Пить, – шепотом попросил Волк.

К его сухим губам тут же поднесли фляжку. Он начал жадно глотать воду, но в конце все-таки поперхнулся. Ему пришлось подняться на локти, чтобы откашляться.

– Это было очень долго, – пожаловался он друзьям.

К нему постепенно возвращались чувства. Боль в груди под повязкой. Саднящий затылок и дикая головная боль. Ноющее ощущение от ран по всему телу. И что-то скользкое и мокрое в левой руке.

Волк поднял руку и открыл ладонь. Они долго смотрели на темно-зеленый пучок морских водорослей, с которого капала соленая вода. Маг лишь пожал плечами и сказал:

– Сохрани на память. Может, пригодится.

Лестница

Они стояли прямо возле ступенек. Пришло время по ним подняться.

Весь период обучения многорукий слушал, что говорят остальные одиннадцать финалистов, не входившие в их отряд. Тот короткий разговор с недовольным семьянином натолкнул его на мысль, которую он старался хоть как-то материализовать.

Но финалисты разговаривали мало. А когда начинали, на них тут же неодобрительно косились некроманты, и разговор невольно прекращался. За все время Аль’Шаур успел бросить лишь короткую фразу Киму и теперь надеялся, что его план сработает.

Мечник старался узнать оставшихся финалистов. Каждого из них. Но сейчас его не интересовало, хорошие они или плохие, убийцы или почти что праведники. Его не волновало, насколько уверенно они владеют мечом и сумеют ли пробраться через ловушки. Ему важно было знать другое – верят ли они в возрождение после смерти или предпочтут сдохнуть каким угодно образом, лишь бы честно отправиться к Лодочнику.

Каждый из них хотел жить, почти наверняка. У большинства это чувство было притуплено, конечно, иначе бы они не оказались на арене. Но вот вопрос – кто из них готов был умереть прямо сейчас? И не просто умереть, а оказаться навечно между жизнью и смертью, ведомый чужой волей, не имеющий ничего общего с реальной жизнью.

Пока у Аль’Шаура получалось плохо. Выходило, что он мог рассчитывать лишь на пару финалистов помимо своего отряда. Остальные верили чуть ли не в бессмертие, которое им обеспечит Затворник. И говорящий некрорыцарь, приведший их сюда, серьезно укрепил их убежденность в собственной правоте. Он думал, мыслил, говорил. Какая разница тогда, что он был мертв?