Время дикой орхидеи - Николь Фосселер

Про себя девочка не соглашалась ни с одним из них. Туан был как мангостан: его несъедобная, колючая оболочка оберегала мягкое сердце. Девочка сразу увидела это в его глазах – тогда, когда он ее спас. Сердце, спрятанное у него в глубине, – бесценное сокровище, принадлежащее ему одному.

Темной, как кора корицы, была его кожа, мокрая и блестящая в мягком утреннем свете, когда он выходил из воды; вода капала с него, стекала с его волос, с его бороды. С мечтательным блеском в глазах девочка любовалась его стройным, мощным телом, жилистыми, сильными конечностями. Ее взгляд упал на его член, темный, опасный и обетованный, и пылающие пятна на ее щеках, уже начавшие было остывать, опять разгорелись.

Но отвести взгляд она не могла.

Он отряхнулся, как выдра, рассыпая блестящие капли воды, перед тем как нагнуться к вещам, при этом на спине его играли мускулы, и он повернулся к ней своим совершенным, полукруглым, тугим седалищем. Все ее внутренности затрепетали; теплота разлилась по всему ее телу и просочилась в лоно; во рту пересохло.

Она сглотнула.

Она не чувствовала жар миски, но нервные окончания ее кожи били тревогу. Мускулы рук задрожали, гладкий фарфор выскользнул из пальцев и разбился об пол.

Со слезами она уставилась на кучку дымящегося риса, на путаную мозаику из острых осколков нефритово-зеленого, розового и голубого… Она нагнулась, чтобы собрать осколки.

– Ай-и-и-и! – К ней подбежал повар. – Я же говорил, будь осторожна! – Он влепил ей затрещину по затылку ладонью, и она всхлипнула. – Растяпа!

Набежала струя сквозняка, дуновение речной воды, в нем порхали крошечные капли, и рука повара, занесенная для следующей затрещины, была резко остановлена.

– Не смей! – Мужской голос, низкий, раскатистый и грозный. – В этом доме никого не бьют!

– Но, туан… – Его протест звучал жалобно; сильная кисть стиснула ему руку до самых костей.

– И уж тем более из-за какой-то миски риса! Если я еще раз увижу, как ты бьешь девочку или еще кого-то, тебе придется собирать вещи и уходить!

– Да, туан, – выдавил из себя повар. – Извините, туан. Больше не повторится.

Он вздохнул, когда туан его отпустил, и стал тереть себе руку. Но не утерпел – когда-то это следовало сказать:

– С этой малявкой просто беда, туан, – вырвалось из него. – Она послушная и делает все, что ей скажешь. Не ленится, старается. Но она такая рассеянная, спит на ходу с открытыми глазами. И ужасно неловкая. Не поверите, туан, казалось бы, такое изящное создание! Но я уже со счету сбился, сколько посуды она перебила с тех пор, как появилась у нас. Она не годится для кухни, туан!

Темные глаза Рахарио остановились на девочке, а та стояла, понурив голову; ее длинная, туго заплетенная коса, черная как смола, свисала с плеча поверх кебайи.

– Это правда? Ты много разбиваешь? Невзначай?

Девочка медлила. Она боялась правды и не хотела врать.

Но кивнула.

– Покажи мне руки.

Она опять помедлила, потом разжала пальцы, судорожно стиснутые в кулачки, и протянула туану. Она плавилась от стыда, когда он со всех сторон разглядывал ее покрасневшие и потрескавшиеся ладони, ее ногти – мало того что в трещинах, еще и обкусанные. И таяла от блаженства, ощущая свои ладошки в его больших, теплых руках. Они были мягкие, лишь в некоторых местах покрытые твердыми, шершавыми мозолями.

– Эти руки не для кухонной работы. – Он отпустил ее. – А ты умеешь обращаться с иголкой и ниткой? Шить умеешь?

Она горячо закивала. Да, это она умеет, она научилась этому еще в раннем детстве.

– Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю.

Это прозвучало как приказ, но не зло, и девочка подняла голову. Ее взгляд пугливо блуждал по штанинам туана, мокрым на коленях и бедрах, по тонким линиям темных волос, которые тянулись вверх по его рельефному мускулистому животу. По его гладкой, твердой груди, на которой еще не высохли капли воды, к лицу.

Еще никогда она не видела его так близко; с тех пор как он тогда забрал ее с корабля и накормил супом. Первое время он несколько раз заглядывал в жилище прислуги или на кухню, чтобы удостовериться, что с нею все в порядке, что она не испытывает недостатка ни в чем, но с тех пор она видела его лишь издалека. Когда выплескивала помои и набирала свежей воды или выносила отбросы. Он казался одиноким, когда стоял в саду и смотрел на реку; одиночество, которое она хорошо понимала.

Он был старше, чем запомнился ей с первой встречи. Глубокие складки тянулись от уголков рта вниз, теряясь в бороде; тонкие морщинки веером расходились от глаз, которые испытующе разглядывали ее.

Она покраснела до корней волос.

– Может быть, у меня найдется для тебя другая работа. Идем со мной. – Кивком он приказал ей следовать за собой. – А себе на кухню присмотри в городе какого-нибудь парня, – бросил он через плечо повару. – Возьми хоть двоих!

– С… спасибо, туан, – заикался повар смущенно, но счастливо. – Большое спасибо! Великодушно с вашей стороны!

Широкими шагами туан шагал впереди; девочка едва поспевала за ним, все-таки она была на две головы ниже его.

Бунга, которая стояла на веранде у накрытого стола наготове, чтобы обслуживать туана, бросила в ее сторону разгневанный взгляд, который откровенно говорил:

Ну что ты там опять натворила?

Туан обвел ее вокруг дома, ко входу с торца.

От волнения девочка перестала дышать, входя за ним в дверь; она еще никогда не была в этом доме; тут же у нее открылся от изумления рот, когда она увидела все, что было в этом просторном высоком помещении. Огромная кровать, на которой могли бы уместиться несколько человек. Ослепительно белые простыни, которые с виду были прохладными и гладкими. Полированное дерево чудесной мебели.

Столько света, столько воздуха.

Туан открыл одну из трех дверей и подозвал ее. В маленькую комнату, предназначенную для одежды; никогда бы она не подумала, что у кого-то могло быть столько рубашек и брюк, сюртуков и обуви.

– Вот для этого ты мне и понадобишься. До сих пор это было обязанностью Кембанг, но она будет рада, если ты возьмешь на себя часть работы. Тебе придется поддерживать здесь порядок. Убирать и развешивать вещи, когда их принесет доби-валлах, и отдавать ему в стирку белье. Следить за тем, чтобы не было оторванной пуговицы, и не разошелся ли шов. В случае чего устранять непорядок. Справишься?

Девочка кивнула; голова ее закружилась от непостижимого счастья.

Уголок его рта приподнялся:

– А говорить ты умеешь?

Крохотная улыбка заиграла на ее губах:

– Да, туан.

– Да – ты можешь говорить? Или да – ты справишься с этой работой?

Ее улыбка стала чуть более обозначенной: