Том 3. Стихотворения 1918-1924 - Валерий Брюсов

1924

Египетские ночи

(Обработка и окончание поэмы А. Пушкина)

Прекрасен и беспечен пирВ садах Египетской царицы,И мнится: весь огромный мирВместился в узкие границы.Там, где квадратный водоемМемфисским золотом обложен,За пышно убранным столомКруг для веселья отгорожен.Кого не видно средь гостей?Вот — Эллин, Римлянин, Испанец,И сын Египта, и Британец,Сириец, Индус, Иудей…

На ложах из слоновой костиЛежат увенчанные гости.Десятки бронзовых лампадБагряный день кругом струят;Беззвучно веют опахала,Прохладу сладко наводя,И мальчики скользят, цедяВино в хрустальные фиалы;Порфирных львов лежат ряды,Чудовищ с птичьей головою,Из клювов золотых, чредою,Точа во глубь струю воды.Музыка стонет сладострастно;Дары Финикии прекрасной,Блистают сочные плоды;А вдалеке, где гуще тени,На мозаичные ступениТеснится толпами народ:Завидуя, из-за воротГлядит на смены наслаждении.

Но что веселий праздник смолк?Затихли флейты, гости немы;В сверканьи светлой диадемы,Царица клонит лик на шелк,И тени сумрачной печалиЕе прозрачный взор застлали.Зачем печаль ее гнетет?Чего еще недостаетЕгипта древнего царице?В своей блистательной столицеСпокойно властвует она,И часто пред ее глазамиПиры сменяются пирами;Она хвалой упоена,И величавые искусстваЕй тешат дремлющие чувства.Горит ли африканский день,Свежеет ли ночная тень,Покорны ей земные боги;Полны чудес ее чертоги;В златых кадилах вечно тамСирийский дышит фимиам.Звучат тимпаны, флейты, лираПевцов со всех пределов мира.Чего желать осталось ей?Весь мир царице угождает:Сидон ей пурпур высылает;Град Киликийский — лошадей;Эллада — мрамор и картины;Италия — златые вина,И Балтика — янтарь седой.Наскучил город ей? — Вдоль Нила,Поставив пестрые ветрила,Она в триреме золотойПлывет. Ее взволнуют страсти?Пойдет, с сознаньем гордой власти,В покои тайные дворца,Где ключ угрюмого скопцаХранит невольников прекрасныхИ юношей стыдливо-страстных.И все ж она невесела:Ей скучен хор льстецов наемныхИ страсть красавцев подъяремных;Не сходит тень с ее чела.Ей все послушно, все доступно,И лишь любовью неподкупнойЕй насладиться не дано!И долго, с думою глубокой,Она сидела одиноко.И стыло гретое вино.

Был снова праздник в пышном залеАлександрийского дворца.На ложах гости возлежали;Вокруг, при факелах, блисталиСозданья кисти и резца;Чертог сиял. Гремели хоромПевцы при звуке флейт и лир.Царица голосом и взоромСвой пышный оживляла пир.Сердца неслись к ее престолу.Но вдруг над чашей золотойОна задумалась и долуПоникла дивною главой…

И пышный пир как будто дремлет;Безмолвны гости; хор молчит;Но вновь чело она подъемлетИ с видом ясным говорит:«В моей любви для вас блаженство?Блаженство можно вам купить…Внемлите мне: могу равенствоМеж вами я восстановить.Кто к торгу страстному приступит?Свою любовь я продаю —Скажите: кто меж вами купитЦеною жизни ночь мою?»

Рекла, — и ужас всех объемлет.И страстью дрогнули сердца…Она смущенный ропот внемлетС холодной дерзостью лица.«Я жду, — вещает, — что ж молчите?Или теперь бежите прочь?Вас было много, — приступите,Купите радостную ночь!»И взор презрительный обводитКругом поклонников своих…

Вдруг из толпы один выходит,Вослед за ним и два других:Смела их поступь, ясны очи;Навстречу им она встает.Свершилось: куплены три ночи,И ложе смерти их зовет.

Благословенные жрецами,Теперь из урны роковойПред неподвижными гостямиВыходят жребии чредой.И первый — Флавий, воин смелый,В дружинах римских поседелый;Снести не мог он от женыВысокомерного презренья;Он принял вызов наслажденья,Как принимал во дни войныОн вызов ярого сраженья.За ним — Критон, младой мудрец,Рожденный в рощах Эпикура,Критон, поклонник и певецХарит, Киприды и Амура.Любезный сердцу и очам,Как вешний цвет едва развитый,Последний — имени векамНе передал; его ланитыПух первый нежно оттенял;Восторг в очах его снял;Страстей неопытная силаКипела в сердце молодом…И с умилением на немЦарица взор остановила.

«Клянусь, о матерь наслаждений!Тебе неслыханно служу:На ложе страстных искушенийПростой наемницей всхожу!Внемли же, мощная Киприда,И вы, подземные цари,И боги грозного Аида!Клянусь, до утренней зариМоих властителей желаньяЯ сладострастно утомлю,И всеми тайнами лобзаньяИ дивной негой утолю!Но только утренней порфиройАврора вечная блеснет,Клянусь, под смертною секиройГлава счастливцев отпадет!»

И вот уже сокрылся день,И блещет месяц златорогий.Александрийские чертогиПокрыла сладостная тень.Окончен пир. Сверкая златом,Идет царица в свой покойПо беломраморным палатам.За ней — рабов покорный стройИ круг поклонников смущенных,Вином и страстью утомленных.Меж них, спокоен и угрюм,Безмолвно выступает Флавий,Речей внимая смутный шум…Его судьбе и горькой славеДивятся гости, трепеща.У всех, под складками плаща,Сердца дрожат в глухой тревоге.Но вот царица, на пороге,Замедлила, и ясный ликК смущенным лицам обратила:В ее глазах — какая сила!Как нежен стал ее язык!

«Я жду тебя, отважный воин:Исполнить клятвы пробил час!Я верю: будешь ты достоинОбета, сблизившего нас!Приди ко мне, желанный, смелый!Я этой жертвы жду давно.Мое прославленное телоТебе богами суждено!С тобой хочу предаться страсти,Неотвратимой, как судьба,Твоей я подчиняюсь власти,Как неподкупная раба!Всего, чего возжаждешь, требуй:Я здесь — для сладостных услуг!Доколь не пробегут по небуЛучи зари, ты — мой супруг!»

Сказала: и, простерши руки,В объятья мужа приняла.Раздались флейт поющих звукиИ хора стройная хвала.И гости, сумрачны и бледны,Боясь понять свою мечту,Глядят, как полог заповедныйСкрывает новую чету.И каждый, с трепетом желаний,Невольно мыслит: «Мог и я…»Но свисли пурпурные ткани,Гимена тайны затая.

Фонтаны бьют, горят лампады,Курится легкий фимиам,И сладострастные прохладыЗемным готовятся богам;В роскошном золотом покое,Средь обольстительных чудес,Под сенью пурпурных завесБлистает ложе золотое.Что там? Свежительная мглаТеперь каким признаньям внемлет,Какие радости объемлет,Лаская страстные тела?Кто скажет! Только водометаСтруя, смеясь, лепечет что-то.

Замолк дворец. Устало спятРабы в своих каморках темных;Безлюдны дали зал огромных;Лишь сторожа стоят у врат.В задумчивых аллеях сада —Молчанье, сумрак и прохлада…Но кто застыл в беседке роз?Один, во власти мрачных грез,Он смотрит на окно царицы,И будет, молча, ждать денницы,Прикован взором, недвижим,Безумной ревностью томим,Иль плакать вслух, как плачут дети!Не он ли, хоть на краткий срок,Царицы грустный взор привлек,Не он ли вынул жребий третий?

Означились огни денницы;Рабочий пробудился люд;По узким улицам столицыРяды разносчиков снуют.Глядяся в зеркала морские,Встречает день Александрия.Но тих торжественный дворец.Еще угрюмый страж-скопецНе отворял глухих затворов;Еще, на беспощадный зов,Во сне счастливый — сонм рабовНе открывал в испуге взоров.И лишь на ложе золотомЦарица гордая не дремлет,Небрежно дальним шумам внемлетИ смотрит, с пасмурным челом,На мужа, кто простерт на ложе.Ах, не она ль вчера ему,Всем сладострастьем женской дрожи,Как властелину своему,Вливала в жилы страсть? — И что же!Ах, не она ль, среди затей,Припоминала вдруг лукавоСобытия недавних днейИ Цезаря с бессмертной славой:Как миродержец-исполинЕе ласкал рукой могучей,И прибавляла, с лестью жгучей,Что он, пришлец, ей он одинНапомнил Цезаря? — И что же!За мигом миг казался строжеВзор гостя странного, и он,Вином как будто упоен,Вдруг твердо отстранил царицу:«Довольно, женщина! ПораПред дымом смертного костраМне сном приветствовать денницу!»Он лег, заснул, и вот он спит.Царица сумрачно глядитНа сон бестрепетно-спокойный,И грудь ее — в тревоге знойной.

«Проснися, воин! близок день!»И Флавий открывает очи.Давно исчезла летней ночиПрозрачно-голубая тень;Свет, через пурпурные тканиПроникнув, бродит на полу,И светлый дым благоуханий,Виясь, колеблет полумглу.«Что, утро? Здравствуй, Феб-губитель!»И, с ложа прянув, пояс свойГость надевает. Но, с мольбой,К нему царица: «Мой властитель!Еще есть время. Я — твоя!Ужель и взгляда я не стою?Я наслаждения утрою,Пресыщу новой лаской яТвои последние мгновенья!Пади на ложе наслажденья,Где ждет тебя любовь моя!»

Но странный гость, в ответ, сурово,Бесстрастье гордое храня:«Ужель ты думаешь, мне ново —Все, чем прельщаешь ты меня?Ты прихотлива и затейна,Но слаще вольная любовь,В дубравах, за пределом Рейна!Ты страстью распаляешь кровь,Но в ласке девушки испанской,В объятьях пленницы британскойЕсть больше неги и огня!Во дни жестокие Фарсала,Я вспомнил, как и ты, ласкалаОдна фракиянка меня;Но я забыл ее лобзанья,Ее приманчивый напев,Храня всегда воспоминаньяО днях блаженного свиданьяС одной из гордых галльских дев!Прощай!»Она дрожит от гнева,Ее изменены черты.«Когда тебе любая деваМилей, чем я, зачем же тыМой принял вызов? ПосмеятьсяТы надо мной хотел? ТебеСпокойно с жизнью не расстаться!Твоей мучительной судьбе,Твоей неумолимой казниВсе ужаснутся!»

Без боязниОн смотрит на лицо ее.«Ты надо мной властна, быть может,И тело бедное моеБезжалостный палач изгложет.Но все ж я — прав. Что обещал,Я, в эту ночь, исполнил честно:С тобой я, как тебе известно,До третьей стражи разделялТвои, царица, вожделенья,Как муж, я насыщал твой пыл…Что ж! Я довольно в мире жил,А ты — свершай свои решенья!»

И он, суровый сын войны,Клеврет Великого Помпея,Спокойным взором, не бледнея,Встречает гневный взор жены.Безмолвно, ярость подавляя,Та бьет по меди молотком,И звуки, стражу призывая,Звеня, разносятся кругом.Раскрыты завесы у двери.Рабы, как на веревках звери,Вступают в золотой покой;И, грозной стражей окруженный,В свое раздумье погруженный,Проходит воин через строй.Палач у входа. Но царицаУже зовет своих рабынь;Бежит невольниц вереница,Неся одежды, пух простынь,Фиалы тонких умащений…Бледнеет тень ночных видений…И вновь, прекрасна и ясна,На пир готовится она.

Все ограниченней, корочеОстаток малый новой ночи,И снова первый робкий лучУже скользит меж завес оконИ трогает, огнист и жгуч,Царицы сине-черный локон.Не сонных в спальне луч застал!Чу! говор, вздохи, поцелуи,И звонко в искристый фиал,Опенены, сбегают струи.

«Клянуся Вакхом! я — не сыт!Царица! Ты — Андиомена,Любимица младых харит!Мне кажется, морская пенаДоныне с ног твоих бежит.Дай осушить ее устами!Пред тем, как Феб, грозя лучами,Блеснет-, — владычица любви,Порыв жреца благослови!Он здесь, коленопреклоненный,Лобзает, весь горя огнем,Святыни, спрятанные днем,И каждый волос благовонныйНа теле божеском твоем!»

Он — счастлив, он — безумен страстью,Он медлить заклинает тьму,Чтоб до конца упиться властью,На срок дарованной ему;Не признавая утомлений,Творит хотенье из хотений;Но, пресыщенно холодна,На свет зари глядит она.Довольно! Пробил час. АврораОткрыла дверь. Помчится скороПо крутизне лазури Феб.Она встает…

Но он ослеп,Он ничего не видит, кромеПрекрасной груди, рук и плеч,Он молит, в трепетной истоме,Опять на мягкий пух прилечь,О близкой смерти забывая.Он обречен, но ласки ждет.И, неохотно уступая,Как милостыню подавая,Царица снова предаетСвой стан объятьям распаленным;Но, внемля клятвам исступленным,Приемля зной палящих губ,Она ненужных слов не тратитИ мыслит:«Он — красив, не глуп,Он жизнью эту ночь оплатит,Но почему так чужд мне он?Простой невольник и Критон,Мудрец изнеженный, — меж нимиКакая разница? СвоимиЛобзаньями, на краткий час,Они развлечь умеют нас,И только. В рощах АрголидыОн воспринял завет Киприды;Но той же страстью распалитНа рынке купленный Нумид!Другие, нашими жрецамиВоспитанные в тайном храме,Объятий странных новизнойНа время изумить способны…Но все — что листья, все — подобны,Для ночи созданы одной!»Очнулась, поднялась на ложе.Он снова припадает к ней,Он смотрит ей в глаза. Но строже,Чем прежде, взгляд ее очей.«Настало время расставанья».«Еще, еще одно лобзанье!»«Пора. Сияет в окна день».«Нет! Погляди! Повсюду тень!»«Конец!» Она встает и властноИдет, чтоб дать условный знак,Но он влечется сладострастноЗа ней, целуя каждый шаг.«Помедли! Видишь, я не трачуНи мига даром! Пью до днаБлаженство! Я от счастья плачу,Что ты была мне суждена.Что Зевс, с его безмерной силой!За весь Олимп я не отдамТого, что есть, того, что было,И не завидую богам!»

Одета белым покрывалом,Она стоит перед кимвалом,Не отвечает и стучит.Все ближе по порфиру плитШаги. «Пока они у двери,Хоть поцелуй, по крайней мере!»Молчит. «Хоть раз позволь взглянутьМне — на божественную грудь!»Вошли. Рабы теснятся строем,Влекут его, но, обратясь,Он, сладко плача и смеясь,Любуется ночным покоем…

На двор мощеный за дворцомИз храмины Критон выходит;Палач с тяжелым топоромЕго на лобный камень взводит.Но юноша в последний разК рассвету простирает руки:«Постой, палач! В свой смертный час,За счастье принимая муки,Хочу приветствовать зарю!Тебя, о Феб, благодарю!Ты вовремя на колесницеНадел лучистый ореол!Кто эту ночь, как я, провел,Вдвоем с божественной царицей,Не может и не должен жить:Мне больше некого любить!Пока ты светить в этом мире,Гласи сияньем, что нельзяБлаженней быть, чем ныне я!»И наклонился он к секире.Палач ударил раз и два;Упала наземь голова,И струи алые помчались,И кровью площадь залита…Но все ж, казалось, улыбалисьУ мертвой головы — уста.

И третья ночь прошла. Он спит,Ребенок, страстью истомленный.Царица, с думой потаенной,Печально на него глядит.Так молод! Были так стыдливыЕго невольные порывы,Так робки просьбы детских глаз!В ответ на хитрые соблазны,Он лепет повторял бессвязный,И вспыхивал, и быстро гас.Напрасно ласково училаОна его игре страстей:Его неопытная силаЧуждалась пламенных затей.Он плакал в буйстве наслаждений,Страшась изысканных забав,Потом, обняв ее колени,Молчал, к возлюбленной припав,И долго, счастьем умиленный,Смотрел во взор ее бездонный.

Он спит. Но сонные устаТак чисты! Так ресницы милы!Ужели эта красотаСегодня станет прах могилы?Какая страшная мечта!

Царица вздрогнула невольно,Как будто вдруг уязвлена,Ей жутко, ей почти что больно.Над спящим тихо склонена,Касаньем ласковым онаРебенка будит осторожно:«Проснись, мой мальчик, рассвело!»И на прекрасное челоКладет свой поцелуй тревожно.

Он пробуждается. Уже?Все вспомнил. Так: чертог, царица,И в окна бьющая денница,И он стоит на рубеже…Воспоминанья жгучей ласкиНа миг лицо зажгли; потомС его ланит сбежали краски:Он бледен, страшен он лицом.И сердце царственной блудницыВнезапной болью стеснено,И чувства, спавшие давно,Оживлены в душе царицы,И двое на лучи денницы,Равно дрожа, глядят в окно.И, голос понижая, словноКого-то разбудить страшась,Лепечет быстро и любовноЦарица, к юноше склонясь:«Мой мальчик! встань, иди за мною!Я тайный путь тебе открою!Хочу спасти тебя! Беги!Есть дверь за северной колонной.Проход выводит потаенныйУ Нила, в поле… Чу! шаги!Нельзя нам медлить. Я не властнаНарушить грозный свой обет.Час минет, — и спасенья нет.Беги!»Он смотрит. Та — прекрасна;Божественны ее черты.И он с волненьем ей: «А ты?»«Что я? Беги, пока есть время!»«Жить без тебя? Какое бремя!И дни и годы пустоты!Беги со мной!» — «Но ты безумен!Твой зов нелеп и неразумен.Послушай: дорог каждый миг!Я всем скажу, что задремала,Не догадалась, не слыхала,Что ты в подземный ход проник…»

Она зовет, почти что молит,Она его войти неволитВ дверь отворенную. Но он,И слепо счастлив и смущен,Противится, твердя упорно:«Беги со мной!» Пред ними ход,Ведущий вглубь, угрюмый, черный;Она туда его влечет:«Спеши! Иль ты себя погубишь!»А он: «Нет, ты меня не любишь!»«Ты позабыл, кто ты, кто я!Есть у тебя отец, родные.Живи для них! Сии краяПокинув, удались в чужие…»И, новой грусти не тая,Он возражает ей упрямо:«Не любишь ты! Скажи мне прямо!И я умру рабом твоим.Но если… если я любим!Какое дивное блаженство!Любовь нам возвратит равенство;Как боги счастливы, вдвоемВ другие страны мы уйдем!Иль дорожишь ты багряницей?Тебя пленяет пышный прах?Ты будешь для меня царицейВ моей душе, не на словах!Что знаешь ты? Притворство лести,Обманы! Я, и день и ночь,С тобой единой буду вместе,Не отходя ни шагу прочь!Подумай: видеть, просыпаясь,Черты любимого лицаИ жить вдвоем, не расставаясь,До вожделенного конца!»

Что может отвечать царицаНа детский, на бессвязный бред?А за стеной шумит столица…Он — обречен; спасенья нет.Но юноша, не понимая,Что значит складка роковаяНа лбу царицы, шепчет вновь:«Бежим! Нас позвала любовь!Я понял: это — воля Рока!Меня привел он издалека,Чтоб вывести тебя!» И вотМечтатель, взорами сверкая,Спешит, царицу побуждаяСойти за ним в подземный ход.

Но та безумца отстранила.Ее чело пробороздилоРаздумье тайное. Потом,Скользнув к своей постели гибко,Она, с обманчивой улыбкой,Наполнила бокал вином.«Ты — прав! Мне вдруг понятно стало,Что я тебя лишь ожидала!Так! Мы бежим из этих зал!Прочь, злато, ткани и каменья!Но, уходя, в знак единенья,Прощальный выпьем мы фиал!»

Он кубок пьет. Она рукамиЕго любовно обвилаИ снова нежными устамиКоснулась детского чела.Улыбкой неземного счастьяОн отвечает, будто вновьДрожит на ложе сладострастья…Но с алых губ сбегает кровь,Взор потухает отененный,И все лицо покрыто тьмой…Короткий вздох, — и труп немойЛежит пред северной колонной.

Закрыв ненужную теперьНад лестницей подземной дверь,Царица долго любовалась,Склонясь к недвижному лицу,И долго странно улыбалась…И вдруг далеко по дворцуПронесся медный звон кимвала.Заслыша им знакомый звон,Бегут рабы со всех сторонИ раскрывают опахала;Рабыни выбрали давноНаряд для утреннего часа;Уже разубрана терраса,Над ней алеет полотно…Все приготовлено для пира:Сегодня во дворце своем,За пышно убранным столом,Царица встретит триумвира.

И вот идет толпа гостей;Сверкают шлемы, блещут брони;И, посреди своих друзей,Привыкший удивлять царей,К царице близится Антоний.

1914–1916