Элемент крови - Г. Зотов

…Столько лет тщетных копаний в потрескавшейся от солнечных лучей, с трудом поддающейся лопатам земле… Именная печать на дубленом кожаном переплете ясно показывала, кто именно был автором Книги. Сколько мест он перекопал на Масличной горе, сколько обнаружил глиняных черепков амфор и медных монет – не поддается учету. Теперь он понимал, что идея искать захоронение Иуды в том месте, на которое указывали самые первые источники, было наивной ошибкой – хотя апостолы никогда не знали его точного месторасположения, никто из них не хотел, чтобы склеп обнаружили. Только после того, как он путем сложных расчетов начал поиски со стороны Гефсиманского сада, его постигла удача. Жаль, что все спутники покинули его – не с кем поделиться радостью.

– Мерхабат, дервиш![14] – раздался со стороны оконца хриплый голос Мустафы, хозяина гостиницы. – Я приготовил чай – выйдешь в сад на минутку или ты уже лег спать?

Он с трудом высунул лицо в узкую форточку.

– Чок тешекюш, эфенди! [15] Рад приглашению, но прости – ангелы прикрыли мне веки.

Послышался шорох веток – разочарованный Мустафа, надеявшийся скоротать вечер в богословской беседе с неверным, удалялся в сторону своей каморки.

Брат Ираклий быстро освоил странный жаргон из арабо-турецко-греческих слов, на котором общался народ в Палестине. Еще мать гордилась его редкой способностью к языкам – в четырнадцать лет мальчик говорил на грузинском, армянском и русском, а еще через два года активно вчитывался в священные тексты на древних мертвых наречиях – латинском и… арамейском – том самом языке, на котором ОН общался со своими учениками в подземном гроте.

…На улице совсем стемнело. Что ж, теперь, когда Мустафа находится на безопасном расстоянии, можно, не привлекая постороннего любопытства, тщательно рассмотреть, какие описания тех событий содержит Книга. Непонятно, в каком именно растворе она хранилась? По виду это напоминало виноградный спирт, однако страницы не слипались, а вполне свободно отшелушивались друг от друга. Дубовый римский сундук, в котором она покоилась две тысячи лет, сгнил, однако другое ее хранилище – бронзовый ящик – время не тронуло. Он был запечатан так плотно, что внутрь не проникло бы и грамма воздуха, но это и не было нужно – раствор обеспечил Книге идеальное состояние.

Ираклий достал из сумки две толстые восковые свечи, заранее купленные на базаре. Коснувшись пальцами переплета, он, почти не дыша, перевернул пахнущий алкоголем лист и углубился в строки на арамейском, написанные выцветшими чернилами.

«То, что пишу Я, есть полная правда, и да разнесут Мою плоть вороны, если это не так, – прочитал он шепотом вслух, затаив дыхание и водя по строчкам пальцем. – То, что ОН создал за неделю, может кануть в бездну за те же семь дней – и теперь один Я знаю, как это сделать. Ибо на рассвете в обернутых туманом листьях Гефсимана явилось Мне ПРОРОЧЕСТВО, разящим громом прозвучавшее в ушах и глазах Моих…»

…Монах читал Евангелие недолго – через час Книга с мертвым стуком упала на пол из его дрожащих рук. Сердце билось, как канарейка в клетке, стремясь вырваться наружу, в голове застучали молоточки – брата Ираклия охватил первобытный ужас. Какой же он безумец – кем надо быть, чтобы выкопать это леденящее кровь повествование из недр земли, где ему и положено было находиться на веки вечные? Ему страшно было даже взглянуть в сторону обложки цвета крови, которая содержала… содержала…

Язык не повиновался монаху – он не мог вымолвить того, что прочитал на зловещих страницах, изо рта вырывался только слабый клекот. Что делать, куда бежать, кому сказать о беде, нависшей над всеми ними? Если эта Книга попадет в руки какому-нибудь честолюбцу, одурманенному безумными идеями, тот может… При мысли о том, что тот может, на лбу и висках Ираклия крупными бусинами выступил холодный пот – одна из капель лениво поползла по щеке. Нет, никуда бежать не надо. Выход только один. Сжечь, уничтожить эту Книгу, раздавить – как крестьянин каблуком мозжит голову змее, ночью заползшей в его жилище.

Он вскочил, но тут же с удивлением ощутил, что не чувствует под ступнями пола – ноги не повиновались ему. Постояв секунду, словно каменная статуя, монах с грохотом и звоном упал наземь, задев блюдце со свечами. Оно разлетелось вдребезги, зашипели погасшие фитили. Обезумев, чувствуя, как невидимые иглы терзают мозг, он попытался ползти, нащупывая вокруг себя предметы, но Книга не попалась под его трясущиеся пальцы – ее не было нигде. Растущая боль в голове и отчаяние прибавили ему сил, горло прочистилось – он начал кричать что было сил, но вопли тонули в ночной тишине. Гостиница была расположена на самой окраине аль-Кудс[16], а каморка Мустафы находилась на краю оливкового сада: к несчастью, турок славился слоновьим сном – над его головой можно было палить из пушек.

Охрипнув и поняв, что никто не придет на помощь, брат Ираклий заплакал навзрыд. Сложив на груди немеющие руки, он начал горячо молиться – слова, которые обычно шепчут, он выкрикивал, надеясь устрашить невидимого врага… Звуки молитвы становились все слабее, и через полчаса разверзлась темнота, тихо проглотив его безгубым ртом, – Ираклий потерял сознание.

Не дождавшись монаха на скудный завтрак, состоявший из вчерашних лепешек с оливковым маслом, Мустафа, недовольно кряхтя, самолично отправился будить каффира[17], удивляясь вслух его странному поведению. Обычно дервиш никогда не опаздывал – ведь завтрак включен в цену комнаты, а монах по бедности вкушал пищу очень скромно. Иногда этот завтрак и составлял все его пропитание за целый день.

Пройдя через оливковые деревья, урожай с которых прибавлял к его бюджету пару десятков золотых монет в год, турок подошел к хлипкой двери и постучал в нее:

– Эй, Ираклий! Тебя что, шайтан забрал? Еда на столе!

Из хибары донесся тянущий звук, и хозяин понял, что это стон. Одним ударом плеча он высадил рассыпавшуюся в щепки дверь и сразу оказался посередине комнаты. Увиденное заставило турка попятиться, замахать руками и громко закричать, призывая на помощь всемогущего Аллаха вместе с его верным архангелом Джабраилом. На залитом солнечным светом земляном полу лежал седой как лунь дряхлый старик, беззвучно открывая сочащиеся кровью, потрескавшиеся от беспрестанного крика губы.

– Мустафа, это ты? – еле слышно произнес человек, и турок задрожал всем телом, узнав голос своего давнего постояльца. – Зажги свечу, полнейшая тьма – я ничего не вижу.

На побелевшего хозяина смотрели два глаза, покрытых белесой мутной пленкой.

Турок не помнил, как вскочил в седло, пришпорив лошадь босыми ногами – он доскакал до аль-Кудс, до дома хорошо знакомого и еще не успевшего проснуться ему местного лекаря, всего за двадцать минут и начал отчаянно барабанить в окна.

– Джавахири, во имя Аллаха, скорее вставай! Беда пришла, ох беда!

Доктор аль-Джавахири не смог улучшить состояние Ираклия – у монаха началась горячка, ему становилось все хуже. Он уже никого вокруг не узнавал, постоянно порывался встать, и его пришлось привязать к кровати. Лекарь отворил «дервишу» кровь: как сказал аль-Джавахири плачущему Мустафе, с важностью, дабы не возникло сомнений в его учености, поправляя очки: у брата Ираклия случилось сильнейшее нервное потрясение, следствием которого стало «большое пролитие крови внутрь головы».

Еще через день за братом Ираклием приехали представители грузинской духовной миссии в Иерусалиме, чтобы погрузить его бессознательное тело на телегу, запряженную двумя мохнатыми лошадьми. Монаху предстоял долгий мучительный путь в родной Тифлис.

В его багаже ехала и Книга, заботливо упакованная Мустафой вместе с остальными вещами, – монах нащупает ее только тогда, когда придет в себя в одинокой келье. Ослепший Ираклий успеет спрятать ее под кроватью. Но отец Дионисий окажется в отъезде, на встрече в Петербурге, и ему придется прохрипеть слова исповеди тому, кто окажется рядом в его последние минуты на смертном одре – семинаристу, которого попросили «приглядеть за блаженным», судя по ломкому голосу, почти ребенку.

…– В общем, если перевести на современный язык – у этого человека произошел тяжелый инсульт, – сказал Сталин, выбив сгоревшие волокна табака из закопченной трубки. – Отнялись ноги, не слушалась одна рука. Мало того, он всего за десять (!) минут ослеп на оба глаза. Генрих, я клянусь тебе – этот монах в двадцать пять лет выглядел старше, чем я в семьдесят! Теперь можешь себе представить, что именно он прочитал в этой Книге…

Генрих Мюллер молчал, глядя на вождя народов выпученными глазами. Из наклоненной стопки на раскрытую «Экспансию» Юлиана Семенова тягуче капал самодельный шнапс. Группенфюрера весьма трудно было чем-либо удивить что на том, что на этом свете. Однако Сталину это явственно удалось.