Властители судеб Европы: императоры, короли, министры XVI-XVIII вв. - Юрий Ивонин

Незадолго до своей смерти Людовик XIII назначил Мазарини опекуном будущего короля. И кардинал выполнил эту обязанность весьма добросовестно. Конечно, немалую роль здесь играло честолюбие первого министра, но он по-настоящему любил Людовика, умел видеть все его достоинства и недостатки и стремился воспитать прежде всего государственного деятеля, отвечавшего требованиям времени. Мазарини был тонким психологом — это позволило ему оставаться первым министром до самой смерти, и именно это дало ему возможность понять Людовика. Он предпочитал, чтобы его питомец приобщался в первую очередь к делам, а не отдавался бы полностью схоластическому образованию. Жизнь учит лучше — таков был принцип его воспитания. Мазарини научил короля многому: общаться с подданными, вести себя на заседаниях Королевского совета, вести войну, оценивать политическую ситуацию. Такое воспитание заложило в Людовике основы его будущего стиля правления. Во второй половине своего царствования Людовик XIV стал для французов и всей Европы олицетворением «короля-тирана» и способствовал широкому распространению тираноборческих идей, приведших к Французской революции. Но мог ли предвидеть это Джулио Мазарини? Путь с вершины всегда ведет вниз. Мазарини шел к вершине, Людовик достиг ее, немало постоял наверху и начал движение вниз по наклонной плоскости. Это было закономерно.

Сам воспитанник относился к своему опекуну очень хорошо, можно сказать, он даже любил его. На одном из первых заседаний Королевского совета Людовик заметил, что он взял полноту власти в свои руки не только потому, что больше всего этого хотел. Король поступил так отчасти потому, что считал Мазарини незаменимым на посту первого министра. «Мазарини умел работать», — записал в своих «Мемуарах» король после смерти опекуна. Людовик старался быть всегда рядом с Мазарини, восхищался его умением управлять государственными делами, его дипломатическими победами. Ведь именно первый министр спас монархию во время Фронды и заложил основы для ее будущего процветания. Для короля кардинал всегда оставался примером государственного деятеля, он заметно повлиял на его идеалы и вкусы. Спустя годы после смерти Мазарини одна из самых блистательных и умных дам королевства мадам де Лафайет замечала, что «король пытается следовать в своей политике идеям, которые он (Мазарини. — Л. И.) ему внушил». В сущности, Людовик XIV, наиболее жесткий и блистательный из всех европейских монархов, был воспитан Мазарини.

Первый министр Франции, в отличие от «короля-солнце», не был ни жестоким, ни жестким. На всем протяжении его правления, несмотря на тяжелые годы Фронды, практически не применялись тиранические методы. Поразительно то, что одним из создателей французского абсолютизма являлся либерал по натуре. Он не отправлял на плаху противников, позволял распространять по стране политические листовки, позорящие его, его семью и приверженцев, терпеливо выслушивал мнения, отличные от своего.

В Мазарини вполне гармонично уживались светскость и религиозность — это также одна из характерных примет его эпохи. Он был религиозным рационалистом и предпочитал не пользоваться именем Бога в политике. Если же он это делал, то поступал честно. Кардинал был истинно верующим и понимал, что католицизм был душой французской монархии. Католическая идея способствовала централизации французской нации. Мазарини жил в эпоху, когда католическая церковь переживала реформирование, старалась идти в ногу со своим временем. В XVII в. повысился моральный авторитет римских пап. Его постарались перехватить государи, стремившиеся к централизации, единству своего государства — неудивительно поэтому, что кардиналы оказались востребованными в политике. Первым таким деятелем во Франции был Ришелье, вторым — Мазарини.

XVII в. был столетием, когда захват и раздел территорий разрушал концепцию единой христианской Европы. Первый министр Франции сожалел об этом, но, будучи рационалистом, принимал это как данность. В своей внешней политике он часто воспринимал себя (или хотел воспринимать) как мессию, возрождающего единство христианского мира. Разумеется, его государство — Франция — будет центром новой Европы, гарантом мира и спокойствия. Мазарини, конечно, не был интеллектуалом или мыслителем — он был политиком и находился в этом отношении ближе к грешной земле. К тому же он очень любил деньги. Но вместе с тем кардинал с удовольствием отдавал дань светской жизни, был очень эрудированным человеком. Он коллекционировал книги, старинные манускрипты и полотна, любил музыку и театр. Он казался джентльменом с головы до ног — был красив, хотя и немного полноват в последние годы жизни, прекрасно одевался, отличался хорошим вкусом. Надо сказать, свою кардинальскую мантию первый министр не любил.

Конечно, этот ставший великим человек хотел увековечить себя. Может быть, у него не было уверенности, что он уже это сделал всей своей деятельностью. Но, скорее всего, он просто любил жизнь, уважал интеллектуалов и деятелей искусства. Крупный знаток библиотечного дела современности и известный библиофил Альфред Франклин считал, что «самыми крупными библиофилами XVII в. были три великих министра Франции. Это Ришелье, Мазарини, Кольбер». Даже в самый разгар политических бурь Мазарини не забывал о своей коллекции книг. В 1652 г. во время Фронды он писал известному библиотекарю того времени Габриэлю Ноде: «В эти ужасные дни позаботьтесь, насколько это возможно, о сохранении библиотеки. От этого будет зависеть и Ваше, и наше состояние».

Ненасытная жажда богатства не вылилась у Мазарини в гобсековские формы. Почти все, чем он владел, так или иначе досталось Франции. В инвентарном списке, составленном после смерти кардинала, числилось 200 статуй и античных произведений из мрамора, 450 картин знаменитых мастеров, огромное количество драгоценных камней, среди которых были самые красивые бриллианты в Европе, 30 тысяч книг. Последние стали основой библиотеки, и ныне носящей имя Мазарини. Помимо этого, кардинал основал Коллеж четырех наций, где под руководством лучших профессоров Сорбонны обучались 60 сыновей дворян из аннексированных Францией земель. Эта мера способствовала укреплению единства государства.

Ранним утром 6 февраля 1661 г. галерею королевского павильона в Лувре, где художники расписывали стены, внезапно охватило пламя. Огонь быстро распространился через открытые двери в апартаменты первого министра. Ситуация скоро была взята под контроль: пламя удалось сбить, Анна Австрийская и Людовик XIV переехали в Сен-Жермен, покинув Лувр на время ремонта. Этот инцидент укрепил в их сознании веру в то, что они находятся под божественной защитой. Но для Джулио Мазарини это событие послужило поворотным пунктом в борьбе против собственной болезни — затянувшегося плеврита. Кардинал изрядно наглотался дыма, что обострило ее течение. Его перевезли из Лувра во дворец на улице Ришелье.

Положение выглядело настолько серьезным, что у постели первого министра собрался весь цвет парижской медицины. Мазарини во время осмотра держался с достоинством, не показывал своих эмоций, а только требовал от докторов побыстрее вынести вердикт. Последний не оставлял никаких надежд: кардиналу оставалось жить один или два месяца. Перед смертью Джулио Мазарини был мужественным, стоическим и реалистичным. Посетивший его секретарь Ломени де Бриенн потом вспоминал: «Я ожидал увидеть сломленного болезнью человека, а он был тих и спокоен. Это восхитило меня». Кардиналу было трудно говорить, и окружавшим его казалось, что он специально подбирает слова, чтобы выразиться красиво и подобающим образом. Мазарини выразил благодарность всем тем, кто помог ему в жизни, тем, кого он любил и ценил. Он сожалел о том, что не все успел сделать. «Я великий преступник», — признался он своему исповеднику в надежде получить прощение от Бога. Наверно, он желал этого прежде всего, поскольку не был уверен в собственной праведности. Методы, которые он использовал в руководстве государственными делами, часто были совсем не христианскими. В ночь с 8 на 9 марта 1661 г. первый министр Франции Джулио Мазарини скончался.

Теперь, когда кардинал отошел в вечность, началась переоценка его деятельности. Его продолжали и ненавидеть, и любить, но почти все стали уважать. Это уважение увеличивалось с каждым годом — с высоты прошедших лет всегда лучше оценивают то, что было сделано раньше.

По французской столице прокатилась бурная волна эпитафий, эпиграмм, песенок на смерть Мазарини.

Его Высокопреосвященство Второй умер.Не дай нам Бог третьего!

«Он не мог сделать ничего лучшего, как умереть» — таков был тогда общий вывод большинства французов. Они горько ошибались — предстояли не лучшие времена.