Стихотворения - Всеволод Рождественский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Альфред Мюссе
436. ЧИТАТЕЛЮ ДВУХ ТОМИКОВ МОИХ СТИХОВ
Вся юность — на этих страницахНечаянной книги моей!И надо — готов согласиться —Поправить бы многое в ней…
Но могут ли не изменитьсяИ годы и чувства людей?По прихоти вольной своейЛети, перелетная птица!
Кто б ни был, читатель мой, ты,Что можешь, возьми от мечты.Прости, коль неловко мне пелось.
Том первый — ребенок живой,И юноша — томик второй,Но в нем лишь намеки на зрелость…
<1952>437. ВИКТОРУ ГЮГО
Нам надо многое среди презренной прозыЛюбить, чтоб ясною казалась суть вещей:Конфеты, океан, азарт, лазурь лучей,Красавиц, бег коней, и гордый лавр, и розы.
И надо мять цветы, росы стряхая слезы,Рыдать порой самим и провожать друзей.Ведь чем душа у нас становится старей,Тем нам милее то, в чем нет румян и позы.
Из быстротечных благ, мелькающих вокруг,Одно останется всегда — старинный друг.Мы можем разойтись, — но если случай снова
Сведет нас — мы, смеясь, друг другу руки жмемИ вспоминаем то, что было в нас живого, —И смерти нет в душе, и снова мы живем.
<1952>Теофиль Готье
438. ПАСТЕЛЬ
Как я люблю манерность вашей позыИ ваш овальный выцветший портрет,Красавицы, роняющие розы,Которым больше девяноста лет!
Румянец января, шафран загараВас не коснутся больше никогда.Запылены, в витрине антиквараВы пролежите долгие года.
Минуло время красоты и граций,Маркизы Дюбарри и Помпадур.Ваш прах в тени кладбищенских акацийОплакивает мраморный амур.
И на портретах, счастливы ошибкой,Роняя безуханные цветы,Зовете вы пленительной улыбкойСвоих былых любовников мечты.
<1923>439. ТЮЛЬПАН
Цветок Голландии, я огненный тюльпан,И так прекрасен я, что даст фламандский скрягаЗа пару луковиц весь блеск Архипелага,Всю Яву, если свеж и горделив мой стан.
Надменный феодал иль рыцарь дальних стран,Я облачен в шелка, в виссон, в одежды мага,На лепестки мои, как дней старинных сага,Зверей геральдики лег пламенный чекан.
Искусный садовод на изумленье мируДал мне багрянец зорь и царскую порфиру,Чтоб был я радостью для изумленных глаз.
Великолепию такому нет названья,Но почему творец не влил благоуханьяВ бокал мой, в лучшую из всех китайских ваз?
<1923>440. НОЧНЫЕ БРОДЯГИ
Покидают щели, норы,Только полночь пропоет,Шулера, бродяги, воры —Весь ночной веселый сброд.
Притаившимся кварталомМчатся рыцари ножа.Буржуа под одеяломШаг их слушают, дрожа.
Крик — кого-то бьют, наверно,Звон — дуэль под фонарем,А за ставнями таверныРугань, песни и содом.
Тишина. Проходит стража.Четок шаг средь гулких плит.В ночь ушли разбой и кража.Честная заря горит.
<1923>441. ЮНОМУ ДРУГУ
Когда у вас в семье знакомился я с вами(Мне видится крыльцо и клен среди двораТак ясно, точно всё случилось лишь вчера),Вы были девочкой с веселыми глазами.
Я снова к вам пришел. У маминых коленКапризничали вы, но был ваш взгляд нежнее,Потом и детских игр беспечные затеиВ мечтательности снов нашли уютный плен.
Ах, много утекло невозвратимой прозыВ ту пропасть, что зовут газетный фельетон!Вы стали девушкой. Раскрывшийся бутонНескромно выдает все тайны чайной розы.
Меня томят года и мутной скуки бред…Как странно, что вчера сошлись мы у камина,Вы — яблоня весной, цветущий куст жасмина,Вы — молодость, и я — стареющий поэт!
<1923>Пьер Жан Беранже
442. РОМАНЫ
Софи, которая просила меня сочинить занимательный роман.
Вы ждете длинного романа,Блестящей выдумки, интриг?Но, дорогая, как ни странно,Я не пишу подобных книг.Вина в моем стакане мало,Роман мой близится к концу,И наслажденье, как бывало,Мне петь, конечно, не к лицу.
Счастлив, кто сестринскую нежностьНашел в любовнице своей,—Он ею скрасит безнадежностьТаких уже неярких дней.Ведь все «герои», «небылицы»,Событий путаная нитьНе могут даже и страницыВ романе Дружбы заменить.
Как грустен вышедший из моды,Софи, мой собственный роман…Любовь еще в иные годыВам улыбнется сквозь туман,Еще вы молоды, цветамиНе раз украситесь опять.Дай бог подольше вам слезамиСтраниц романа не пятнать!
<1929>443. ЭПИТАФИЯ МОЕЙ МУЗЕ
(Тюрьма Сент-Пелажи)
Остановись и перечти, прохожий,На камне эпитафию мою.Я пела страсть, а здесь, на смертном ложе,Любимую мной Францию пою.Хоть не был стих мой никому обузой,Тиран его боялся, как огня.Звал Беранже меня своею музой. Все грешники, молитесь за меня!
Он, с юных лет стремившийся к досугу,От школьных муз не бравший молока,Сам укротил строптивую подругу,Чтоб с ней забыть неволю чердака.Мечтателя, пришедшего в столицу,Я часто согревала без огня.Как много роз он вдел в свою петлицу! Все грешники, молитесь за меня!
Я мужеству не раз его учила,Столь нужному нам в странствии земном,И там, где страсть всем головы кружила,Он часто был моим учеником.Не раз брала я дудку птицелова,В его силки прелестницу маня,И нужное подсказывала слово. Все грешники, молитесь за меня!
Однажды змеем (слово, что похожеНа Маршанжи — он ползал двадцать лет!),Однажды змеем, износившим кожу,Ужален был за песни мой поэт.Готов был суд лишить его на годыВ сыром подвале всех улыбок дня,Но как могла бы жить я без свободы? Все грешники, молитесь за меня!
Да, сам Дюпен защитою умелойНе мог слепой Фемиды обуздать!Змей Маршанжи, тупить не смея стрелы,Их целиком был принужден глотать.И вот в аду, душе моей открытом,Могу я ждать не меньшего огня,Сам сатана стал нынче иезуитом. Все грешники, молитесь за меня!
<1929>444. ТЕТКА ГРЕГУАР
В годы юности моейТетка Грегуар блистала.В кабачок веселый к нейЗабегал и я, бывало. Круглолица и полна, Улыбалась всем она,А иной брюнет, понятно,Пил и ел у ней бесплатно. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!
Вспоминался ей подчасМуж, что умер от удара.Не знавал никто из насПростофилю Грегуара, Но наследовать ему Было лестно хоть кому.Всякий здесь был сыт и пьян,И лилось вино в стакан. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!
Помню в прошлом, как сквозь дым,Смех грудной, кудрей извивы,Вижу крестик, а под нимПышность прелестей стыдливых. Про ее любовный пыл Скажут те, кто с нею жил, —Серебро — и не иначе —Им она сдавала сдачи. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!
Было б пьяницам житье,Но у жен своя сноровка,—Сколько раз из-за нееНачиналась потасовка! Лишь из ревности такой Разыграют жены бой,Грегуарша очень кстатиПрячет муженьков в кровати. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!
А пришел и мой чередБыть хозяином у стойки,Что ни вечер, целый годЯ давал друзьям попойки. Быть ревнивым я не смел, Каждый вдоволь пил и ел,А хозяйка всем, бывало,—До служанок вплоть — снабжала. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!
Дням тем больше не цвести,Нет удач под этой кровлей.Грегуарша не в честиУ любви и у торговли. Жаль и ручек мне таких, И стаканов пуншевых.Но пред лавкой сиротливойВсякий вспомнит день счастливый. Да, бывало, каждый мог Завернуть к ней в кабачок!
<1934>Огюст Барбье
