Дом, который построил дед. Вам привет от бабы Леры - Борис Васильев

— Посмотри, Варенька, какие у Сереженьки глазки! Видишь, он смотрит, он все понимает. Все!

— Прелестный ребенок.

Варя вымученно улыбалась, вымученно говорила, но Ольга в материнском упоении ничего не замечала.

— Вылитый папочка, вылитый! Знаешь, Сереженька больше похож на Василия Парамоновича, чем Петенька, ведь правда?

— Да, да, Оленька. Еще раз от души тебя поздравляю. Моя комната свободна? Ты извини, я немного устала.

— Я понимаю и позову тебя к обеду. Правда, сейчас трудно с продуктами, ты уж не взыщи.

Варя ушла в свою комнату, прикрыла дверь и долго стояла у порога, не решаясь шагнуть. Это была не просто ее комната, это была их комната, ее и Леонида. И хотя прожили они в ней считанные дни, на Варю разом обрушилось столько воспоминаний, что ни на что иное, как перебирать эти воспоминания, у нее уже не было сил. Но она поборола себя, подошла к шкафу, распахнула и сразу увидела свое подвенечное платье. И уткнулась в него, ощутив вдруг такую боль, что только платье, один раз в жизни надетое ею, могло в то мгновение хоть как-то притупить это отчаяние.

И еще платье было надеждой. Необъяснимой, неразумной, почти мистической: до сего дня хранившийся залог будущего счастья оставался залогом навсегда. Материальным, который можно было потрогать, ощутить в руках, прижать к лицу с новым вздохом любви, веры и надежды. Не вообще, не для всех, а для нее, лично для нее, детей и мужа.

К обеду она вышла сдержанной и спокойной. Василий Парамонович остерегся хрустеть костями, чем лишил себя удовольствия, но не из почтения к гостье, а из вновь шевельнувшегося в нем страха. Зачем приехала эта генеральская дочь и офицерская жена («а может, вдова? Дай-то Бог…»), зачем нарушила еле-еле установленное равновесие жизни шепотом, незаметного существования с краешку, в уголочке, в полутьме?

— С чем пожаловали, Варвара Николаевна? По какому, я извиняюсь, вопросу?

— Хочу навести справки, — сказала Варвара, почувствовав, что правды тут не только не говорят, но и не услышат ее. — Жалованье задерживают. Не посоветуете ли, куда лучше обратиться?

— Исполком. Там есть отдел. — Кучнов помолчал, испытывая сомнения и колебания, но ведь так не вовремя явившаяся гостья была все же родней. — Не надо бы их беспокоить.

— А как узнать?

— Прошение. Напишите прошение, отдайте часовому. И… уезжайте. Вам сообщат, непременно сообщат.

— Но я хотела узнать, где сейчас мой муж

— Вот этого не надо, не надо этого, — заволновался Кучнов. — Они сами все проверят, все. И сообщат.

— Но почему же я сама не имею права…

— Имеете! Имеете, но… Как бы сказать. Занятой народ они. И дополнительного беспокойства… Как бы сказать? Не любят. Очень.

Весь вечер, отвечая на расспросы Ольги, Варя думала над осторожными намеками Василия Парамоновича. Она понимала, что он чего-то опасается, но ей не скажет, а будет вздыхать и крутить. И решила идти.

А Кучнову решать не приходилось: он был обязан сообщать о всех, кто приезжает, как ответственный за домовладение. И пострадав, сбежал, едва рассвело, прямиком в самую главную власть, минуя предписанные инстанции. Там отнеслись с пониманием, поблагодарили, но предупредили, чтоб никому ни полслова, а отсюда — сначала на рынок как заботливый хозяин, а уж потом — домой. Кучнов так и сделал, а Варя была приятно поражена вежливостью новой власти. Ее без всяких проволочек направили в кабинет, едва она успела назвать фамилию.

В кабинете ее встретил немолодой человек вполне интеллигентного вида. Встал навстречу, подал стул, внимательно выслушал, изредка кое-что уточняя. Варя волновалась, отвечала, как на экзамене, надеясь, что ее откровенность и точность помогут быстрее отыскать сгинувшего невесть куда бывшего поручика Старшова.

— Уверен, что ваш муж жив. Мы получаем все скорбные списки, ведем учет. Что же касается известий от него, то почта пока практически не работает. Стараемся, налаживаем, но… — хозяин кабинета развел руками. — Но для отчаяния оснований нет. Как ни странно, печальные вести приходят даже с той стороны. Заполните пока, пожалуйста, этот опросный лист о прохождении вашим мужем службы в бывшей царской армии. Отдельно — о всех его наградах, это облегчит розыск,

— Когда можно узнать результат? — спросила она, старательно заполнив листок.

— Происхождение не указали. Вашего мужа, вас и… и отца. Вот здесь. Разборчиво. Через три-четыре дня мы будем иметь полную картину. Всего доброго, рад был познакомиться.

Выходя из здания Исполкома, — бывший дом губернатора, не особняк, а резиденция, где устраивали балы и благотворительные базары, где Вареньке случалось танцевать или продавать цветы в пользу раненых русских воинов, — она вдруг вспомнила о крестной матери Мишки — племяннице губернатора Анне Павловне Вонвонлярской. И тут же решила навестить ее, подумав, что старые связи ее дяди помогут в поисках Леонида.

Особняк губернатора был совсем близко, и Варин дом был близко — все было рядом в этом дворянском гнезде старого Смоленска. Все было так близко, так удобно совсем еще недавно, и вдруг, как подумалось ей, стало так далеко друг от друга. Старый мир — мир ее детства, юности, любви — разваливался на куски, и эти куски отталкивались друг от друга, неотвратимо расходясь по неведомым ей траекториям. И она почти не удивилась, обнаружив вместо знакомого швейцара круглолицего злого солдата с ружьем.

— Нету тута никаких Лярских. Тута теперь другое. Экс… это. Заняли мы этот дом. Проходи, гражданка, проходи, проходи.

— А где же Анна Павловна?

— Не знаю никаких. Проходи, сказано! А то задержу за всякие вопросы.

Варя поняла, что дом отобрали, а его обитатели куда-то уехали. Она решила, что они перебрались в Москву, где у них были родственники, и как-то грустно порадовалась за Анну, потому что Москва теперь стала столицей, а значит, и порядка было в ней больше. Но домой не пошла, потому что ей припомнился спасенный Анной Минин, и она решила тут же разыскать его; он тоже мог помочь в розысках Леонида, поскольку уже наводил справки. И вернулась в Исполком, но там ей объяснили, что товарищ, Минин работает в другом доме на Большой Дворянской, что тоже было совсем рядом.

— Товарищ Минин в отъезде. Напишите, кто вы, по какому вопросу, где проживаете. Когда вернется, дадим знать.

«Когда вернется, сам придет», — подумала Варя, заполняя в канцелярской книге все, что требовалось. Отвечала на каждый вопрос, а сама думала, где бы еще узнать…

— Скажите, а где живут офицеры?

— Какие, то есть? Бывшие?

— Бывшие офицеры царской армии. У вас ведь служат бывшие офицеры?

— А вам зачем знать?

— Я хотела о муже справиться. Он три года в окопах…

— Это — в военном комиссариате. Все справки — с утра.

На следующее утро Варя пошла, куда указали, расспрашивала всех, кого встречала, к кому удавалось пробиться. Но никаких известий о бывшем поручике Старшове ей выяснить не удалось. Зато словоохотливый молодой человек в новенькой форме со споротыми погонами сказал, что надо бы узнать в артиллерийском полку.

— Рекомендую завтра. В сумерках вам извозчика не найти, никто ехать не согласится. Шалят в городе.

О намерении завтрашним утром отправиться в артиллерийский полк Варя дома не сказала. Накануне, рассказывая о посещении особняка губернатора, она заметила, в какой непонятный ужас впал вдруг Кучнов. Понимая, что все это — от страха за семью, она решила никого более не пугать, но сказала, что утром пойдет в Исполком.

— Вот напрасно, вот напрасно! — расстроился Василий Парамонович.

Впрочем, Варе никуда не удалось пойти. Вечером постучали и вошли трое.

— Старшова Варвара Николаевна? Собирайтесь.

— Куда?

— Узнаете. Вот предписание на арест.

— Господи, в чем же я виновата?

— Там скажут. Ну, чего стоите?

Варя не плакала, стояла молча. И все молчали, и Кучнов трясся у дверей: лампа, с которой он ходил открывать входную дверь, прыгала в руке. Ольга опомнилась первой:

— Можно взять что-нибудь теплое?

— Можно. Только сперва покажете.

Сестры прошли в комнату. Ольга тихо заплакала, обняв Варвару, но та отстранила ее, прошла к шкафу и, не раздумывая, сняла белое свадебное платье.

— Гы!.. — захохотал один из охранников. — Взбесилась!

— Молчать, — тихо сказал начальник, сосредоточенно прощупывая платье. — Можете взять. Пошли,

4

У дома стояли две пролетки с поднятым верхом. Варю усадили в первую, повезли куда-то, но она ничего не ощущала. Она выпала из времени и пространства, не знала и не хотела знать, куда и зачем ее везут, а в голове назойливо повторялись строчки простенького стихотворения Никитина: «Тишине и солнцу радо, по равнине вод лебедей ручное стадо медленно плывет… Тишине и солнцу радо…» Она читала эти стихи детям в канун отъезда — Мишке, Анечке, Руфиночке, а теперь строчки вновь зазвучали в ней, зазвучали назойливо, но спасительно, вытесняя все мысли, которые могли только обессилить ее. «Тишине и солнцу радо…»